Адвокат понимающе кивнул и со странным изяществом вновь повернулся к Дамарис:
– Миссис Эрскин, вы знаете, кто растлил Валентайна Фэрнивела?
– Нет.
– Вы не спросили об этом его самого?
– Нет! Конечно, нет!
– Вы говорили об этом с вашим братом?
– Я никому об этом не говорила.
– Ни матери? Ни отцу?
– Нет, никому.
– Было ли вам известно, что вашего племянника Кассиана Карлайона тоже растлили?
Дамарис покраснела и сдавленно произнесла:
– Нет. Я думала, он просто горюет по своему отцу и боится потерять еще и мать. – Она с тоской взглянула на Александру. – Я не так часто общалась с ним, чтобы понять его чувства. Он слишком много времени проводил с дедушкой и с моим мужем. Я думала… причина в том, что его отца убила именно его мать, и теперь он относится ко всем женщинам… – Красавица умолкла с несчастным видом.
– Вас можно понять, – тихо сказал Рэтбоун. – Но если бы вы знали его лучше, то могли бы сказать с большей уверенностью, подвергался ли он растлению…
– Протестую! – быстро вмешался Уилберфорс. – Все эти разговоры о растлении – одно сплошное умозаключение. У нас нет никаких доказательств, кроме болезненного воображения старой девы и девочки-подростка. Они могли ошибочно истолковать увиденное, преувеличить, наконец!..
Судья вздохнул.
– Мистер Ловат-Смит совершенно прав, мистер Рэтбоун, – сказал он, однако тон его доказывал обратное. – Пожалуйста, постарайтесь впредь избегать подобных ошибок, выбирайте слова осмотрительнее.
Оливер поклонился и снова повернулся к Дамарис:
– Много ли времени проводил с Кассианом ваш муж Певерелл Эрскин после того, как мальчик поселился в Карлайон-хаус?
– Да… много. – Женщина побледнела, и голос ее упал до шепота.
– Спасибо, миссис Эрскин. У меня к вам нет больше вопросов, но, будьте добры, задержитесь. Возможно, вопросы возникли у мистера Ловат-Смита.
Свидетельница повернулась к обвинителю.
– Благодарю вас, – отозвался тот. – Это вы убили вашего брата, миссис Эрскин?
По залу пронесся тревожный шорох. Судья нахмурился. Кто-то из присяжных нервно кашлянул. На галерее один из зрителей встал во весь рост.
Дамарис вздрогнула:
– Нет. Конечно, нет.
– Ваша невестка говорила вам что-нибудь о растлении до убийства или же после него?
– Нет.
– Почему же вы предположили, что именно это послужило поводом к убийству? Не мой ли ученый друг мистер Рэтбоун подал вам такую мысль?
– Нет. Об этом знала Эстер Лэттерли.
Уилберфорс замолчал, сбитый с толку.
В зале изумленно перешептывались. Фелиция Карлайон медленно повернула голову и нашла глазами бледную Эстер. Даже Александра обернулась в ее сторону.
– Прошу прощения? – переспросил Ловат-Смит, приходя в себя. – Кто такая Эстер Лэттерли? Это имя уже упоминалось здесь однажды. Родственница? Служанка?.. А, вспомнил: это та особа, к которой обратилась миссис Собелл с просьбой подыскать адвоката! Умоляю вас, объясните: каким образом ей стали известны семейные секреты, о которых не знала даже ваша мать?
Дамарис взглянула на Уилберфорса:
– Не знаю. Я не спрашивала.
– Но безоговорочно поверили ей? – В голосе обвинителя отчетливо звучало сомнение. – Она что, специалист, на мнение которого следует полагаться, вопреки всем имеющимся фактам и несмотря на верность своей семье, миссис Эрскин?
В зале возник ропот. Кто-то на галерее выкрикнул: «Предательница!»
– Тише! – приказал судья. Он повернулся к свидетельнице. – Миссис Эрскин, сказанное вами нуждается в объяснении. Кто такая мисс Лэттерли и почему вы на нее ссылаетесь?
Перед тем как ответить, Дамарис взглянула на Певерелла, а отвечая, она повернулась к присяжным, а не к судье и не к Ловат-Смиту.
– Мисс Лэттерли – просто хороший друг. Она пришла ко мне выяснить, что именно потрясло меня тем вечером еще до того, как был убит мой брат. Она предполагала, что есть еще кто-то, занимающийся с детьми этими ужасными вещами, и я открылась ей. Эстер была права относительно Кассиана, но я так и не спросила, откуда ей это известно. – Свидетельница гордо выпрямилась, и в ее голосе впервые зазвучали знакомые тем, кто ее знал, бунтарские нотки. – А что касается верности моей семье, то вы, кажется, предлагаете мне нарушить присягу и лгать, чтобы спасти бесчестных людей? Чтобы погубить ребенка? Или я должна скрывать правду, давая вам возможность спокойно осудить Александру? – Теперь в голосе ее звенел открытый вызов, глаза красавицы пылали. Несколько раз она бросила уничтожающий взгляд на галерею.
Обвинителю не оставалось ничего другого, как отступить, что он и сделал с большим изяществом:
– Конечно, нет, миссис Эрскин. Нам всего лишь потребовались разъяснения, и вы их сделали. Спасибо. Вопросов больше не имею.
Рэтбоун привстал:
– Я тоже, милорд.
Зрители в молчании следили, как Дамарис спускается по ступенькам и, пройдя к своему месту, садится рядом со вставшим ей навстречу Певереллом.
По залу пронесся отчетливый вздох. Фелиция отвернулась от дочери. Рэндольф сидел неподвижно. Зато Эдит ласково сжала руку миссис Эрскин.
Судья посмотрел на часы:
– У вас много вопросов к следующему свидетелю, мистер Рэтбоун?
– Да, милорд. Его показания могут коренным образом повлиять на исход дела.
– Тогда продолжим завтра.
Монк покидал суд, проталкиваясь в бурлящей толпе. Журналисты метались по мостовой, ловя кебы, чтобы быстрей явиться с новостями в свои редакции.
На ступенях детектив застыл в нерешительности: подождать Эстер или же уклониться сегодня от встречи? Ему нечего было сказать этой женщине, и все же его тянуло в ее общество. Хотя мисс Лэттерли наверняка под впечатлением от заседания и начнет восхищаться Рэтбоуном. Да, адвокат провел день блестяще. Не исключено даже, что он сумеет выиграть этот процесс. С некоторым удивлением Уильям вдруг осознал, что ревнует.
С досадой отмахнувшись от нового чувства, он сбежал по ступеням и смешался с толпой газетчиков, цветочниц и прочих торговцев. Что за нелепость! Ему нравятся и Эстер, и Оливер… В конце концов, он должен только радоваться за них!
Оттолкнув какого-то джентльмена в черном, Монк перехватил у него из-под носа кеб и даже не услышал возмущенного оклика.
– Графтон-стрит, – велел он.
Видимо, все дело в Гермионе. Разочарование еще долго будет причинять ему боль. Что ж, вполне естественно. Он-то надеялся, что обрел любовь и нежность… Дьявол! Сдалась ему эта нежность! Как же нужно извратить собственную натуру, чтобы представить счастливую жизнь с Гермионой!
Наемная двуколка тряслась по булыжникам мостовой, унося сыщика к его холостяцкой квартире на Графтон-стрит.
На следующий день свидетелем был вызван Валентайн Фэрнивел. Несмотря на высокий рост и широкие плечи, он выглядел совсем юным и, как ни задирал голову, страха своего скрыть не мог.
Публика возбужденно перешептывалась, когда мальчик поднимался на возвышение. Он повернулся к присяжным, и сердце Эстер сжалось при мысли о его матери, разглядевшей в этом подростке отражение Чарльза Харгрейва.
Инстинктивно она обернулась, ища глазами доктора, который теперь уже должен был знать, что Валентайн – сын Дамарис. Вскоре она увидела его – побледневшего, с остановившимся взглядом. Сара Харгрейв сидела рядом, чуть отстранившись от мужа и не сводя глаз с мальчика. О том, чтобы найти в зале миссис Эрскин, мисс Лэттерли даже не помышляла.
Судья объяснил Валентайну все, что касалось присяги, и предложил Рэтбоуну приступить к делу.
– Вы знали генерала Таддеуша Карлайона, Валентайн? – спросил адвокат так просто, словно вокруг не было ни присяжных, ни тянущей шеи публики.
Подросток сглотнул:
– Да.
– Вы знали его хорошо?
Легкое колебание:
– Да.
– Как давно вы с ним познакомились?
– Мне было тогда лет шесть.
– Стало быть, вы уже знали его в те дни, когда он получил ножевую рану в бедро? Это ведь случилось в вашем доме?
Никто не шевелился. В зале повисло молчание.
– Да, – произнес мальчик в третий раз.
Оливер приблизился на шаг к возвышению.
– Как это случилось, Валентайн? Или мне следует спросить: почему?
Юный свидетель онемел, уставившись на адвоката. Монку даже показалось, что подросток вот-вот лишится чувств.
На галерее вцепилась в перила Дамарис. Глаза ее были полны отчаяния. Певерелл положил ладонь ей на руку.
– Если ты скажешь правду, – мягко добавил Рэтбоун, – бояться тебе нечего. Суд защитит тебя.
Судья, похоже, хотел вмешаться, но так ничего и не сказал. Промолчал и Ловат-Смит. Присяжные оцепенели в ожидании.
– Это я ударил его. – Валентайн почти прошептал эти слова.
Во втором ряду Максим Фэрнивел закрыл лицо руками. Луиза грызла ноготь. Александра зажала себе рот, словно боясь закричать.
– Для такого поступка должна быть весьма серьезная причина, – заметил защитник. – Рана была глубокой. Он мог истечь кровью, задень лезвие артерию.
