На дальнем от него конце стола еще один зять Пауэрскорта распространялся об акциях американских железных дорог и южноафриканских долговых обязательствах. Рядом же с Пауэрскортом разговор обратился к Цицерону.
— Когда я решила заново освоить латынь, то начала именно с него. Я, видите ли, думала, что смогу помочь Роберту, — говорила леди Люси. — Цицерон всегда казался мне довольно простым для перевода, но в конечном счете он наводит скуку, вы не находите?
Пауэрскорт от всей души согласился с ней. А не пробовала она взяться за Саллюстия или Тацита? — поинтересовался он и тут же ударился в длинное рассуждение о том, насколько непереводим, ну попросту непереводим Тацит.
— Право же, милый, — говорила леди Розалинда мужу поздно вечером, когда гости уже разъехались, — Фрэнсис поднял столько шума из-за того, что я пригласила к обеду лишнюю гостью. А потом они принялись откровенно флиртовать, обсуждая какого-то давно умершего римского автора по имени Тацит. По-моему, они замечательно поладили. А вот утка Фрэнсису, похоже, не понравилась. Разве с уткой было что-то неладно, Пембридж?
— С уткой было все замечательно, дорогая моя, — ответил ей любящий супруг. — И все-таки флиртовать, обсуждая мертвых римских авторов, никак нельзя, Розалинда.
— Очень даже можно. Я мало что расслышала из его цитат, но цитаты были очень красивые. И потом, они разговаривали глазами. Я давно не видела у Фрэнсиса таких глаз.
— Кстати, — сказал муж. — По-моему, я слышал, как они договаривались встретиться послезавтра в Национальной галерее и затем позавтракать.
— Знаешь, — сказала леди Розалинда, — я вот думаю, вдруг леди Люси окажется той, кого мы искали.
— Опять двадцать пять, — простонал лорд Пембридж. — Они провели вместе всего-навсего два часа, на обеде, в гостях, а ты их уже к алтарю повела. Не так скоро, дорогая.
— Ну, не знаю, не знаю, — отозвалась леди Розалинда.
В эту ночь леди Люси, засыпая, думала о глубоком голосе и длинных, тонких пальцах Пауэрскорта. Пауэрскорт же думал, засыпая, о темно-синих глазах леди Люси, о том, как она грациозно вскидывает голову.
Человек этот забрал у кузнеца сверток уже в темноте. Помимо обычного своего дела, кузнец занимался еще точкой ножей — ремесло это он освоил, когда служил в армии, и теперь старые тупые ножи часто осыпали искрами его точильный камень. Кузнец не знал, почему нож его попросили наточить втайне, так, чтобы никто о том не прослышал. Да его это и не волновало, ему просто нравилась сама работа.
Человек разворачивал сверток в запертой на замок комнате. Он снимал слой за слоем бумагу. Масла кузнец не пожалел. Нож блестел в свете горевшего в камине огня, искаженные отражения комнаты плясали на его серебристой поверхности. Человек осторожно провел пальцем по лезвию. И даже это наградило его тонким, наполнившимся кровью порезом. Человек улыбнулся и вложил лезвие в черные, немецкого производства ножны. Потом попробовал засунуть нож в свой сапог. Нож пришелся в самую пору. Человек опять улыбнулся.
Принц Эдди, герцог Кларенсский и Авондэйлский, старший сын принца Уэльского, прощался со своей матерью в холле Мальборо-Хауса. Двадцать восемь лет материнского служения нимало не умерили печали, которую принцесса Александра испытывала всякий раз, расставаясь с сыном, пусть даже на вечер.
— Укутайся потеплее, милый. Перчатки при тебе? А шарф?
Большинство молодых людей подобная заботливость, уместная скорее в отношении ребенка лет восьми-девяти, стеснила бы. Однако принц Эдди воспринимал ее как должное.
— Конечно, при мне, мама. Не беспокойся. Я скоро вернусь. — И он ласково поцеловал мать в щеку.
Эдди вообще мало что стесняло. Это и составляло часть его проблемы. Если бы только, говорил он себе, останавливая кеб, проезжавший мимо Мальборо-Хауса, если бы только все они оставили меня в покое. Всю жизнь, думал он, сидя в кебе, который вез его в Хаммерсмит[7], кто-нибудь да приставал к нему — делай то, делай это. Когда он был мальчиком, его заставляли читать книги. Эдди не видел в чтении особого смысла. Потом его отправили в военный флот, и уже другие люди стали требовать, чтобы он научился разного рода кунштюкам. Лазить по канату. Прокладывать курс корабля по кошмарным картам и осваивать нечто загадочное, именуемое тригонометрией. Узлы вязать. Во всем этом Эдди тоже особого смысла не видел. Всегда ведь найдется человек, который будет вязать узлы за тебя, да и никто, пребывающий в здравом уме, не станет просить его проложить во время плавания курс корабля. После этого он служил в армии. И новая компания людей пыталась убедить его в том, что он должен освоить искусство правильной маршировки, усвоить правила ведения войн, какими бы они ни были, научиться командовать людьми и армиями. И в этом Эдди никакого смысла не усматривал, хоть в армии и нашлось несколько приятных молодых людей, ставших его друзьями.
Все это время принцу то и дело напоминали о том, кто он и что ему предстоит когда-нибудь унаследовать. А также — в чем состоит его долг. Между тем Эдди вовсе не желал бабушке смерти. Как и отцу. И уж тем более матери. А все эти кошмарные обязанности могли свалиться на него только после их смерти. До выполнения этих обязанностей было пока еще далеко. Да и в любом случае, думал Эдди, вылезая из кеба на Хаммерсмитском мосту, он всю жизнь наблюдал за тем, как исполняет свои обязанности его отец. И намеревался последовать родительскому примеру — правда, на собственный манер.
Пока Эдди шел берегом реки к Чизику, поднялся ветер, испещривший темную воду пеной. Две тяжело груженные барки натужно тащились к Темзе. Эдди в его простом сером костюме и темном пальто старался ничем не отличаться от своих будущих подданных. Когда он проходил мимо очередной таверны, оттуда выкатился взрыв хриплого хохота. Стайка морских чаек выжидательно парила над кромкой воды.
Он уже приближался к открытой загородной местности. Викторианские виллы прекратили свое безжалостное продвижение вдоль берега реки, шпиль церкви Святого Николая остался далеко за его спиной. Никакого света впереди не различалось, лишь луна мерцала, отражаясь в воде, когда облака проскальзывали мимо нее. Пройдя излучиной реки, принц Эдди увидел вдали большой дом. К нему-то он и направлялся.
Ровно восемнадцать месяцев назад Англию потряс скандал — выяснилось, что дом 19 по Кливленд-стрит есть не что иное, как бордель для гомосексуалистов, руководимый неким Чарльзом Хаммондом. Скандал еще усилился, когда стало известно, что к нему причастен лорд Фредерик Рейвнскорт, конюший принца Уэльского и принца Эдди, — лорду пришлось бежать за границу, дабы избегнуть позора и компрометации своих хозяев. Гомосексуальная элита Лондона отреагировала быстро. Она покинула Кливленд-стрит и потратила полгода на поиски более удобного места. И в итоге нашла Брандон-Хаус, для целей ее подходивший идеально.
Дом этот стоял на принадлежавшей его владельцам земле. Слева, в миле от него, был Хаммерсмитский мост, а справа, на том же расстоянии, — железная дорога, ведущая в Барнз. К северу от дома уходила к Чизик-Хаусу, в котором Эдди играл еще маленьким мальчиком, пустая земля. К югу пролегала река — служители дома держали на ней две пришвартованные лодки с веслами в уключинах, на случай, если придется спешно бежать в раскинувшиеся по другому берегу зеленые поля Барнза.
В «Клубе», как его называли, были установлены особые правила. Вступление в него стоило 500 фунтов. Существование «Клуба» зиждилось на принципе взаимного шантажа. Принимали в него только по личным рекомендациям. И получив таковую, правление «Клуба», в шутку — но лишь наполовину в шутку — именовавшееся его членами «Звездной палатой»[8], требовало сообщить ему, а следом и проверить имена двух близких родственников нового кандидата — жен, матерей, братьев, сестер. Любое нарушение правил, на редкость строгих, влекло за собой мгновенное разоблачение нарушителя — сначала перед его семьей, а затем, если потребуется, и в газетах. Два громких самоубийства последнего десятилетия связывались знающими людьми именно со «Звездной палатой».
Сам дом был построен в конце восемнадцатого столетия. В цокольном этаже его располагалась кухня, на первом — три просторных гостиных, а на следующих двух — спальни. Все окна первых двух этажей заграждались сплошными ставнями. Двери дома редко раскрывались раньше девяти часов вечера летом и шести — зимой. Когда Эдди вступил на подъездную дорожку дома, сквозь ставни пробивались тонкие лучики света.
Персонал «Клуба» составляли прежние старшины или младшие офицеры военного флота, поддерживавшие в управлении обыденными его делами должную дисциплину. Финансами ведал известный банкир, юридическими проблемами — в тех редких случаях, когда таковые возникали, — пара членов Парламента и член Высокого суда правосудия. Раз в месяц здесь устраивался бал-маскарад. Раз в год большой костюмированный бал, на котором по Белой гостиной разгуливали исторические персонажи — от маркиза де Сада до Клеопатры. Когда герцог Кларенсский и Авондэйлский расстегнул перчатки и поздоровался с дежурным портье, тот сказал ему: «Добрый вечер, сэр. Сегодня — все обычные услуги».
