— Теперь я должен поведать еще одно обстоятельство, напрямую затрагивающее интересы королевства. Этот заговор, возглавленный безумцем, является не только делом семейным, но и результатом тайных интриг, исподтишка плетущихся темными личностями, прибывшими к нам из иностранной державы. В галерее Версальского дворца я случайно столкнулся с лордом Эшбьюри из британской секретной службы, с которым я встречался в Лондоне. Когда я попытался подойти к нему, он сбежал. Во время расследования мы обнаружили, что он проживает на улице Кристин в Русской гостинице, расположенной в нескольких туазах от дома Дюшампланов. Когда полиция принялась его разыскивать, он спрятался у Дюшамплана-младшего, уверенный, что там его будут искать в последнюю очередь. Мне удалось обнаружить клочок бумаги, где, со всей очевидностью, стояло название «Турнель». В подтверждение своей догадки скажу, что Эшбьюри арестовали во время суматохи, поднявшейся во время нашей облавы в банном заведении возле моста Турнель.
Слушая комиссара, начальник полиции одновременно делал пометы на листе бумаги, но как только Николя упомянул Турнель, так он тотчас сделал едва заметный знак, призывавший комиссара к осмотрительности.
— Почему именно герцог де Ла Врийер стал целью заговорщиков? — спросил он.
— У нас мир с Англией, — объяснил комиссар, — однако сия держава опасается, что мы поддержим мятеж, назревающий в ее колониях в Америке. Она полагает, что, принимая сторону мятежников, мы хотим взять реванш за Парижский мирный договор и утрату Новой Франции. Лорд Эшбьюри, или Фрэнсис Сефтон, как он здесь себя называет, прибыл в Париж, скорее всего, с целью возглавить заговор, направленный на ослабление нашего королевства. Для него герцог де Ла Врийер является добычей, о которой можно только мечтать: во-первых, репутация герцога не самая блестящая, а во-вторых, он состоит в родстве с графом де Морепа. Окончательно скомпрометировать герцога означает приблизить падение правительства и вызвать скандал, пятнающий ступени трона.
— Однако, Николя, — произнес Ленуар, — если герцога вынудят уйти в отставку, возникнет опасность, что на его место призовут Шуазеля, всегда враждебно относившегося к Англии и жаждущего исправить свои прошлые недочеты на посту первого министра.
— Эту возможность давно уже никто не принимает в расчет; все уверены, что король даже по просьбе королевы не согласится на возвращение Шуазеля, ибо он никогда не сможет преодолеть свою неприязнь к субъекту, тяжко оскорбившему его отца-дофина. Англичане делают ставку на беспорядок, который может возникнуть в случае успеха их происков. Английские секретные службы знают свое дело и досконально изучили жизнь здешних сильных мира сего. Лорд Эшбьюри близко сошелся с маркизом де Шамбона и, без сомнения, в его же доме познакомился с Дюшампланом-младшим. Хотите доказательство? На следующий день после того, как в Версале я увидел лорда Эшбьюри, там же, в Версале, меня попытались убить. Кто осуществил покушение? Дюшамплан-младший, чья левая щека до сих пор носит след от удара кнутом, полученным от кучера доктора Семакгюса. Таким образом, мы имеем дело с иностранным заговором, замаскированным под личную месть, и заговорщиками, скрывающимися под масками распутников.
— Остается последнее преступление. Как вы его объясните? — спросил судья, похоже, окончательно переставший что-либо понимать.
— Раскрыть последнее убийство оказалось труднее всего. Дюшамплан нашел бывшего жениха Маргариты Пендрон, молодого Ансельма Витри, среди венерических больных Бисетра, больницы, где администратором является его старший брат и куда он, влекомый нездоровым любопытством, часто приходит созерцать картины безумия. Он знакомится с молодым Витри, помогает ему устроиться кучером в товарищество фиакров, принадлежащее его брату, и постоянно пользуется его услугами. Не он ли подвозил Дюшамплана к особняку Сен-Флорантен в ночь убийства? По непостижимой случайности именно Витри везет меня в Попенкур, где мне рассказывают историю его и его невесты. Кузов фиакра поражает меня своей неопрятностью и подозрительными пятнами. Без сомнения, это кровь. Кучер все время прячет лицо. Если речь идет о Витри, это вполне понятно: он боится, как бы его не узнали бывшие соседи. Тело, найденное в фиакре возле Воксхолла, без сомнения, тело Витри. Грязь, прилипшая к упряжи, и грязь на берегу возле бань на набережной Турнель совершенно одинакова. К чему стремился убийца Витри? Оцените, господа: он попытался убить сразу двух зайцев! Он был уверен, что либо караульные, либо мы непременно поверим в поставленную им цену самоубийства, а значит, умерев в глазах света, он может беспрепятственно исчезнуть. И рубашка, украденная из особняка Сен-Флорантен, может вновь появиться, обвиняя господина де Ла Врийера в новом преступлении. Но самое интересное: Дюшамплан предусмотрел, что его розыгрышу могут и не поверить; но даже при таком условии рубашку все равно можно использовать с той же целью. Чувствую, что у господина судьи по уголовным делам возник вопрос: почему Дюшамплан убрал Витри? Следовало бы ответить — по причине природной жестокости, потому что ему понадобился труп молодого человека. Но, призвав на помощь воображение, я бы предположил, что он просто избавился от ставшего неудобным свидетеля; скорее всего, Дюшамплан по легкомыслию рассказал Витри о смерти Маргариты Пендрон, и тот неожиданно взбунтовался. На этом прискорбном выводе я и завершаю свою речь, господа. Убежден, я сумею доказать, что Дюшамплан является не только участником антигосударственного заговора, но и повинен во всех четырех убийствах.
В зале воцарилась мертвая тишина. Вошел папаша Мари и оживил уголья в жаровне, подбросив туда очередные кусочки ладана. Оба магистрата сидели молча, погруженные в собственные мысли. Первым заговорил Тестар дю Ли.
— Господин комиссар, я внимательно слушал вас. Мои реплики, какими бы неуместными они вам ни казались, имели единственную цель: уяснить истину. Но как бы я ни осмысливал ваши слова, ни сопоставлял ваши аргументы, ни пытался подлатать вашу версию, рассыпающуюся на кусочки, словно разрезанная на части карта, я не могу убедить себя в том, что рассказанное сейчас вами и есть истина. Поэтому, прежде чем высказать свое мнение, я задам вам два вопроса. Если господин де Ла Врийер, виновность коего подтверждается множеством улик, не виновен, то где его алиби? Вы собрали целый ворох заметок, косвенных доказательств, предположений и беспочвенных деталей, убеждающих вас, и никого более. Дайте мне реальные доказательства того, что Эд Дюшамплан совершил хотя бы одно из преступлений, в которых вы его обвиняете, и я сочту законными и истинными все остальные обвинения, выдвинутые вами против него.
— Сударь, — вмешался Ленуар, — прежде чем комиссар Ле Флок удовлетворит ваше требование, я отвечу на ваш первый вопрос. Даю вам слово, господин судья по уголовным делам, что у герцога де Ла Врийера есть твердое алиби на то время, когда были совершены все четыре преступления. Тем не менее, исполняя приказ короля, я не могу сообщить его вам. А теперь слово господину Ле Флоку.
— Пусть приведут Эда Дюшамплана, — приказал Николя.
В зал в окружении стражников вошел закованный в цепи молодой человек. Он был в рубашке и коричневых панталонах до колен. Николя изумился, насколько он ростом и фигурой походил на молодого Витри. И только руки, изящные, с тонкими пальцами, никак не могли принадлежать садовнику. На левой щеке виднелся пластырь из тафты, пропитанной камедью.
— Я протестую, господа! — вызывающе глядя на обоих магистратов, заявил он. — Меня насильно привели сюда!
Указав подбородком в сторону Николя, он произнес:
— Я стал жертвой вон того господина, пытавшегося утопить меня во время приватной вечеринки.
— Не станем вдаваться в эти подробности, — сухо ответил Ленуар. — Вы обвиняетесь в заговоре против государства и в убийствах Маргариты Пендрон, девицы Маро, юной девушки, прибывшей в Париж из Брюсселя, и садовника Ансельма Витри. Также вы обвиняетесь в похищении несовершеннолетних и в покушении на убийство королевского магистрата. Слово комиссару Ле Флоку.
Молодой человек смотрел прямо в глаза Николя, и тот, внезапно вспомнив взгляд ужа на болотах Бриера и зеленые глаза Моваля и его брата, невольно содрогнулся: зло по-прежнему продолжало свой путь. С большим трудом он взял себя в руки.
— Господин Дюшамплан, — наконец начал он, — полагаю, все согласятся, что предъявление всех имеющихся у нас улик, подтверждающих выдвинутые против вас обвинения, займет слишком много времени и утомит и нас, и вас. Поэтому я намерен продемонстрировать нашим магистратам улики, доказывающие вашу виновность в одном из преступлений. Если это доказательство убедит их, это будет означать, что вы виновны не только в этом, но и во всех остальных убийствах.
