Впрочем, какая уж тут мистика! Сотворенное людским замыслом и людскими руками злодейство во имя злодейства.
Однако дознание по этим фактам было крайне поверхностным. Скорее всего, в силу того, что расстрел арестованных при попытке к бегству не являлся чем-то из рук вон выходящим. Еще до расстрела Калача с подельниками, тринадцатого января, уголовным розыском были арестованы грабители Непомнящих, Беднин, Астахов, Шестаков и Грачев, обвиняемые в совершении нападения на 36-й версте Витимского тракта на трех китайцев-перекупщиков золота и пушнины. Грабители взяли тогда около 200 золотников рассыпного золота и три мешка пушнины. А днем раньше по обвинению в краже со взломом нескольких пар сапог, кожевенных товаров и домашних вещей из кожмастерской по Александровской улице в доме Лангоцкого были задержаны Евгений Ковалев, Александр Шабалин и Федор Баженов, обвиняемые также во взломе замка и покушении на кражу в доме Коновалова, и Калистрат Скобяев — за вооруженный грабеж по Сретенской улице в доме Горбачева.
Большинство из этих преступников только что вышли на свободу, что было результатом работы комиссии по разгрузке областной тюрьмы. Когда же всех задержанных конвоировали из уголовного розыска в тюрьму, «на конвой неизвестными лицами было совершено вооруженное нападение на углу Якутской и Уссурийской».
Со слов конвоя, нападение было отбито, охрана потерь не понесла, зато все конвоируемые, которые при первых выстрелах рассыпались и бросились бежать в разные стороны, были конвоем застрелены. По данному факту производился розыск нападавших, который так ничего и не дал, скорее всего, потому, что нападение было «из той же оперы», что и «попытка побега» Калашникова и его подельников, закончившаяся расстрелом бандитов.
Разница между происшествиями с «нападением» на конвой в середине января и более поздними «попытками побегов» только в одном: Кривонос посчитал рискованным втягивать в замысел расстрела бандитов весь состав конвоя. Возглавляемые им милиционеры искренне полагали, что арестованные пытаются бежать.
Откуда же конвоирам было знать о предварительной «договоренности» между Трофимом Кривоносом и Пашкой Петровым! Последний уже ничего рассказать не мог.
Но сомнения у дознавателей были. После расстрелов в феврале и марте они усилились, однако эти подозрения следственные органы стремились развеять, на удивление, вяло. Скорее всего, руководствовались «революционным сознанием», дескать, собакам — и собачья смерть. Настроения такого рода в условиях того времени, как, впрочем, в любые смутные времена, — явление закономерное. Пустить «в распыл» куда проще, чем скрупулезно выстраивать доказательную базу, фактами, а не на эмоциях изобличать преступников.
По крайней мере только в ноябре 1922 года Нарполитсуд Забайкальской области рассмотрит факты расстрела задержанных бандитов, однако постановление вынесет следующее: «дело дальнейшим производством прекратить за недостаточностью улик».
Сухим из воды удалось в итоге выйти Трофиму Кривоносу. В конце декабря 1922 года его, выросшего к тому времени из рядовых сотрудников до начальника 4-го участка читинской городской милиции, без какой-либо мотивировки в приказе откомандируют для дальнейшей службы в Приамурскую губернию. Там его следы и теряются.[1]
Благоприятный для Кривоноса и стоявшего за ним Ленкова исход дела с расправой над теми, кто мог бы развязать на допросах язык, устрашил не только участников шайки, но и показался атаману удобным способом прятать концы в воду. Как уже было сказано, ленковцы руками купленных милиционеров будут и дальше свинцом затыкать рты попавшим в милицию участникам преступлений.
После расправы с конкурентом руками милиции Ленков почувствовал свою силу в полной мере. Еще большую уверенность придало ему наконец-то привезенное Попиковым из Борзи бессрочное удостоверение на имя сотрудника по особым поручением НРА Аркадия Поставского.
Теперь Ленков нагло, в новой, с иголочки портного-уголовника Тараева, военной форме, нацепив поверх шинели кобуру с револьвером и шашку, ходил по Чите безо всякой опаски. Был случай, когда документы у него проверил военный комендантский патруль. И старательно откозырял, уважительно извиняясь за беспокойство.
Осмелели и его подручные. Среди бела дня 23 января двое из них — Архипов и Верхозин, по наводке Соломона Беляева, совершили налет на бакалейную лавку папашки наводчика — торговца и квартиродателя Беляева, заодно с хорошим наваром обчистив и двух довольно обеспеченных квартиранток предприимчивого еврея. А еще пару дней спустя Верхоленцев, Задорожный, Багров и Мишка-Долгарь разгромили, неплохо поживившись, две китайские лавочки.
Атаман же показывал «пример».
Из сообщения газеты «Дальне-Восточный Телеграф»: «В 10 ч. вечера 7 февраля в квартиру гр. Дына, проживающего по Аргунской улице между Корейской и Николаевской ул., ворвались 4 неизвестных вооруженных злоумышленника и, связав находившихся в квартире граждан, ограбили следующее: 20 руб. золотыми и 10 руб. серебряными деньгами, золотой браслет, стоящий 70 руб. зол. и серебряный ридикюль, стоящий 25 руб. золотом. Грабители были одеты в серые шинели и такие же папахи. На месте происшествия ими оставлена перчатка коричневого цвета».
Несколькими днями раньше, шакаля в поздний час с Яковом Шевченко-Певченко и Иваном Ивановым, Ленков у Горбатого моста через речку Читинку самолично застрелил из револьвера прохожего. Бандиты разжились кожаным кошельком, в котором оказалось 80 рублей золотом.
Быстрая метаморфоза произошла и с Тимофеем Лукьяновым. Известия о поимке бандитов уже не наполняли его страхом. Мучительные раздумья Лукьянова закончились. Он понял: нет у него обратной дороги. Теперь жизнь его угрюмо текла по незамысловатому расчету висельника: чему быть — того не миновать. Но одновременно, с удивлением для себя, Лукьянов обнаружил, что каких-либо угрызений совести он не испытывает. И даже в роли милицейского начальника стал выглядеть куда как увереннее. Не боясь начальственного разноса, щедро одарил в конце января подчиненных, лично составив постановление об убое пригульного жеребенка и разделе мяса среди сотрудников своего участка.
Угрюмость и безысходность незаметно испарялись. Бывший красный партизанский командир постепенно вошел во вкус преступной наживы. Уже сам шепнул Сарсатскому, что побывал на днях в крепкой китайской лавке на Большом Острове… Наводку ленковцы реализовали незамедлительно: в шесть часов вечера 25 января в бакалейную лавку китайского подданного У-Да-Суна на Большом Острове по улице Верхнеудинской вошли пятеро вооруженных злоумышленников и, награбив разного товару на полторы тысячи рублей серебром, благополучно скрылись.
Лукьянов перестал бояться. Теперь он воочию представлял размах и возможности войска Кости Ленкова. И Тимофея они впечатляли.
С десяток групп ленковцев, по три-четыре человека каждая, хозяйничали на Ингодинском и Витимском трактах, нападая на крестьянские возы с сеном, дровами и провизией. Продукты шли в добычу, сено и дрова чаще всего сваливали наземь, забирая лошадей и телеги. Телеги шли на продажу, а лошадей бандиты приберегали, памятуя, как однажды Ленков походя бросил, что, дескать, наступит день и они, славная его армия, пройдут ураганом по Чите, а потом мощной лавой двинут в Монголию, где устроят свой вольный лагерь. А оттуда начнут грозить округе, устраивая набеги… Безнаказанность, вытекающая из точных наводок бандитов на добычу и их осведомленности в милицейских планах, усиливала подобные настроения и мечты, кружила головы…
По причине юридически недоказанной причастности Кривоноса к ленковцам его фамилия автором изменена.
