— И существуют предположения, что это было связано с каким-то скандалом?
— Роузбери ничего такого не помнит. Однако он обещал все для меня выяснить. Это означает, что он, скорее всего, расспросит самого первого морского лорда[10]. Однако я должен составить ответ личному королевскому секретарю.
— А ты способен сделать этот ответ столь же напыщенным, Фрэнсис?
— Дай попробовать, Джонни, просто дай мне попробовать.
«Дорогой сэр Уильям, — начал писать Пауэрскорт, усевшись за столик у окна — внизу, на Сент-Джеймсской площади, уже зажигались фонари. — Благодарю Вас за Ваше письмо от 21-го с. г. С сожалением должен уведомить Вас, что не имею привычки доверять бумаге возможные направления расследования. Подобного рода документы обладают обыкновением рано или поздно попадать не в те руки. Насколько мне известно, Ваше учреждение также придерживается мер предосторожности подобного рода. Я, разумеется, буду лишь счастлив появиться у Вас в удобное для Вас время и обсудить с Вами и Вашими коллегами все вопросы. Мне очень хотелось бы, чтобы вопросы эти были урегулированы должным образом».
— Ну как, Джонни, достаточно напыщенно?
— Не думаю, что этот твой Сутер узнал бы напыщенность, даже если б она подошла к нему и погладила по головке. Он просто пропитан ею, Фрэнсис. Замаринован в напыщенности.
— Знаешь, — Пауэрскорт, слушая друга, рассмеялся, — надо бы попробовать выяснить, не разрешат ли мне, в виде особого исключения, выдвинуть мой меморандум на присуждение «Премии Сутера» за этот год.
Трафальгарская площадь была переполнена. Движение здесь сгустилось настолько, что в конечном счете все до единого экипажи, повозки, кареты и кебы застыли на месте. У фонтана громоздился мебельный фургон, начинка коего вывалилась на землю, и лев Ландсира[11] изумленно взирал на нее.
Ожидая леди Люси в портике Национальной галереи, Пауэрскорт гадал, не настанет ли когда-нибудь день, в который и весь Лондон застынет на месте. Высоко на своей колонне, чей цоколь украшался голубиным пометом, — подобно тому, как паруса больших кораблей украшались некогда круглыми дырами от ядер, — Горацио Нельсон, не обращая внимания на хаос внизу, неотрывно вглядывался в Биг Бена, в Парламентскую площадь и в реку, которая могла бы унести его вдаль.
Затем она оказалась вдруг рядом, леди Люси Гамильтон, выглядевшая в своем сером наряде скромно и сдержанно, — лишь на голове ее сидела слегка залихватская розовая шляпка. Шляпка внушила леди Люси сомнения уже при ее примерке. Не чересчур ли она легкомысленна? Не слишком ли нарочита для утреннего рандеву, цель которого — посмотреть картины в Национальной галерее? Розовая. Модная, разумеется, тут и говорить не о чем, и определенно подчеркивающая синеву ее глаз. Ну ладно, подумала леди Люси, если я так и буду переминаться у зеркала, то наверняка опоздаю.
— С добрым утром, леди Люси, — Пауэрскорт с удовольствием оторвался от созерцания наружного хаоса, царившего на площади. Глядя на леди Люси, столь очаровательную, приветливо улыбавшуюся, он подумал, что хаос этот того и гляди сменится другим, внутренним. — Войдем? Что бы вы желали увидеть сегодня?
— У вас есть любимцы, которых вам хотелось бы навестить, лорд Фрэнсис?
Мимо проскочила стайка студентов — альбомы для эскизов в руках, карандаши, торчащие из карманов.
— Ну, я с удовольствием взглянул бы на парочку Рафаэлей. Вам по душе Рафаэль, леди Люси?
— О да, по душе, — она широко улыбнулась Пауэрскорту и снова вспомнила о шляпке. — Но я бы посмотрела еще и на Тернера.
За пышной святой Екатериной, извивы одежд которой отвечали изгибу ее рук, последовала строгая рафаэлева Мадонна с колоннами и парой невнятных святых по сторонам от нее.
— Вам не кажется, лорд Фрэнсис, что где-то имелись правила насчет того, как должны выглядеть все эти святые? Не думаете ли вы, что существовало подобие руководства для художников, доступное, разумеется, лишь немногим избранным, и в нем говорилось, что святой Иероним должен быть неизменно печальным, а святой Варфоломей — веселым? Я вот знаю, что святой Себастьян всегда утыкан противными стрелами, а четыре евангелиста никак не допишут каждый свою книгу, но как насчет остальных?
— Очень интересная мысль, леди Люси. Должен признаться, ответ мне не известен.
За спиной их послышался грохот колес. По галерее катили на тележке портрет какого-то написанного в полный рост господина семнадцатого столетия. Господин этот был мрачен — весь в черном, с Библией в руке и собачкой у ноги. За тележкой семенил озабоченный смотритель, то и дело повторявший возчикам наставления о том, что тележку надлежит везти помедленнее, не забывая при этом о неровностях пола.
— Куда повезли этого голландского господина? Уж не выбросить ли они его собрались, как по-вашему? — прошептала леди Люси, когда странный кортеж проследовал в нескольких футах от них.
— Быть может, для него пропела труба архангела, — сказал Пауэрскорт. — Его творец, или, вернее, реставратор, призвал этого господина, но, впрочем, не к последнему суду, а к восстановлению красок. Полагаю, он направляется в мастерскую — ради чистки или чего-либо в этом роде.
— Для картины это, наверное, большое расстройство, — сказала леди Люси, глядя, как тележку спускают в подвал. — Висит она, довольная, на стене, думает о чем-то своем, а тут вдруг приходят неприятные люди и куда-то ее волокут.
— То же самое и с людьми, вам не кажется? — ответил Пауэрскорт. — Сидите вы, довольная, дома, под картинами на стене, а тут вдруг является Смерть со своей тележкой — и все, пора в дорогу. Отправляйтесь в подвал.
— Мне бы это совсем не понравилось, — рассмеялась леди Люси. — Давайте я вас к Тернеру отведу.
Она повела Пауэрскорта в другую часть галереи. Тут было не продохнуть от штормов, кораблекрушений, утопающих, полыхающего красками пара, закатов, романтических развалин посреди запустелых итальянских ландшафтов. У леди Люси, когда она окинула их взглядом, слегка закружилась голова.
— Ну вот, взгляните… — Она усадила Пауэрскорта на скамью перед «Сражающимся "Темерером"». — Разве эта не лучше их всех?
На другом конце зала студенты сворачивали наброски и собирали принадлежности. Двое смотрителей со скучающими, бесстрастными лицами важно взирали на них. Снаружи отбивали двенадцать колокола церкви Святого Мартина.
— Уверяют, — сказал Пауэрскорт, вытягивая ноги так далеко, что они стали опасными для неосторожных посетителей музея, — что это одна из картин, которые в Англии воспроизводят чаще всего. На стенах Британии висит почти столько же «Темереров», сколько портретов королевы Виктории.
— Я-то знаю, кого из них мне бы хотелось иметь, — непочтительно отозвалась леди Люси, проверяя, насколько прилично ведет себя ее шляпка. — Как вы думаете, лорд Фрэнсис, о чем говорит эта картина?
— О чем хотел сказать Тернер? Или о чем она говорит зрителю? Я всегда считал, что картины, как и лица людей, способны говорить сразу о многом, — он быстро, украдкой заглянул в лицо леди Люси, зачарованной радужным закатом, медью и золотом Тернера, сияющими над Темзой. — Считается, что эта связана с наступлением века паровых машин, не правда ли? Прощальное слово паруснику, обреченному на то, чтобы уродливый черный буксир поволок его в последнее плавание — на слом. Прощай, романтика, здравствуй, дым, прощай, парус, здравствуйте, мощные машины.
— А по-моему, она совсем о другом, — леди Люси говорила теперь с немалым пылом. — Ну, то есть, люди могут думать, что картина именно об этом. Я же думаю, что она в куда большей мере говорит о самом Тернере.
Леди Люси немного наклонилась вперед, перебирая в памяти другие картины Тернера, которые помогли бы ей отстоять свое мнение.
— Тернер, тот Тернер, что написал эту красоту, был тогда уже старым человеком. В молодости он составил себе имя и прославился тем, что писал корабли и сражения великой войны с французами. Этот корабль, «Темерер», — она драматично повела рукой в сторону призрачного судна, — долгие годы строили в Рочестере или где-то еще. — Леди Люси готова была первой признать, что ее познания по части корабельных верфей особой обширностью не отличаются. — Он ходил по Средиземному морю. Нес патрульную службу в Атлантике. При всех его пушках на борту и способности унести одним бортовым залпом множество жизней существование «Темерер» вел вполне мирное. Он сражался всего один день, лорд Фрэнсис. Всего один день. Но то был день битвы под Трафальгаром, когда «Темерер» бился бок о бок с «Виктори» и нашим другом Нельсоном, стоящим снаружи на колонне, — день вечной славы. И Тернер в ту пору написал этот корабль.
А затем опять патрулирование, скучные плавания, и наконец огромный корабль начал разваливаться — рангоут за рангоутом, парус за парусом. И вот в 1834-м — или когда это было — отвратительный буксир поволок его не то вверх, не то вниз по реке, на слом.
