Мне нужна была работа, а не подачка.
— Я могу написать забойный репортаж, — смело начала я, — такой, какими славится ваша газета.
— О чем же этот забойный опус? — спросил Пулитцер с иронией в голосе, возмутившей меня.
— Это разоблачение ужасных условий в сумасшедшем доме для женщин на острове Блэкуэлл.
— Девушка, каждая газета в городе уже писала об этой пресловутой психиатрической больнице, — усмехнулся он. — У нее репутация хуже Бедлама.
Он уже собирался выставить меня из кабинета. Мне нужно было что-то немедленно предпринять, иначе придется забыть не только о Нью-Йорке, но и журналистике. Идти в другую, менее значимую газету меня не устраивало.
— Никто не писал еще так, как это сделаю я.
Мысли у меня побежали в разные стороны. Я не задумывалась, как буду писать, но мне нужно было поразить его. Я изучала статьи об условиях в этой психиатрической больнице и имела представление, что это либо сентиментальные нюни, либо размышления о том, в каких условиях должны находиться несчастные женщины. Мне же хотелось написать более личную и реалистичную историю. И я знала, как Пулитцер падок на сенсационность.
Отчаянно желая получить работу, я поняла, что есть только один способ потрясти его.
— Я сделаю так, что меня отправят как сумасшедшую на остров Блэкуэлл. — И еще, слава Богу, я вспомнила, что он считает 10 счастливым числом. — И пробуду там ровно десять дней.
Пулитцер вынул трубку изо рта и пристально посмотрел на меня.
Нелегко изображать из себя умалишенную.
Я никогда не сталкивалась с людьми, чье место — в сумасшедшем доме, если не считать моего отчима, которого, как я подозреваю, укусила бешеная пастеровская собака. Но, насколько я знала, нельзя было поместить в психбольницу без медицинского освидетельствования и решения суда.
В трамвае по дороге домой я обдумывала план действий.
Я поселюсь в меблированных комнатах для работающих женщин. Если мне удастся убедить постоялиц, что я не в своем уме, они ни перед чем не остановятся, чтобы избавиться от меня и передать в руки властей.
Дома я рассказала дорогой матушке о своем намерении. Она сказала, что мне не составит большого труда убедить их, будто я ненормальная, потому что только помешанной может прийти в голову такая затея.
В справочнике я нашла дом временного проживания для женщин на Второй авеню, 84. По дороге туда я пыталась изобразить на лице мечтательное и отсутствующее выражение.
Меня встретила помощница экономки миссис Стенард, напомнившая мне мою тетку, которая питала отвращение к жизни и ненавидела всех на свете. Она грубо обронила, что есть одна комната, где уже живет женщина, и что плата — тридцать центов в день. Меня это устраивало. В кармане я имела всего семьдесят центов. Чем раньше кончатся деньги, тем скорее захотят отделаться от меня.
В тот вечер я получила весьма скромный ужин: кусок вареного мяса с картошкой без соли и подливки, кофе такой густой, что от него пахло дегтем, и кусок хлеба без масла.
Обстановка в столовой отличалась предельной простотой, если не сказать убожеством: два длинных топорной работы неполированных деревянных стола, естественно, без скатертей; о дешевизне салфеток и говорить не стоит; по обеим сторонам столов длинные голые деревянные скамьи. Миссис Стенард явно не желала заниматься всякой ерундой. Можно только представить, какой невкусной была еда.
Это место только в насмешку могло называться домом для достойных женщин, зарабатывающих на жизнь своим трудом. И разве не издевка — зато, что называлось ужином, брали тридцать центов. Эта смешная цена была хороша лишь тем, что замедлила таяние моих последних грошей.
После ужина все переходили в общую комнату. Стоило мне войти в нее, как я почувствовала себя подавленной. Единственным источником освещения служил газовый рожок под потолком, который отбрасывал на всех призрачный свет. Неудивительно, что все находились в нерадостном настроении. Потертые кресла с обивкой унылых тонов, никаких цветов или весенних мотивов на набивной ткани — только темно-синей и серой расцветки. Над каминной полкой висел портрет морского капитана. Он сидел прямо, как будто аршин проглотил, в черном кожаном кресле с трубкой в руке. Его густые черные брови отбрасывали тень на стальные серые глаза. Весь его вид говорил, что он недоволен своей командой. Дров в камине не было, только стародавняя зола.
Я села в углу в жесткое плетеное кресло, сработанное без намека на удобство, и стала наблюдать за женщинами. Они непрерывно плели кружева и вязали. Никто из них не выказывал желания завести разговор. Ни смеха, ни улыбок. Все сидели в креслах, опустив голову и перебирая пальцами. Слышалось только постукивание коклюшек и спиц.
Я возненавидела это заведение.
Без особых затрат администрация могла бы купить шашки или колоду карт — простые вещи, которые позволили бы немного развеяться этим женщинам, работавшим целый день как рабыни. Даже дешевая ваза с маргаритками и горящее полено в камине немного взбодрили бы их. И убрали бы этого морского капитана, заменив его картиной с красивым лугом, — чем-то красочным и ярким. И завели бы одну-две кошки, чтобы они отрабатывали жилье и кормежку ловлей мышей — они-то здесь уж точно водятся.
Я могла бы подыскать более подходящее место для того, чтобы сходить с ума. Ясно одно: когда закончу отчет об острове Блэкуэлл, в следующей статье я разоблачу безобразия в этих «домах для женщин». Сейчас же мне нужно сосредоточиться на том, чтобы изображать помешанную.
Я начала говорить миссис Стенард, что все женщины в комнате «чокнутые, и я боюсь их».
Всю ночь я изображала страх перед этими шизанутыми, которые собираются убить меня. Своей мнимой амнезией я перепугала всех обитательниц, а параноидным бредом измучила соседку по комнате Руфь Кейн. Добрая душа, она пыталась успокоить меня, когда я шагами мерила комнату туда-сюда.
На следующее утро Кейн, почти не сомкнувшая глаз, сказала, что одной из женщин приснился кошмарный сон, будто я с ножом набросилась на нее. Миссис Стенард, узнав обо всем этом, немедленно отправилась за полицией.
Она вернулась с двумя дюжими полицейскими и попросила забрать меня «по-тихому», чтобы не устраивать скандал перед соседями.
— Если она не пойдет по-хорошему, — сказал блюститель порядка, — я потащу ее по улице.
После составления протокола в полицейском участке я предстала перед судьей Даффи. Я выдавала себя за кубинку. Научившись немного говорить по-испански в Мексике, для убедительности я все время повторяла: «Si, Senors».[15]
Когда судье Даффи сообщили о моем странном поведении и амнезии, он сказал:
— Бедное дитя, она хорошо одета и прекрасно говорит по-английски. Готов держать пари, она хорошая девушка. Я совершенно уверен, что она любезна чьему-то сердцу.
Все засмеялись, и мне пришлось прикрыть лицо платком, чтобы скрыть свой собственный смех.
— Я хочу сказать, любезна женскому сердцу, — быстро поправился судья. Он заподозрил, что я нахожусь под воздействием наркотиков.
Добродушная Руфь Кейн попросила судью не отправлять меня «на остров» (как раз туда-то я и хотела попасть), потому что меня там убьют. Судья решил определить меня в больницу Бельвю, пока не пройдет действие «наркотиков».
Толпа зевак собралась, чтобы посмотреть, как увозят «психопатку» на полицейской «скорой помощи». Врач задернул занавески, когда группа беспризорников ринулась бежать за нами, выкрикивая всякие непристойности.
В больнице дали указание отвести меня в палату для умалишенных. Здоровенный детина сгреб меня руками, да так, что я не сдержалась и оттолкнула его с силой, на которую, мне казалось, я не способна. Видя мои страдания, врач со «скорой» вмешался и проводил меня в палату. Там меня осмотрел другой доктор. После короткой беседы со мной он объявил медсестре:
— Она явно не в себе, случай безнадежный.
Мой случай заболевания «амнезией» вызвал своего рода сенсацию в Бельвю, и вскоре произошло нечто совершенно невероятное: репортерам позволили войти в больницу и задать мне вопросы, и моя фотография появилась в газетах!
Отчаянно стремясь попасть на остров Блэкуэлл до того, как журналисты все разнюхают про меня, я легко убедила еще двух врачей, что «безнадежна». Они забрали меня из палаты и доставили на городскую пристань, где с десяток женщин ждали, когда их посадят на баркас.
Санитар с грубыми манерами и запахом виски изо рта чуть ли не затащил нас на баркас. Из-за сильной качки это плавание показалось нам вечностью, пока нас не высадили на какой-то причал в Ист-Ривер.
— Куда нас привезли? — спросила я санитара, чьи пальцы глубоко впились мне в руку.
— Остров Блэкуэлл, — усмехнулся он. — Отсюда тебе нет пути назад.
