– Будем вам весьма признательны.
Твид похлопал Костенко по плечу.
– А вы – молодец. Никогда не забываете о деле. Это хорошо.
Он поворковал ещё немного и откланялся.
– Извините, господа, мне надо отойти на минутку. Не стесняйте себя, пейте вино, развлекайтесь. Я скоро вернусь. Хозяйственные заботы!
Он ушёл, а Стекль обратил на Лесовского и Костенко взгляд, полный укоризны.
– Прошу вас, господа, впредь не обсуждать вопросов, касающихся межгосударственных отношений, за моей спиной. Для нашего же общего блага.
– О чём вы говорите, барон? – громыхнул адмирал. – Я и не думал что-то обещать этому пройдохе. Он просто поймал меня на слове.
– Вам нужно очень тщательно подбирать слова, адмирал, чтобы не поставить себя в неудобное положение. Это и к вам относится, Семён Родионович. Вы очень удачно ввернули насчёт капёров, признаю это, но здешняя политическая жизнь крайне запутана, и одно неосторожное замечание может произвести бурю. Полагаю, излишне напоминать вам, чем это может закончится для наших стран и для вас лично.
Костенко с недрогнувшим лицом выслушал эту тираду.
– Великий князь ждёт от меня определённых результатов, а их нет. Я вынужден брать инициативу на себя.
Стекль слабо усмехнулся.
– Недопустимая самонадеянность для дипломата. – Он приблизил лицо к уху Семёна Родионовича и прошептал. – Знаете ли вы, милостивый государь, что Твид – добрый знакомый некоего Джулиуса Моравского? Вам незнакомо это имя? Весьма прискорбно. – Он оглянулся и хихикнул. – Местные поляки, которых, к слову, в одном только Нью-Йорке наберётся тысяч с тридцать, знают его очень хорошо. Более того, ходят упорные слухи, будто они склонны выполнять любые его указания. Вы спросите, кто это такой? Буржуа средней руки. Приехал в Америку лет десять назад, чтобы заняться аптечным делом. На паях с другими иммигрантами держит несколько аптек в Бруклине. Как и все здешние приезжие, ходит под крылом демократов, голосуя на выборах за Вуда и Сеймура. Кажется, в прежние годы у него имелось какое-то имущество в Польше, но в силу некоторых обстоятельств, о коих, наверно, вы можете догадаться, оно перешло в казну. Сейчас ему около пятидесяти лет, из них не менее тридцати пяти он провёл в изгнании. Картина проясняется?
– Вы хотите сказать, что он – один из тех смутьянов, которые поднимались против нас в тридцатом году? – медленно спросил Костенко.
– Вполне вероятно. Или их дипломатический представитель за рубежом. – Он посмотрел на задумчивое лицо Костенко и ухмыльнулся. – Промашку вы дали, Семён Родионович, что и говорить. Раньше наши с вами секреты знал только госсекретарь и пара членов правительства, а теперь о них узнают все местные поляки. Поздравляю вас.
Костенко сокрушённо развёл руками.
– Но ведь не факт, что Твид расскажет об этом Моравскому.
– Не факт. Но советую вам сразу готовиться к худшему.
И, оставив пригорюнившегося Костенко, Стекль повернулся к Лесовскому.
– Адмирал, вам я также не советую слишком сближаться с Таммани-Холлом. Его обитатели – прожжённые интриганы и циники. Впрочем, как любые политики в Штатах. Они будут рассуждать о прекрасных вещах, клясться в вечной дружбе, но про себя думать лишь о том, как использовать вашу эскадру в своих целях…
– Вы напрасно предупреждаете меня, барон. Из нашей короткой беседы я уже понял, что за фрукт этот Твид, и вовсе не собираюсь идти у него на поводу.
– Я рад, что мы поняли друг друга.
Лесовский пригубил вина и отошёл к группе русских офицеров.
– А вы-то сами в каких отношениях с Твидом? – хмуро спросил Костенко.
– В сугубо деловых, если вас это интересует.
– Поприветствовал он вас очень даже тепло.
– Что с того? У меня здесь немало друзей. Впрочем, как и среди республиканцев.
– И всё же я думаю, что Твиду невыгодно натравлять на меня поляков, – помедлив, сказал Костенко. – Его партия, судя по всему, люто ненавидит европейские державы, а это идёт вразрез с интересами мятежников…
Он проговорил это с удивительным хладнокровием. Вероятно, на него произвела впечатление невозмутимость барона, иначе Семён Родионович никогда бы не отважился обсуждать столь деликатные вещи под носом у американцев.
– Может, идёт, а может, и нет, – ответил посол. – Давайте сменим тему. Всё-таки мы в самом сердце Демократической партии. Не слишком любезно судачить о гостеприимных хозяевах, пользуясь их незнанием нашего языка.
Они замолчали и не проронили больше ни слова до тех пор, пока к ним снова не подошёл Твид.
– Я поговорил с Оделлом, – сообщил он Костенко. – Думаю, что в самые ближайшие сроки он инициирует запрос о польских капёрах. Шансы на успех невелики, но они есть. Так просто люди из правительства не отделаются.
Стекль вдруг хлопнул себя по лбу.
– Чуть не забыл! Уильям, жена интересуется, кто вам готовит устриц. Они изумительны. Я не ел таких устриц даже в Париже, а там знают толк в еде.
Твид улыбнулся и пустился в долгие рассуждения об устрицах. Костенко счёл момент подходящим, чтобы улизнуть.
Банкет закончился ближе к полуночи. Весёлые полупьяные офицеры группами по пять-шесть человек выходили на освещённую фонарями улицу и, поддерживаемые услужливыми неграми, карабкались в экипажи. Погода стояла тёплая, хотя с океана задувал прохладный ветерок. Твид долго не отпускал Стекля, дискутируя с ним на тему о достоинствах ирландского виски. Оба – посол и политик – были здорово подшофе, что, впрочем, лишь придавало милую пикантность ситуации, нисколько не компрометируя их в глазах окружающих. Барон был уже без бабочки, в расстёгнутом фраке. Твид, держа одну руку в кармане, другой то и дело похлопывал Стекля по плечу и заливался хохотом. Всем было очень хорошо.
Костенко, двигаясь к выходу, развязно объяснял Вуду суть русско-английских осложнений на Кавказе и доказывал преимущество российской системы колониального управления перед европейской. Речь его лилась легко и свободно, как будто не было перед тем пары десятков тостов и стременной рюмки ликёра. Он вышел на улицу, вдохнул свежий воздух, обменялся прощальным рукопожатием с Вудом и хотел уже направиться к коляске, как вдруг к нему подошёл какой-то мальчуган лет пятнадцати.
– Мистер, это ваш человек лежит там за углом?
– Что? – вздрогнул Семён Родионович.
– Там, – мальчишка махнул куда-то вдаль. – Лежит какой-то офицер. Перебрал, видно.
– Где? Не вижу.
– Пойдёмте, я покажу.
Костенко озабоченно поспешил за пареньком, пытаясь собрать вместе разрозненные мысли. Как видно, атмосфера праздника и винные пары всё-таки не прошли для него даром, иначе он сто раз бы подумал, прежде чем идти за странным мальчишкой. Но тот вынырнул столь неожиданно, что у Костенко не было времени подумать.
Отдалившись от дома шагов на сто, Семён Родионович забеспокоился. Он заметил, что мальчишка словно бы нарочно уводит его в тень.
– Ну, где же этот офицер? – нетерпеливо спросил Костенко.
– Ещё немного, сэр. Вон там, – мальчишка неопределённо махнул куда-то вдаль.
Семён Родионович поколебался, раздираемый желанием вернуться и рассказать всё адмиралу, но побоялся проявить слабость перед маленьким нью-йоркцем, и покорно поплёлся за ним. Мальчишка свернул в одну из боковых улочек, и, едва уютный фасад Таммани-Холла скрылся из глаз, остановился. Сунув руки в карманы, он повернулся к Костенко и хитренько посмотрел на него.
«Куда ты меня привёл, паршивец?» – хотел было спросить Семён Родионович, но тут кто-то сильно ударил его по затылку. Костенко рухнул как сноп и потерял сознание.
Фолсом – городок в самом сердце Калифорнии. Своим существованием он обязан золотодобытчикам, промышлявшим в горах Сьерра-Невада лет двадцать назад. Первоначальное его название было Гранитный город, хотя гранита в нём не было ни грамма. Основная масса фолсомских построек, как повсюду на Диком Западе, была деревянная, за исключением церкви, возведённой из белого известняка и глины. На главной улице преобладали изящные двухэтажные домики с террасами и балконами, остальная часть города была застроена неказистыми дощатыми хибарами, конюшнямим и сараями. Основной достопримечательностью города был вокзал, и даже не сам вокзал, а железная дорога, соединявшая Фолсом с Сан-Франциско. Этим атрибутом цивилизации, построенным чуть более десяти лет назад, жители так гордились, что даже переименовали город в честь человека, проложившего ветку – миллионера Джозефа Фолсома.
Население городка очень изменилось со времён «золотой лихорадки». Рудокопы уступили место скотопромышленникам и железнодорожным рабочим, по городу бродили ковбои с пистолетами в кобурах, импозантные мужчины в чёрных фраках, клерки в пропылённых рубахах и штанах на подтяжках. Война добавила к ним пару сотен солдат и офицеров, круглосуточно патрулировавших окрестности города. Немало было также женщин, сидевших под навесами с вязаньем в руках, пивших чай с подругами или гулявших по главной улице, кокетливо крутя солнечными зонтиками. Хватало и проституток.
