— Почему?
— Потому что Вы не могли лучше описать Филиппа де Коммина. Он был приспешником Карла Смелого, пока одиннадцать лет назад не поменял сторону и не поступил на службу к Людовику XI. Но нашему доброму королю он, впрочем, верен. Он — сенешаль Пуату и начальник королевской службы новостей. Что может миновать Тристана, едва ли ускользнет от шпионов де Коммина.
— Да, удивительно, — вздохнул Леонардо. — Если король окружен такими превосходными советниками, почему тогда мы предпринимаем дальнее путешествие в Турень?
— Не забывайте, что мы считаем одного из этих советников великим магистром дреговитов. Поэтому для Людовика наступил самый худший момент его враг избежит всех мер предосторожности!
— Но если знахарь что-то предпримет против Людовика, четыреста шотландцев уничтожат его.
— Поэтому Куактье должен отработать нападение вне стен замка, а именно — так, чтобы никто его не заподозрил. Лучшая возможность у него для этого после захода солнца в Вальпургиеву ночь!
Маски скроют не только крестьян, но и исполнителей. Эта фраза, которую Жеан Фролло сказал мэтру Гаспару Глэру, не оставляла меня в покое. Она вертелась у меня в голове, когда повсюду кружили ведьмы и демоны с их прожорливыми мордами и ужасным пением. Ночь зла началась. Это была ночь, которая принадлежала существам тьмы, посланникам Сатаны, дьявольским союзникам и проклятым. Вальпургиева ночь…
Но не маскарад крестьян и деревенских жителей, которые в масках и костюмах вызывали демонов, чтобы их прогнать потом на все лето, заставлял меня нервничать. Куда серьезней было высказывание Жеана и предстоящее нападение на короля Людовика XI.
В свете факела я видел бесчисленные прыгающие и танцующие существа, словно им было слишком тесно на маленьком местечке. Со скрытыми под масками лицами мужчины и женщины отказались от всех рамок приличия. Что было запрещено купцу и крестьянской женщине, демоны и ведьмы совершали полностью беспрепятственно. Пары, которым явно не было даровано благословение брака, ломились в арки и входы домов, чтобы предаться похоти, пока она еще была дозволена. Лишь появление короля положило бы конец их бесстыдному поведению и, тем самым — моему напряженному ожиданию. У моих спутников дела обстояли так же. Вийон, Колетта и трое итальянцев стояли вместе со мной возле нашего фургона и осматривали с напряженным взглядом деревенскую площадь, чтобы обнаружить любое указание на заговорщиков. Напрасно. Либо маскарад дреговитов удался на славу, либо они отложили нападение на Людовика. Близилась полночь, а мы все так и не обнаружили ни следа готовящих нападение. Вместо этого теперь трубы и тромбоны заглушили празднично нестройную музыку шпильманов, и Вийон мрачно сказал:
— Идет король!
Первым на деревенскую площадь вылетел, гарцуя, отряд вооруженных всадников и ударами копий образовал в демонической сутолоке дыру. Офицер отдавал громкие приказы, и всадники выстроились в два ряда, между которыми образовался свободный широкий проход для короля. Бранные крики протеста так небрежно оттесненных ночных существ, похоже, ни в коей мере не трогали конных воинов. С непоколебимыми, угловатыми лицами они серьезно и неподвижно сидели на своих роскошных конях.
— Это шотландцы! — сказал Вийон с нескрываемым презрением. — Прикажи им Людовик, и они разрубят народ своими мечами.
Толпа успокоилась при въезде короля. Впереди маршировали знаменосцы и трубачи в радостных пестрых одеяниях. Потом шел первоклассный отряд шотландских стрелков в восемьдесят человек, вооруженных через каждый четвертый ряд алебардами, пищалями, арбалетами и их характерными длинными луками. Сам король был одет в широкое длинное роскошное одеяние из пурпурного сатина и скакал на белой лошади, белее которой нельзя было себе и вообразить. Красный и белый были королевскими цветами. Богато вышитое красное платье светилось издалека, словно король добровольно предлагал себя в качестве мишени.
Насколько бросался в глаза его эскорт, настолько его лицо скрывалось в тени капюшона и большой, такой же красной шляпы, так что мне осталось только воспоминание о моей встрече с «кумом Туранжо» на башнях Нотр-Дама Белые страусовые перья на шляпе танцевали с каждым кивком, которым Людовик благодарил за крики приветствия и почтения. Грубое обращение конного эскорта было уже забыто. У народа Турена, как и у народа во всем мире, была короткая память, но от помпезности власти у него разбегались глаза.
Конец процессии завершали посыльные короля. Они помогли ему слезть с коня перед деревянной трибуной. Людовик уселся в мягкое кресло на трибуне, по периметру которой выстроились факельщики. В дрожащем свете король был хорошо виден — как его ликующим восхищенным подданным, так и тайным заговорщикам, которые себя пока ничем еще не выдали.
— Мы должны разделиться, — предложил Вийон. — Колетта и я заберемся на фургоны, чтобы отсюда наблюдать за рыночной площадью. Вы, остальные, подойдите по возможности поближе к трибуне, чтобы прикрыть Людовика.
Я протискивался через толпу вместе с итальянцами. Того, что Людовик меня узнает, едва ли стоило опасаться. Он находился в ярком свете, я же был всего лишь одним из тысячи лиц. К тому же я исходил из того, что он уже давно позабыл свою встречу с маленьким писцом Арманом Сове.
Мы добрались до трибуны, когда бургомистр Плес-си-де-Тур, очень маленький, но потому еще более толстый человек, вышел к королю и поприветствовал его. Бургомистр представил своему высшему сюзерену украшенную венком и гирляндами из цветов майскую королеву, — пожалуй, не случайно свою собственную дочь. И это в определенной степени oправдывало ее красоту: несмотря на юность, она обладала такими же внушительными размерами. Я прекрасно понял, что ради права стать майской королевой она выполнила неукоснительное требование девственности. Нехотя бургомистр отступил на задний план, потому что последующее было делом короля и майской королевы.
— Отец мой, отец мой, — обращалась она визгливым голосом к королю, отчего у последнего явно зазвенело в ушах, — послушайте, что там творится во дворе: там кто-то воет так громко, там кто-то лает и топает, шумит и рычит над кронами деревьев отвратительно и дико!
Как плохая актриса (а таковой она и была), она смотрела вверх с широко раскрытыми глазами на украшенное майское дерево, установленное на рыночной площади, словно видела над ним спускающуюся по небу Ликую Охоту. Музыканты танцевали друг с другом, яростно орали и кружились, чтобы придать словам майской королевы подобающий вес.
Король встал и распростер руки. И по мановению руки ведьмы и демоны застыли, замолчали даже музыканты. Дуновение ветра затеребило красное королевское одеяние, словно крылья огромной птицы, и Людовик сам показался мне одним из изгоняемых призраков.
Он наклонился к пестро разукрашенной девице и сказал:
— Дитя мое, это злая ночь, дитя мое, это Дикая Охота. Отче наш, три креста на воротах, благодарим Бога, что мы теперь в безопасности перед этим. Привидение не сможет больше войти к нам, теперь ложись в постель, дитя мое, и засыпай![64]
Едва он произнес это, поднялся громкий звон колоколов. Лица обернулись к колокольне, на которой возвышалось деревянное распятие в синем ночном небе. Возглавляемая священником, который громко читал молитву «Отче наш», маленькая процессия вышла из церкви. Причетники в праздничных одеяниях раздавали благовония, другие несли распятие, подобное тому, что было на башне церкви. Процессия останавливалась у каждого дома, и священник рисовал сверкающим белым мелом три креста на входной двери. Под жалобные стоны ряженые дергались, как черви с больным животом. При этом я не сумел определить, испугались ли они молитвы, строгого вида деревянного распятия или кусающего запаха благовония, от которого заслезились и мои глаза.
В это время Людовик схватил за руку свое круглолицее «дитя» и отвел к установленной на трибуне кровати, в которую улеглась майская королева. Хлипкая конструкция выдержала ее вес, и возможно, это было самое большое чудо нынешней Вальпургиевой ночи. С девушкой успокоились и демоны и ведьмы, их возня утихла.
Король громко сказал собравшимся:
— Волшба прошла, исчезли привидения, Господь да щедро воздаст благословением!
Сопровождаемые оглушительным ликованием, звезды вспыхнули в небе. Я сжался, мое дыхание замерло. Разлетаясь искрами, остатки от взорвавшихся созвездий медленно падали на землю. Все без исключения кометы, которые указал Пьер Гренгуар в своей книге, казалось, в один миг обрушились вниз в доказательство их божественной разрушительной силы.
Потом я заметил фейерверк, который устроили на другой стороне площади возле трибуны. Пиротехники поспешно подожгли фитили, которые выглядывали из нижних клапанов железных трубок.
