— Ты, вот что… Подумай, не горячись. Один выйдешь против своры…
— Но должен же кто-то! — с жаром воскликнул Покидаев. — Ничего же толком не знаем, как я понял. Ни одной ниточки! А меня Харбинец знает! Не подведу, Дмитрий Иванович…
— Ладно. Будем думать. Займись-ка, Михаил, — обратился Фоменко к Баташеву, — выяснением, куда пристроился после освобождения Харбинец. Где он до ареста жил, чем занимался, к тому, скорее всего, и вернулся. А потом мы их сведем ненароком. Харбинца и Северьяна. Надежную блатную историю, Северьян, для тебя надо соорудить, чтоб не подкопаться! Над этим покумекаем основательно… Ты, Северьян, пока из своего вагончика — никуда! С питанием через Михаила придумаем…
2
«Харбинца» обнаружили на удивление быстро.
Как обычно он ошивался на первочитинском вокзале, потихоньку спекулировал на местном базарчике, выходя с одной-двумя поношенными вещами к вокзальным ларькам. По всему было видно, что эта мелкая торговля занимает его мало. Вокруг Харбинца периодически сновали шустрые субчики, с которыми он перешептывался парой фраз, куда-то исчезал, потом появлялся снова.
Северьяна-«Хряка» подпустили на станционный перрон в самом непотребном виде — грязного, с трехдневной щетиной, в рваном замызганном полушубке, явно ему малом, дырявых валенках и засаленной рубахе, таких же лоснящихся плисовых штанах.
«Хряк» был основательно перемазан сажей, черной вагонной смазкой и угольной пылью. Шапка отсутствовала. Своим живописным видом здоровяк производил впечатление изрядно попутешествовавшей на товарняках бродячей личности.
Собственно к перрону Читы-I Северьян действительно подкатил в «собачьем ящике» багажного вагона только что подошедшего поезда. Вынырнул из клубов белого паровозного пара, ссутулившись и быстро зыркая глазами вокруг, двинулся к станционному зданию, стараясь наступать на блестящие полосы рельсов, а не в грязные межшпаловые промежутки. Бродяга, странник… Таких в это смутное время по городам, весям, вокзалам и полустанкам передвигалось и обиталось предостаточно.
Переодетый в железнодорожного рабочего Баташев видел, как Хряк протопал по перрону мимо Харбинца, потом искусно, как показалось Баташеву, сыграл неожиданную встречу. Самым главным при этом было то, что узнал Хряка и Харбинец. Он внимательно поглядел вокруг, потом двинулся с вокзала, кивком головы позвав за собой Хряка. И вскоре они скрылись, идя поодаль друг от друга, в быстро надвигающихся сумерках.
С этими новостями Баташев и вернулся для доклада Фоменко.
Тот сидел в темном кабинете при свете настольной лампы под абажуром зеленого стекла и читал плотно напечатанные на машинке листки. Вскинулся навстречу Баташеву, внимательно выслушал все подробности, переспрашивая и заставляя Михаила повторять отдельные части его рассказа.
— Да не волнуйтесь вы так, Дмитрий Иванович, — рассмеялся Баташев, чувствуя, как напряжение нескольких последних часов уступает место безудержному веселью. — Нормально все прошло, ей-богу! Северьян — это что-то! Босяк босяком! За версту уголовщиной прет!
— Это ж, Миша, только один, первый шажок… Эх, только бы все у нас получилось! Удалось бы только Северьяну!
— Получится, Дмитрий Иванович, получится! Накроем мы это осиное гнездо, разворотим и прихлопнем!
— Обязаны, Миша! Погляди, сколько крови, горя и слез!
Дмитрий Иванович протянул Баташеву листок, который только что читал.
Это была сводка Главного управления нармилиции ДВР с итогами заканчивающегося одна тысяча девятьсот двадцать первого года:
— Мы обязательно остановим всю эту сволочь! — убежденно проговорил Баташев, потрясая зажатым в руке листком. — Победим же, Дмитрий Иванович?
— Победим, Миша! — Фоменко обнял помощника за плечи. — Только не скоро. Дело ведь не в том, чтобы нам с тобой выловить всех убийц и грабителей. Одних выловим — другие появятся. Так и будет, пока жизнь не изменится к лучшему, пока не победим нищету, пока не поймут люди, что только трудом добывается благо, а не ночным грабежом. Вот, Миша, чтобы все люди это поняли — жизни нашей не хватит. Обидно, нет?
— Еще как обидно, Дмитрий Иванович! Чего уж греха таить, хотелось бы в таком светлом времени пожить… Эх-ма! Неужто такая жизнь будет?
— Будет, Миша, обязательно! И может, ты ее еще и захватишь! Ведь она уже, эта жизнь, начинается. За нее бился народ, не жалея крови! А такие, как все эти харбинцы и ленковы, гутаревы и прочие, снова тянут в прошлое, в первобытное, Миша! Власть денег — это, брат, власть тьмы! Хочешь пример? Вот — из обзора Читинской уездной милиции за ноябрь. Послушай, что товарищ начальник Кибирев сообщает…
Фоменко снова склонился над столом, вытянул из вороха бумаг лист, стал читать вслух:
— «В I участке вверенной мне милиции имеются прииски золотопромышленного товарищества братьев Шумовых, где все работы и инвентарь забрала трудовая артель рабочих, в среде которых, по донесению начальника участка милиции, имеется много преступного элемента. По случаю хорошего вооружения названной артели бороться с преступностью силами милиции является затруднительно и совсем непосильно, ввиду плохого вооружения наружных сотрудников участка. На приисках развито сильное пьянство и выгонка самогонки…» Каково, Михаил? Образовалась на приисках своя республика, вооруженная до зубов! А товарищ Кибирев эдак стыдливо их трудовой артелью рабочих называет! Истинный Клондайк, Миша!
— Это кто, Дмитрий Иванович? — обеспокоенно спросил Баташев.
— Эх, парень-паренек… Тебе бы учиться в хорошей школе! А мы тебе вместо учебника — «наган»! — с горечью проговорил Фоменко, глядя на Баташева. — Это, Миша, такие есть богатые золотоприиски в Северной Америке, в Канаде. Там тоже бандитства хватило. Золото к себе такую публику собирает, как свечка мотыльков!
Фоменко отвернулся к столу, бесцельно переложил несколько бумаг. Баташев понимал, о чем думается ему сейчас. И у него из головы не выходил Северьян.
— Дмитрий Иванович, давайте я за чаем сбегаю в дежурку! Там ребята всегда чайник на печке держат, а у меня добрый кусок карымского имеется. Ду-у-шистый!
— А и то дело! — улыбнулся Фоменко.
Когда Михаил убежал в дежурку. Дмитрий Иванович подошел к окну, затянутому синим узорчатым рисунком зимы, провел горячей рукой по толсто намерзшему на стекло льду.
Внезапно подумалось, что он послал Северьяна на верную гибель. И не потому, что испугается Северьян, не выдержит. Покидаева после меркуловских застенков и подпольной работы в тылу японских войск вряд ли чем испугаешь. Но одно обстоятельство они упустили!
Дмитрий Иванович приложил настывшую от окна руку к запульсировавшему жгучей болью виску. Как же они это упустили?! Разве он, битый и тертый сыскарь, повидавший такое количество преступного сброда, изучивший множество их гнусных повадок, мог забыть, что в серьезной, погрязшей в кровавых грабежах, разбоях и убийствах бандитской своре практически всегда новичку предстоит испытание, и чаще всего это — испытание кровью. И где гарантия, что этот жестокий экзамен не встанет перед Северьяном? По закону подлости, проверку на кровь вряд ли новичку выпадет пройти, прикончив какого-нибудь оттырщика из бандитов. А через невинную жертву Северьян, конечно, переступить не сможет. И это для него означает разоблачение и гибель!
Фоменко сумрачно отвернулся от окна. Зачем он так легко согласился, не устоял под напором молодой отваги? Да… Впрочем, что обманывать себя! Потому что он хотел этого! Хотел… А если — самое худшее? Что тогда?.. Но ведь ясно-понятно и другое: как бы он, Фоменко, поступил, не будь такого удивительного совпадения, как знакомство Харбинца и Северьяна-Хряка? Как бы поступил… Искал бы, все равно искал бы любые способы добраться до этого затаившегося зверя. Ленков… Где он, что замышляет?
Фоменко не слышал, как вернулся в кабинет с чаем Баташев, как он осторожно поставил горячий стакан для начальника на краешек стола, а со своим — тихо вышел.
3
Обосновавшись в просторном доме Василия Попикова по Большой Арендаторской улице, Ленков первые два дня отсыпался на мягких перинах.
А 31 декабря утром пришел портной Тараев, с запиской от Бизина: «Как устроился, дружище? Надо бы посмотреть на тебя, говорят, дрыхнешь, как медведь в берлоге, никуда не вылазишь. Приходи проводить старый год и встретить новый. Филипп будет поджидать тебя вечерком, как стемнеет, у подателя сей записки. Алексей»
Встретились в узком кругу — Ленков, Бизин и Цупко. От Фили Костя узнал: его побег из арестного помещения уездной милиции аукнулся Мишке Самойлову. Мишку за это и другие делишки — самочинный обыск в доме одного торговца и рукоприкладство, из милиции турнули. Теперь он окончательно перебрался в Кузнечные к Курносой — цыганке Елене Гроховской.
