— Сработало! Баржа взлетела на воздух со всеми ими. Это дурачье угодило в ловушку.
Жюль. Они убили его. Я кидаюсь к Перуну. Мне все равно, что он целится в меня из пистолета. Оскар хватает меня за руку, а я пытаюсь вырваться.
— Они убили Жюля!
Оскар держит мою руку железной хваткой.
— Тихо, тихо. Нам нужно спасать город.
Он прав, но будь у меня бомба, я бы швырнула ее в Перуна.
— Ваш товарищ прав, — кричу я Перуну. — Мы спятили и готовы отдать свои жизни, чтобы не дать таким ублюдкам, как вы, убить тысячи людей. До вас это доходит? Все равно у вас ничего не выйдет. Мы сотрем вас в порошок.
Я непроизвольно пячусь назад, видя, как искажается лицо Перуна и он трясется всем телом. Он подобен дикому зверю, который получил удар плетью, и сейчас хочет сделать прыжок, чтобы разорвать мне глотку.
Оскар снова показывает ему нитроглицериновую бомбу.
— Еще шаг — и здесь не останется камня на камне.
Ситуация тупиковая, но надолго ли? Ни они не могут двинуться с места, ни мы. Бомба вызовет цепную реакцию, произойдет локальный выброс некоторого количества пыли с микробами, погибнут люди, но маловероятно, что последствия будут катастрофическими и что будет уничтожен город, то, ради чего в течение нескольких лет работали эти безумцы.
Мы смотрим друг на друга — анархисты, готовые пойти на смерть во имя своего дела, но сознающие, что, если они набросятся на нас, их планы будут сорваны, и мы, два дилетанта, не имеющие представления, как противостоять насилию, хотя из нас двоих Оскар не потерял голову и взял инициативу на себя.
Итак, мы стоим, уставившись друг на друга, а Маллио, не обращая на нас внимания, снова начинает «загружать» подвесную корзину микробными бомбами.
— Они ничего не сделают, — говорит Маллио Перуну. — Они боятся умереть. Подойди и забери бомбу у этого болвана-англичанина. — Он кивает на Оскара.
Перун медлит, но интуиция мне подсказывает, что он попытается пойти в атаку.
Я смотрю на Оскара.
— Бросайте бомбу. — Мой голос дрожит, колени подгибаются, но я говорю это снова.
Оскар выше поднимает бомбу.
— Если вы хотите отдать жизнь за какое-либо дело, это не значит, что оно правое. Но иногда именно так и бывает.
Издалека доносится звон сигнальных колоколов.
Мы все снова замираем.
Перун разражается хохотом.
— Они напрасно тратят время. Баржа горит. Никакие пожарные ее не потушат. И там никто не остался в живых.
— Нет! — кричит Маллио. — Это не пожарные повозки, а полицейские фургоны! Они едут сюда!
Те двое, что помогали грузить коробки, бросают работу и спускаются в канализационный люк.
— Предатели! — кричит акробат им вслед.
Перун даже не смотрит на убегающих людей. Его внимание приковано к Оскару, который снова размахивает бомбой.
— Она не взорвется, если ее тряхнуть? — спрашивает Оскар.
Это не шутливый вопрос, а утверждение в свойственной Оскару манере. Его голос удивительно спокоен.
Акробатка внимательно смотрит на Уайльда горящими глазами фанатика. Похоже, как и Перун, она готова накинуться на Оскара.
Только Маллио занят делом: он снимает сетку с подвесной корзины, словно нас здесь нет, совершенно не обращая внимания на бомбу в руках Оскара.
Перун вдруг успокоился.
— Садитесь в гондолу, — приказывает он акробатам.
— Слишком большой вес, — кричит вниз Маллио. — Будет трудно подниматься. Как верные делу товарищи, они знают, что должны делать.
— Он хочет, чтобы вы погибли за общее дело, а они тем временем смоются, — говорю я молодым людям.
Парень смотрит на меня; в отличие от сестры он напуган и растерян, а девушка издает звук, как обитающая в джунглях кошка, которую она мне напомнила.
— У вас есть приказ, — говорит им Перун. — Убейте их обоих, а оставшимися бомбами взорвите коробки.
Перун собирается подняться на борт, и Оскар делает шаг вперед.
— Извините, но я не могу вам это позволить. Если вы попытаетесь взлететь, я брошу бомбу в корзину.
— Тогда ты тоже погибнешь.
— Может быть, так и будет, но, должен сказать, я взвесил риски и считаю, что лучше принести эту жертву, чем позволить вам взлететь и уничтожить весь город.
Все мое внимание сосредоточено на словесной дуэли между Оскаром и анархистом, и лишь краем глаза я замечаю, как девушка бросается на Оскара.
Она сбивает его с ног, он падает навзничь. Бомба подлетает вверх, а девушка валится вместе с Оскаром.
Я успеваю поймать бомбу обеими руками, но спотыкаюсь о ящик. Брат девушки накидывается на меня.
Я продолжаю держать бомбу, но, когда падаю на мостовую, роняю ее.
Акробат по инерции перелетает через тот же ящик и ловко изворачивается, чтобы не упасть на меня.
Закричав, я перекатываюсь на живот и обеими руками закрываю голову в надежде защититься от взрыва. В ушах у меня звенит, и я не сразу соображаю, что это звон колоколов полицейских фургонов, а не звук взрыва.
Я поднимаю голову, оглядываюсь и раскрываю рот. Все замерли в разных позах. Оскар лежит на спине и смотрит на меня. Акробатка сидит верхом у него на ногах. Ее брат слева от меня все такой же растерянный и испуганный.
Перун остановился на полпути в гондолу. Он замер на секунду в раздумье: то ли схватить ручную бомбу, то ли залезть в гондолу.
Полицейские повозки слышны все явственнее — они приближаются к нам. Я поднимаюсь с земли, а Оскар скидывает акробатку со своих ног ударом по голове.
Перун бросается к бомбе, а я на четвереньках пытаюсь опередить его. Он пинает меня. Удар приходится мне в бок, и я опрокидываюсь на спину, вскрикнув от боли.
Перун останавливается и направляет на меня пистолет.
— Умри, сучка.
Мне на помощь успевает Оскар. Он набрасывается на Перуна, буквально поднимает его и несет, а потом сильно ударяет о борт гондолы. Пока Оскар борется с Перуном и обезоруживает его, Маллио свешивается из гондолы и стальным кулаком наносит скользящий удар Оскару по голове.
Тот падает назад, и пистолет выстреливает. Пуля рикошетом отлетает от оснастки и застревает в деревянной конструкции подвесной корзины.
Маллио выбрасывает веревки из гондолы, как только Перун оказывается в ней. Акробат тоже пытается забраться в гондолу, но Маллио бьет его в лицо стальным кулаком, и тот падает.
— Слишком большой вес, — оскалился Маллио.
Закричав, как дикий зверь, акробатка перепрыгивает через меня и поднимает с земли ручную бомбу. Как только девушка выпрямляется, Оскар обхватывает ее своими огромными руками и держит за запястье так, что она не может бросить бомбу. Оскар поднимает ее и бросает на брата.
От взрыва я отлетаю назад, а мелкие осколки взрезаются в меня.
Через секунду я осознаю, что мне ничего не оторвало. Я в состоянии шока, но стою на ногах.
Тень от поднимающегося воздушного шара падает на меня. Я поднимаю голову, ожидая увидеть презрительную мину на лице Перуна или нацеленный на меня пистолет.
Но ни Перуна, ни Маллио я не вижу. Позади меня раздаются выстрелы. Двое анархистов, наверное, пригнулись в корзине, чтобы в них не угодили пули полицейских.
Я слышу громкий голос Жюля, перекрывающий выкрики команд и звуки выстрелов:
— Стреляйте в оболочку шара, не стреляйте в корзину.
Оскар лежит рядом со мной. Он весь в крови.
Какой горько-сладкой может быть жизнь. Мне нужно успеть на поезд, а меня раздирают два противоречивых чувства: я хочу вернуться в Америку и к своей работе, но мне не хочется расставаться с Жюлем. И хотя французское правительство не поскупилось на благодарность за мою помощь, оно объявило меня персоной нон грата, потому что выставка еще не закрылась, и с меня и моих соучастников преступления взяли слово хранить тайну о происшествии.
Пули полицейских повредили воздушный шар, и он, неуправляемый, продолжал подниматься. К счастью, ветер отнес его к югу от города, где он упал в реку.
Было обнаружено тело Маллио. При подъеме шара пуля попала ему в голову. Тело Перуна не нашли, но полиция осталась довольна, что анархиста постиг заслуженный конец.
— При падении шара никто не мог остаться в живых, — сказал нам инспектор Моран.
Надеюсь, что он прав. Кажется, у Перуна больше жизней, чем у кошки.
А что же разлюбезный Оскар? На нем была, как он выразился, «неправедная кровь», кровь двух акробатов. Они погибли, а Оскара от взрыва спасло тело девушки. По крайней мере одно доброе дело в своей жизни она сделала.
Жюль и Оскар сопровождают и охраняют меня по дороге на вокзал. Мы едем в экипаже, предоставленном самим главным инспектором. Не для того ли, думаю я, чтобы кучер убедился, что я действительно села в поезд?
Поскольку мама приучала меня вести себя как леди и постоянно твердила, что леди никогда не целуется и не болтает языком, мне нечего сказать о последней ночи в Париже за исключением того, что я никогда не представляла, какой романтической может быть ночь и каким горько-сладким — утро.
