— Да, — подтвердил доктор, — в тот день должно было состояться анатомирование тела Николая, и я решил по пути проведать Софью Платоновну. У нее в силу очевидных причин было плохое самочувствие. Правда, было еще одно обстоятельство… Знаете, в моей практике подобных инцидентов, когда больной внезапно умирает без видимых причин, я не припомню, это нонсенс. Конечно, я задавал себе вопрос: правильны ли были мои назначения, нет ли тут моей вины? Понимаете? Меня это очень беспокоило. И поэтому я хотел еще раз проверить все препараты, которые принимал Николай. Не обнаружив микстуры, я справился у Софьи Платоновны и попросил вернуть флакон на место… Как чувствовал, что это может оказаться важным.
— Скажите, Софья Платоновна, — включился в разговор Шидловский, — комната стояла закрытой после смерти Николая? Мы можем быть в этом уверены?
— Нет, что вы, — смешалась Софья Платоновна. Она, казалось, совсем не ожидала такого вопроса. — Нет, мы не стали ее закрывать. В ней ночевала мадемуазель Мари.
В воздухе повис невысказанный вопрос, и тогда Софья Платоновна, будто спохватившись, пояснила:
— Наша гувернантка, мадемуазель Мари, живет на своей квартире, и каждый день приходит заниматься с детьми. В то утро, узнав страшную новость, она сразу же приехала и оставалась у нас вплоть до похорон. И ночевала в Николашиной комнате.
— Мадемуазель Жюжеван уже пять лет воспитывает наших детей, — вмешался молчавший до того полковник, — она как член семьи. Раньше она постоянно жила в нашем доме, но когда Николай поступил в университет, нагрузка мадемуазель стала существенно меньше, у нее образовалось свободное время и, с нашего согласия, она стала давать уроки в других семействах и съехала на отдельную квартиру. Но у нас она, конечно, проводила большую часть дня.
Между тем обыск продолжался. Найденные в письменном столе записки, письма, разрозненные бумаги покойного собрали в картонную коробку.
В углу комнаты стоял запертый на замок шкаф. Небольшой латунный ключик нашелся в выдвижном ящике письменного стола в лаковой палехской шкатулке.
— Это химический шкафчик Николая, — пояснил полковник. — Он последние год-полтора очень увлекался химией, все экспериментировал.
Открыв шкаф, Алексей Иванович увидел ряды баночек, скляночек, пузырьков, пробирок, колб и реторт. Здесь же были спиртовка, большой ком ваты в картонной коробке, кусок черного дегтярного мыла. В коробке из-под монпансье лежало множество бумажек, свернутых в виде медицинских конвертиков, в которых больным дают порошки в больницах. Почти все склянки были с этикетками, на которых от руки были выведены латинские названия. В шкафу Николая Прознанского хранилась настоящая химическая лаборатория, причем очень дорогая, если судить по немецким клеймам на стекле.
— М-да, — Шидловский только головой покачал, — забирай-ка все это на экспертизу, Алексей Иванович. А вы, Дмитрий Павлович, не могли бы сказать, есть ли в вашем доме морфий?
Полковник быстро и прямо взглянул в лицо Шидловскому:
— Да, есть. Но он в недоступном месте, заперт в моем кабинете. Знаете ли, когда в доме дети…
— Могли бы вы мне его показать?
— Разумеется. Прошу за мной.
Они вышли, не прикрыв дверь, и Шумилов мог слышать продолжение разговора.
— Скажите, Дмитрий Павлович, его могли взять семнадцатого числа без вашего ведома?
— Нет, однозначно нет. По целому ряду причин. Семнадцатое апреля — воскресенье, я был весь день дома, практически не выходил из кабинета. Да и гость у меня был, Леонард Францевич Польшаун, мы весь вечер провели с ним. В восемь часов подали ужин, к нам присоединилась мадемуазель Мари. Потом мы опять разошлись. Она вернулась к Николаю — весь день за ним ухаживала, а мы вернулись в кабинет. Польшаун уехал около одиннадцати часов, а Жюжеван — примерно в четверть двенадцатого.
— Есть еще какая-то причина вашей уверенности?
— Скажем так, Вадим Данилович, по роду своей службы я охраняю самые важные секреты, как других людей, доверившихся мне, так и государственные. От того, сколь хорошо я буду хранить эти секреты, зависят жизни множества людей. Если вы думаете, что в моем собственном доме, из моего собственного кабинета можно что-то незаметно украсть, то вы глубоко ошибаетесь.
В интонациях полковника проскальзывали недовольные и даже сердитые нотки. Шидловский, видимо, вызвал его раздражение. Да это и понятно: кому покажется приятной мысль о том, что ребенок погиб от яда, хранящегося в отцовском шкафу? Шумилов же, слышавший ответ от первого слова до последнего, подумал, что жандармский полковник человек, конечно, неглупый, но весьма самонадеянный.
Пока становой аккуратно упаковывал в коробки содержимое химического шкафчика (Шумилов вкладывал внутрь опись и опечатывал каждую коробку), доктор Николаевский обратился к Шидловскому:
— Господин помощник прокурора, должен заявить, что в доме должен быть еще морфий. Правда, в составе капель от бессонницы, которые я прописывал Софье Платоновне еще в начале апреля. Но там морфия совсем незначительное количество, его невозможно было использовать как яд.
— Да, это так, сейчас я их принесу, — с этими словами Софья Платоновна поднялась со стула и вышла из комнаты. Через минуту она вернулась, держа в руках аптечный пузырек с оттопыренной бумажкой, приделанной к горлышку флакона.
Шидловский внимательно рассмотрел принесенные капли. Флакон был почти полон.
— Капли заказали в аптеке по рецепту Николая Ильича, а забрала их мадемуазель Мари, это было еще числа одиннадцатого или двенадцатого…
— Скажите, а она вообще часто выполняет подобные поручения? — спросил Алексей Иванович. Как показалось Шумилову, подобные услуги не входят в число обязанностей гувернантки.
Софья Платоновна, угадав ход его мысли, поспешила дать подробное разъяснение:
— Мадемуазель Жюжеван не просто гувернантка в нашем доме. Она почти член семьи, мы ей всегда доверяли, в конце концов, на ее глазах росли наши дети. Все-таки пять лет, согласитесь, срок немалый. Она и жила в нашем доме, причем довольно долго жила. И, заметьте, на полном пансионе. Благодаря нам она заработала неплохие деньги, уверяю вас, и стала, наконец, самостоятельной женщиной. И что же тут удивительного, если ей хочется быть полезной людям, которые всегда были к ней столь расположены?
Вопрос был риторический, он и прозвучал не как вопрос. Скорее, как оправдание.
«Да, видимо, положение француженки в доме не совсем обычно, — подумал Шумилов. — Выполняет почти интимные поручения хозяйки, долгое время живет в семье… Именно она, а не мать, сидит целыми днями у постели больного Николая. А потом ее оставляют ночевать в спальне умершего. Надо будет повнимательнее присмотреться к этой даме».
Вслух он сказал совсем другое:
— Вы упомянули, что в день смерти она приехала к вам с утра. Это был запланированный визит? И о смерти Николая она узнала уже здесь?
— Нет, совсем не так, — Софья Платоновна подняла на Шидловского красные глаза и, обращаясь более к нему, а не к Шумилову, продолжала. — В тот день она должна была приехать только к обеду, потому что у нее с утра уроки в других домах. Но ее привез ротмистр Бергер, он в то утро уже побывал у нас и знал о случившемся. Так что, когда она приехала, то уже все знала.
— А в котором часу это было?
— Около двенадцати.
— Софья Платоновна, а как вообще прошло то утро?
Хозяйка дома, вертя в руках носовой платок, прерывисто дыша, начала:
— Часов около девяти я зашла в Николашину комнату. Там было очень тихо, я еще удивилась: он просыпался обычно не позже восьми утра. Раздвинула гардины и увидела, что он… неестественно так лежит… Рот приоткрыт, шея выгнута. Я дотронулась, а он уже почти остыл. Дальше я слабо помню…
— Я услышал крики, — продолжил полковник, — сбежались все, кроме Надежды, она уже в гимназию отправилась. Ну, послал за доктором, конечно. Вскоре за мной заехал ротмистр Бергер, он каждое утро сопровождает меня на службу. Но я на службу в тот день не поехал, отправил ротмистра с поручениями. А он по пути в штаб встретил на улице мадемуазель Мари и доставил ее к нам. Вот, собственно, и все.
Осмотрев остальные комнаты этой большой квартиры, упаковав найденный подозрительный флакон и сонные капли госпожи Прознанской, а также содержимое химического шкафчика и бумаги покойного, составив подробный протокол осмотра и акт изъятия, Шумилов в сопровождении полицейского отправился в прокуратуру. Шидловский задержался еще на некоторое время, уединившись с полковником в кабинете.
Остаток присутственного дня ушел у Шумилова на составление необходимых для назначения экспертизы бумаг. Химикаты и микстуры были отправлены в лабораторию Департамента полиции для исследования. Результаты можно было ждать не ранее, чем послезавтра.
