— А портсигар его как к тебе попал?
Лавровский знал, что покойный очень дорожил серебряным портсигаром и перстнем, украшенным вырезанной из яшмы головой лошади. С помощью этих, купленных по случаю, вещей дурил людей. Говорил им, что портсигар и перстень получил от знаменитого наездника Ивана Алексеевича Шуваева, как самый любимый и талантливый его ученик.
— П-портсигар? А он мне его на день ангела подарил.
— Врёшь, мерзавец! — стукнул кулаком по столу Лавровский. — Украл, поди?
— Украл, когда Митька пьяный был…
— И перстень взял?
— Нет… Я его у него с пальца снять не смог.
— Да, с такими замашками лихо тебе на каторге придётся! Знаешь, что там с теми, кто крысятничает, у своих крадет, делают? А сидеть-то долго. Лет двадцать за убийство дадут.
— Не убивал, я! — всхлипнул Игнат.
— Знаю. Как сказал один мой знакомый — жидковат ты для таких дел.
— Жидковат, — размазывая слёзы по грязным, небритым щекам согласился Евсеев. — Спасите, сударь! Замолвите за меня словечко. Вы ведь самим генерал-губернатором присланы… Век за вас бога молить буду!
— Замолвить можно. Где книга?
— К-какая книга?
— В зелёном переплёте, с золотом. Опись меншиковского завода. Тебе её в субботу Гехт передал.
— Какой такой Г-гехт?
— Ну, вот, опять, — вздохнул Алексей. — Дурак. Вместо каторги мог бы получить за мошенничество года три ссылки. Ладно, вольному — воля. Где тут у них звонок, конвой вызывать…
— Подождите, подождите… Всё, как на духу выложу.
Правда, как выяснилось, знал он мало. Из всей шайки знаком был только с Кумакиным, Гехтом и Михаем. О каком-то приставе слышал, но, ни разу его не видел. Митьку, судя по всему, убили свои.
— Он, подлец, у Карла Карловича взял семьсот рублей. Это, мол, Егору Московкину за то, что первым не придёт. Видать, хотел сбежать с деньгами.
Что ж, от Кумакина чего-нибудь подобного следовало ожидать. Обманул всех — взял деньги у своих, у чужих букмекеров, собрал ставки с играющих… Но кто-то и его перехитрил — гирькой по затылку.
— А книга у меня в комнате лежала, под подушкой, — заверял Евсеев. — Наверное, полиция при обыске забрала. Мне не верите, так спросите у господина Баяновского, который обыск делал… Как этой книгой Карл Карлович дорожил! Покажет покупателю и тот тут же лошадь берёт, иной даже и торговаться не станет. Хорошо жили! А теперь, я в кутузке, Карлу Карловичу и Михаю, небось, от игроков прятаться приходится…
— Приходится. Где, случайно, не знаешь?
— За цыгана не скажу. А Гехт, скорее всего, как барин, на даче проживает.
— Далеко дача-то?
— По Курской дороге где-то. Не то в Царицыно, не то в Люблино.
— Ладно, проверим и на счёт книги и про дачу. Смотри, если соврал. А что за покупателя ты сегодня к себе ждал?
— Какого такого покупателя?
— Опять хитришь?! — прикрикнул Алексей. — Того самого про которого в "Перепутье" Гехту говорил.
— Барынька одна просила мужу в подарок рысачка хорошего и недорогого найти.
— Кто такая?
— Бердяева её фамилия. Она каждое воскресенье с мужем на бегах бывает.
Лавровский понял, что речь идёт о жене помощника начальника Московского охранного отделения ротмистра Бердяева.
— И кто же тебе такую покупательницу приискал?
— Никто. Сам нашёл.
— Да, ты, хоть знаешь кто такой Бердяев?
— Кажись, на железной дороге служит. А что?
— Да, ничего, — у Алексея совсем не было желания просвещать "жучка" на тему, кто есть кто в Москве из сильных мира сего. — Ладно, последний вопрос. Кто выдавал себя за купца Щебнева?
— Почему выдавал? Щебнев он и есть 2-й гильдии купец Иван Васильевич Щебнев.
— Московский?
— Не. Из Самары приехал.
— Где остановился?
— В Мясницких номерах. Второй месяц уже там живет.
— Хорошо… Замолвить за тебя словечко, говоришь? Это можно. Если напишешь всё, что сейчас мне рассказал.
— Напишу, всё как есть напишу.
— Садись за стол. Пиши, — начал диктовать Лавровский. — Прокурору Московского окружного суда действительному статскому советнику П.Н.Обнинскому. Написал? Тогда дальше. Чистосердечное признание…
Вернулся смотритель полицейского дома:
— Ну что, потолковали? Можно уводить?
— Можно, — разрешил Алексей.
На пороге Евсеев остановился:
— Явите такую божескую милость, уважаемый Алексей Васильевич — зайдите в Тверской полицейский дом к акушерке Раисе Ниловой. Пусть она мне поесть чего принесёт, да денег, хотя бы, рублей пять. Больно уж здесь голодно.
Каков наглец, подумал Алексей, совсем совесть потерял. И не без ехидства, ответил:
— Ничего. Воздержание и пост тебе полезны — они душу просветляют. Считай, что мы с господином Крутовым на тебя епитимью наложили. Правда, Василий Петрович?
— Само собой, — согласился смотритель. — Тем более, в соответствии с инструкцией, передачи подследственным не полагаются. Бывают, конечно, исключения — передадут им папирос или деньжат, чтобы чайком могли побаловаться. Но раз Алексей Васильевич приказал, то никаких поблажек.
Когда Евсеева увели, Алексей поинтересовался у смотрителя полицейского дома:
— Василий Петрович, а как по имени отчеству зовут нового младшего помощника пристава 2-го участка Баяновского?
— Павел Филиппович.
Вот и Поль нашёлся, подумал Лавровский.
"Мясницкие меблированные комнаты" находились в доме Фёдора Ивановича Малюшина на углу Лубянской площади и Мясницкой улицы. Публика в них квартировала солидная — в основном, провинциальные купцы и комиссионеры, приехавшие в Москву с образцами своих товаров.
… В прошлом году Лавровский от одного из московских старожилов услышал, что под этим домом находятся бесхозные глубокие подвалы. В них, судя по всему, в XVIII веке была секретная тюрьма Тайной экспедиции, в которой содержались самые отпетые злодеи, в том числе Емельян Пугачёв. Подумав, что материал может получиться весьма интересным, Алексей хотел было осмотреть эти подвалы. Обратился за содействием к хозяину дома. Тот пришёл в ужас:
— Да от нас, после вашей статьи, все жильцы разбегутся! Провинциалы — народ пугливый. А тут такие страсти-мордасти — катакомбы, подземные ходы незнамо куда ведущие… Ради бога, не пишите ничего. А за мной не пропадёт.
Пришлось его уважить.
Хозяйство у Малюшина было большое. Кроме меблированных комнат ему принадлежала чаеторговое заведение в Черкасском переулке и трёхэтажный доходный дом на Цветном бульваре. Но Алексею повезло — он застал Фёдора Ивановича в номерах.
— Должок за вами, — поздоровавшись, сказал Лавровский.
— Помню, помню… Чем могу служить?
— Один постоялец ваш меня интересует. Щебнев его фамилия.
— Был такой. Самарский 2-й гильдии купец Иван Васильевич Щебнев. Да только вчера вечером съехал он.
— Замечалось за ним, что-нибудь подозрительное, странное?
— Прислуга ничего такого не докладывала. Но, на всякий случай, сейчас расспросим.
Коридорный и горничная мялись. Они явно, что-то знали, но сказать не решались. А швейцар, по виду из отставных унтеров николаевского времени — с роскошными седыми усами, выправкой и громогласным басом, зычно рявкнул:
— Так точно, замечали! Только говорить не велено!
— Кем это не велено? — в изумлении поднял густые брови Малюшин. — Ты, Ерофеич, ври, да не завирайся. Я здесь хозяин!
— Так точно, ваше степенство! Только Иван Васильевич всё равно не велели, поскольку это дело государственной важности.
— Ты пьян, что ли? — возмутился Малюшин. — Какие у купца могут быть дела государственные?
— Никак нет! Тверёзый с самого утра. Только не велено сказывать.
— Иван Васильевич и не купец вовсе, — вступила в разговор горничная. — Они сыщик. Из самого Петербурга приехали. Ловить нигу… ниху…
— Нигилистов-с, — подсказал коридорный.
Алексей начал догадываться, в чём тут дело:
— Ну, если так, то, какие у вас от меня могут быть секреты! Ведь я и сам такой же сыщик. Из вас, кто грамоте обучен?
— Так точно! — сказал швейцар.
— Тогда читай, — Алексей протянул ему "открытый лист", полученный в канцелярии генерал-губернатора.
Перебивая друг друга, прислуга поведала много любопытного. Выяснилось, что борода у Щебнева подвесная, усы наклеенные, а на самом деле лицо у него бритое, как у актёра. Из номеров он уходил то в долгополом сюртуке и сапогах бутылками, то в модной визитке и цилиндре, то в вицмундире судебного ведомства. А один раз даже в форме ахтырского гусара. Весь этот маскарад Щебнев объяснял тем, что следит за опасным государственным преступником. Чтобы не привлекать внимание соседей зачастую пользовался чёрным ходом — швейцар даже отдал ему запасные ключи.
