Поэтому он с лёгким сердцем согласился на мистерию распятия и деловито, без какой-либо горячности, поднимался вслед за Смарагдом на пик Очищения.
Терёшечка с Будимиром замыкали шествие. Поначалу мальчика хотели оставить, но тот поднял чуть ли не бунт. Смарагд махнул рукой и разрешил.
Вверху холод пронизывал насквозь до последней клеточки. Здесь жаловаться было поздно, да и некому. Поэтому мальчик сосредоточенно семенил за Александром Викторовичем и пытался не думать о холоде. Всё бы ничего, только пронизывающий шквальный ветер, легко забирающийся под любую защитную одежду и носящий мёртвое имя Шуга, постарался достать всех четверых, вторгшихся в его владения. Северная Шуга никогда не отпускает попавших ей в лапы, разве что заставят отпустить. Но заставить дикий северный ветер делать что-либо против своей царственной воли – пустое занятие с убиванием времени.
Идти пришлось недолго. Все четверо вышли на самое высокое скальное место в этом районе. Горный ландшафт под ногами был великолепен: тут и там сквозь кучевые облака пробивались хребты Уральских гор, и заснеженные вершины, перемешиваясь с облаками такого же цвета, создавали обманчивое видение широкой твёрдой равнины, протянувшейся до самого горизонта.
На высокогорной площадке прямо в центре был вкопан крест с распнутым Иисусом Христом. Статуя на кресте была выполнена так искусно, что казалась, почти живой. У Знатнова мурашки пробежали по телу, но на этот раз не от холода, а от поражённого воображения.
Более того, на земле неподалёку лежал ещё крест, сколоченный из брёвен – как раз для кандидата, согласившегося пройти мистерию. Ведь к обряду очищения допускался только добровольно согласившийся на это, к тому же прошедший таинство исповеди, покаяния и соборования.[56] Знатнов чувствовал, что мистерия принесёт ему не только пользу, но придаст силы для борьбы со злом на планете. А готовых к сражению было ещё так мало!
Четверо, прибывших на пик Очищения, встали на колени перед вкопанным в землю распятием и старец Смарагд принялся читать: «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна, плещма своима осенит тя, и под криле Его надеешися, оружием обыдет тя истина Его…».[57]
Пока Смарагд речитативом возгласил псалом царя Давида и на удивление снежный ветер утихомирился, будто послушался молитвенника, да и колючий холод как-то обмяк. Чем дальше читал старец молитвы, тем спокойнее становилось Александру Викторовичу, тем сильнее верил он в необходимость мистерии.
Сзади за плечо его тронул Будимир:
– Пора, братове, Господень час настал. Зде надоти приять истину.
Знатнов встал, оглянулся. Терёшечка с Будимиром уже приготовили для него крест, протерев брёвна и смазав каким-то жиром. Рядом на земле лежала бухта крепких верёвок.
Знатнов подошёл к приготовленному для него ложу, полностью разделся, лёг на бревно спиной и раскинул руки в стороны. Терёшечка с Будимиром принялись привязывать к перекладинам его руки, ноги и даже перепоясали в пояснице.
Потом, кряхтя и отдуваясь, но всё же подняли крест торчком. Конец его провалился в выкопанную заранее лунку и Знатнов оказался распятым прямо напротив Сына Божьего. Разница состояла лишь в том, что Александра Викторовича не прибивали к дереву гвоздями. Да этого и не требовалось, потому что человеку, распятому на кресте, было и без гвоздей не очень-то сладко.
Старец Смарагд и двое его помощников отошли чуть в сторону. Неизвестно откуда перед старцем появился раскладной аналой и на нём раскрытая книга, но это ничуть не помешало. Наоборот, речи священника стали громче и раскатистее. Казалось, он призывает все земные и небесные силы пожаловать на мистерию посвящения. Стать свидетелями совершаемого действа, ведь такое происходит нечасто. Вдруг всё окружающее пространство пронзил вертикальный луч света, одним концом своим уходящий в Космос. Другим – пронзивший толщу земли вплоть до Адамова черепа. Именно такое распятие изображается на епитрахилях схимников, да и у старца Смарагда было то же самое.
Сам Знатнов, когда его привязывали к перекладине, и уже потом, находясь лицом к лицу с изображением Сына Человеческого, некогда распятого по-настоящему за грехи людские, не чувствовал холода, как будто стужа действительно отступила, подчиняясь молитвам пришедшего с ним старца.
Отсюда, с креста, хорошо была видна нагорная облачность, в которой где-то находилась граница двух миров и откуда выныривала горная тропинка, привёдшая их сюда. Оказывается, очень легко проникнуть в Зазеркалье или какой-нибудь потусторонний мир, надо только захотеть этого и не бояться нарушить государственную границу. Возникновение светового луча Знатнов воспринял так, будто копьё Лонгина[58] вонзилось ему в правый бок.
Он сейчас ощутил явную ответственность за всё человечество земли, за тот мир, где родился и тот, который стал его новой родиной. Что это так и будет, если он останется жив, литературовед ничуть не сомневался. Ксения всегда прислушивалась к папиным советам и она, конечно, тоже не откажется покинуть старый мир, чтобы посвятить себя возрождению планеты и обрести, наконец, потерянный рай в старообрядческом Кунгурском треугольнике. Если человек познает Божественную Любовь, то ему станут нипочём все возникающие как грибы после дождя, невзгоды и неурядицы.
Перед тем, как отправиться на молебен, старец Смарагд сказал ему:
– Ты, братове, смогнешь следовати за мечтою, дабы превращать путь свой в ведущий к Господу нашему. Ты, братове, смогнешь творити чудеса исцеленья и пророчества, токмо не отрицай гласа ангела-хранителя твоего, донедже не познаешь Любви Божией.
Наставление старца запомнилось прочно и сейчас Александр Викторович, прошептал его, шевеля губами, словно молитву. Голос Смарагда ещё явственно слышался, но вместо горного заоблачного мира перед Знатновым возник совершенно другой. Может быть, то самое Зазеркалье, куда много путей, вот только назад – почти ни одного.
Перед Александром Викторовичем лежала равнина, отполированная, как мраморный пол Эрмитажа. Даже проглядывали разноцветные структурные жилки, и отполированный пол блестел, словно каток Ледяного дворца. В этой сверкающей равнине отражалось небо, покрытое радужными сполохами молний во всю ширь.
Знатнов уже не был привязан ко кресту, но и ногами ледяного пола пока не касался. Он просто завис в воздухе, не имея возможности даже пошевелиться. Это поначалу казалось необычным, только быстро надоело, потому что висеть в воздухе без движения было скучно. Однообразие быстро утомляет. Не избежал этого и литературовед. Собственно, какой же он литератор в этом мире? Похоже, ни прошлых заслуг, ни прошлого имени у него уже не было в отполированном стеклянном мире, где царствуют только отраженья и зеркало любуется собой, отражаясь в таком же зеркале. А радужный цветной небосвод – это тоже частица зеркала. Ведь там, где Знатнов родился и жил, радугу можно было увидеть в грани любого зеркала.
Вдруг пол под распятием начал темнеть, по нему побежали какие-то буквы. Затем буквы принялись выстраиваться в слова и застывать написанным зазеркальным текстом. Александр Викторович скосил глаза, насколько сумел, чтобы прочесть образовавшуюся под ним писанину, но пока ничего не получалось.
Зачем это всё, если даже прочесть нельзя? – мелькнула еретическая мыслишка.
Эта мысль, словно птица, залетела в голову и не собиралась исчезать.
Неожиданно тело висевшего в воздухе человека принялось вращаться в разных направлениях, то ускоряя движение, то замедляя его совсем. Наконец, всё-таки литератору удалось прочесть надписи на полу:
Мне снились эти комнаты пустые:
сквозняк, какой-то люд, какой-то хлам.
И самые беспомощные, злые,
мои стихи ходили по рукам.
Читали их убогие калеки,
беспечные, как тень небытия,
и от беды мои слипались веки,
и с ног сбивала воздуха струя.
А я хрипел им голосом осевшим,
что переправлю строчки набело.
И кто-то глянул глазом запотевшим:
– Твоё на правку время истекло…
Смутное воспоминание окрепло и утвердилось: ведь это он сам писал когда-то!! Строки стихотворения почти совсем изгладились из памяти, но не настолько, чтобы не воскреснуть из небытия.
Что же это?!
Не собираются ли мне, ещё живому, Высший Суд учинить?!
Но ведь это невозможно!
Почему же невозможно.
Сам согласился. Сам и получишь.
Да! Согласился! Но чтобы не только свою непутёвую жизнь исправить. Важно оказать помощь другим, да и самой Земле исправиться, исцелиться…
Это не было ни диалогом, ни догматом, ни мыслями, возникающими ниоткуда в пространстве и улетающими в никуда. Это был какой-то спор памяти с сознанием, закончившийся демоническим хохотом, вспыхнувшим сразу и отовсюду, как будто огромная спичка, вспыхнувшая в пространстве. Смех проливался потоками, и смехопады с разных сторон пытались заглушить звуки, стремящиеся к оправданию написанных когда-то строк. Но вдруг, словно стрела просвистела в воздухе, отшвыривая по сторонам звуки сумасшедшего хохота.
