– Спросите его про польских капёров, – подсказал Костенко адмиралу, воспользовавшись секундной паузой в речи Вуда.
– Да! – словно очнулся Лесовский. – Вы слышали что-нибудь о польских корсарах, господин Вуд?
Тот на мгновение задумался.
– Признаться, нет. Да и откуда здесь взяться корсарам, право слово? – Он подмигнул адмиралу. – Последние пираты были повешены сто лет назад, и с тех пор наши воды столь же безопасны, как пруды в садах вашего императора… У него ведь есть пруды? Я так и знал. Каждый уважающий себя монарх заводит парки и пруды. Даже перед Белым домом есть пруд. И хотя наш президент – не монарх, что-то величественное в нём есть. Это говорю вам я, человек, который много раз нещадно критиковал его…
Они выехали на широкую улицу, по обеим сторонам которой тянулись высокие обшарпанные дома и длинные скамейки под навесами. То и дело меж ними попадались симпатичные особнячки с яркой рекламой на окнах. Рядом стояли девицы в крикливых нарядах, заводившие разговоры с прохожими. Кругом шаталось множество солдат и моряков, немало их сидело под навесами, где они пили пиво и болтали. Улица была оживлённая. Нескончаемым потоком шли прохожие в потёртых сюртуках и шинелях, бегали мальчишки в рубахах навыпуск, где-то раздавался визг точильного станка, в грязных окнах на первых этажах мелькали брадобреи, обмазывавшие пеной клиентов. Убогость обстановки была слишком очевидна, чтобы Вуд не заметил брезгливости на лицах русских гостей. Он поспешно заявил:
– Что и говорить, война изрядно подпортила наш прекрасный город. Ещё недавно эта улица была эталоном вкуса, а сейчас сами видите – одни ночлежки, бордели, пивные. Мне самому становится не по себе, когда я оказываюсь здесь. Между тем на этой улице когда-то держал магазин сам Лоренцо да Понте – либреттист Моцарта. Да-да, я не шучу. Скоро мы будем проезжать место, где он торговал овощами и фруктами. Я покажу вам…
Они неслись вдоль по улице, оглушительно грохоча рессорами, а вслед им доносился свист и задиристые возгласы пьянчуг. Вуда здесь хорошо знали – многие снимали шляпы, завидев его, он небрежно кивал в ответ.
– Вон там останавливался Джордж Вашингтон, – показал он на неприметное здание возле одного из борделей. – Он ехал на войну с англичанами и сошёл с коня, чтобы промочить горло. Конечно, дом тогда выглядел по иному, да и окружающий вид был совсем другой, но всё же историческое место. – Вуд выпятил грудь от гордости.
– А куда мы едем? – спросил у него Костенко.
– В Таммани-Холл.
– Что это такое?
– Наш вигвам, – усмехнулся Вуд. – Дом на Третьей Авеню, где расположена штаб-квартира нашей партии. Мы принимаем там самых почётных гостей.
– Вы говорите о Демократической партии?
– Разумеется. – Он с некоторым удивлением посмотрел на Семёна Родионовича. – Разве господин Лесовский не в курсе?
– Несомненно, – ответил Костенко, не желая ронять авторитет русского адмирала. Он был почти убеждён, что Лесовский не имел ни малейшего представления не только о Демократической партии, но и вообще о политической системе аборигенов.
– Скажите, ваш адмирал пьёт бурбон? – заговорщицки спросил Вуд, склонившись к нему.
– В России нет бурбона. Впрочем, я уверен, адмирал не откажется пропустить стаканчик. Мы, русские, всегда открыты новым веяниям.
Вуд удовлетворённо хрюкнул.
Когда питейные заведения и ночлежки остались позади, они выехали на широкую улицу, полную изысканных двухэтажных домов, цветочных магазинов и ресторанов. Это и была Третья Авеню. Облик её несколько портили выбоины на мостовой и грязь на улицах, но в сравнении с припортовыми кварталами это был верх изящества. Здесь тоже было полно военных, но вместо нетрезвых солдат прогуливались офицеры под руку с дамами. По дороге ездили экипажи, ведомые чёрными кучерами, из ресторанов доносилась музыка и заунывные песни. Русские, видя это, приободрились, глаза их заискрились любопытством.
– Скоро будем на месте, – сообщил Вуд, трясясь в своём сиденье.
Адмирал кивнул. До Таммани-Холла доехали в молчании. Когда над домами показалась черепичная крыша особняка, Вуд простёр руку и патетически произнёс:
– Вот он, вигвам нашего сахема! Он ждёт своих добрых гостей.
– Простите, что? – удивлённо уставился на него Костенко, тоже подпрыгивая на ухабах. – Это какой-то фольклор?
– Да… в некотором роде, – улыбнулся Вуд. – Мы любим вставлять индейские словечки в разговор. Это отличает нас, уроженцев Америки, от приезжих. В особенности здесь, в Нью-Йорке, где так много иммигрантов. Вигвам – это индейское жилище, а сахем – вождь или старейшина. Так мы называем нашего лидера Уильяма Твида. Если сумеете приглянуться ему, весь Нью-Йорк будет у ваших ног.
– Он настолько могуществен?
– Ни одна сделка – будь то в бизнесе или политике – не проходит мимо него. Он – наш император, правит Нью-Йорком. Будьте доброжелательны с ним, и вам воздастся сторицей. Твид умеет ценить друзей.
– Мы постараемся.
Они подъехали к трёхэтажному особняку, выстроенному в стиле классицизма, с высокими, загибающимися сверху дугой, окнами и массивными дверями, расположенными по сторонам от центральной колонны. Крыльца возле дома не было, входить можно было прямо с улицы. Это выглядело несколько диковато для человека, привыкшего к тяжеловесной роскоши Петербурга, но после тех подворотен, что они миновали, кривить губы было просто грех. По мере того, как коляски, одна за другой, подъезжали ко входу, к ним подскакивали негры в ливреях, открывавшие дверцы экипажей. Русские офицеры соскакивали на землю, давали неграм на чай, похлопывали по плечу. С балкона над входом на них посматривали люди в дорогих костюмах, с серебряными цепочками на животах. Там же стояло несколько крепких ребят в шляпах, с ружьями через плечо.
Выйдя из двуколки, Вуд махнул стоящим на балконе рукой.
– Вот мы и приехали, господа, – сказал он Лесовскому и Костенко. – Прошу за мной.
Они направились к сводчатым дверям. У центральной опоры арки красовалась небольшая медная статуя человека в индейском одеянии. Заметив удивлённые взгляды русских, Вуд поспешил объяснять:
– Это наш талисман, своего рода патрон – древний вождь Тамманенд, в честь которого назван дом. Здесь когда-то находились его владения, ему обязаны своим спасением от голода первые американцы. Все мы свято чтим его память.
– Это очень благородно, – пробормотал Лесовский, медленно приходя в себя после тряски.
Уильям Твид, или просто Босс, как его называли, был довольно грузный мужчина, с короткой, тщательно постриженной чёрной бородой, не слишком высокий, но и не низкий, начинавший лысеть, а потому выглядевший старше своих сорока лет. Одет он был в дорогой тёмный костюм и белую жилетку, шея его была перетянута серым шёлковым галстуком; лоснящиеся чёрные панталоны с высокой талией туго обтекали выпирающий живот.
– Я рад видеть в нашей скромной обители гостей из далёкой страны, – прогудел он, пожимая руку Лесовскому.
Вуд познакомил их, потом указал на Степана Родионовича.
– Позвольте представить вам господина Костенко, сотрудника Министерства иностранных дел и нашего любезного переводчика. Без его услуг наше общение было бы невозможно.
Степан Родионович поклонился, чувствуя, как его протянутая для пожатия ладонь сплющивается в крепких тисках. Маленькие глубоко посаженые глазки Твида быстро ощупали его, рот изогнулся в улыбке.
– Это честь для нас, – проговорил он. – Прошу за мной.
Гости прошествовали в главный зал, украшенный колоннами и балюстрадами. Под потолком висели огромные люстры на десятки свечей, где-то негромко играл невидимый оркестр, вдоль одной из стен выстроились осанистые джентельмены во фраках, вдоль другой стояли негры с подносами, вдоль третей тянулись столы с угощением.
«Как на великосветском приёме», – подумал Степан Родионович. Ему, правда, не доводилось бывать на великосветских приёмах, но по книгам и газетам он представлял их именно так. Рядом, задрав подбородок, вышагивал Вуд. Его лицо преобразилось. Из болтливого мещанина он превратился в этакого члена дипломатического корпуса, идущего на торжественный обед к монарху. Черты его выпрямились, спина стала как восклицательный знак. Руки он держал по швам, слегка двигая ими в такт движению. Костенко почувствовал необходимость проверить себя на предмет упущения в одежде или походке. Ему тоже ужасно захотелось вытянуться во фрунт, как в приснопамятные дни графа Нессельроде, когда умение тянуть носки перед начальством являлось важнейшим качеством чиновника. Позади длинной цепочкой тянулись офицеры. Они были молчаливы, слышалось только постукивание каблуков о белый шлифованный пол.
Расторопный Вуд расставил гостей вдоль свободной стены. Твид вышел на середину залы и произнёс короткую речь о том, как приятно всем патриотам Соединённых Штатов принимать сегодня моряков из дружественной страны. Намекнув на недругов, желавших поссорить Россию и Америку, он выразил убеждённость, что две эти державы вскоре заключат альянс, «который перевернёт мир». Степан Родионович, переводивший его слова Лесовскому, заметил, как вскинулись у того брови. Непонятно было, рад адмирал этому замечанию или недоволен, но он явно был застигнут врасплох. Твид меж тем прошёлся по имперским амбициям англичан и французов, мечтающих де превратить Америку в свою колонию, и закруглился. Все захлопали. Музыка стала громче, к офицерам подошли негры с подносами, разнося вино.
