Королевского Арагонского дома более не существовало.
Я была так ошеломлена, что не могла сказать ни слова. Некоторое время мы с донной Эсмеральдой молчали, поглощенные горем. Потом я понимающе произнесла — уголок моих губ подергивался от ненависти:
— А Чезаре Борджа… он въехал в город вместе с армией короля Людовика.
Эсмеральда изумленно взглянула на меня.
— Да, мадонна… Но откуда вы знаете? — Я не ответила.
Я снова впала в оцепенение отчаяния, сквозь которое не могли пробиться даже Эсмеральда и лекарства, приносимые врачом. Моменты передышки случались лишь во время моих прогулок с Доротеей — теперь она почти непрестанно говорила, а я слушала, безмолвная и равнодушная.
Однажды Доротея принесла вести о Лукреции: та осенью вернулась в Рим, повинуясь непреклонному требованию Папы. Доротея рассказала о стычке между отцом и дочерью. В папском тронном зале, в присутствии фрейлин Лукреции, придворных Папы и камерария, его святейшество сообщил Лукреции, что они с Чезаре изучили претендентов, просивших ее руки, и выбрали Франческо Орсини, герцога Гравинского. Орсини уже сватался к Лукреции несколько лет назад, но тогда ему предпочли моего брата.
Теперь же, сообщил Александр дочери, она станет герцогиней Гравинской. С политической точки зрения это наилучший ход.
Нет, сказала Лукреция отцу. Она не желает иметь ничего общего с этим человеком.
Пораженный Александр спросил, почему она отказывается.
— Да потому, что все мои мужья плохо кончали! — гневно заявила Лукреция и пулей вылетела из тронного зала, не испросив у его святейшества дозволения уйти.
Слухи об этом происшествии быстро разошлись по Риму. Когда герцог Гравинский услышал об отказе Лукреции, он чрезвычайно оскорбился (или, возможно, понял правоту слов Лукреции) и сразу же отказался от сватовства.
Вскоре после этого я как-то вечером, не зная, куда себя девать, отправилась бродить по коридорам. Приближалась зима, и я, кутаясь в плащ, направилась на балкон подышать бодрящим ночным воздухом.
Не успев еще сойти с лестничной площадки на балкон, я услыхала похоронный звон колоколов собора Святого Петра.
У перил балкона стояла невысокая хрупкая женщина, бледная, как мех ее горностаевого плаща; на почтительном расстоянии от нее стояли стражники. Мое внимание было настолько поглощено колокольным звоном, что я заметила эту женщину лишь после того, как едва не натолкнулась на нее.
Я никогда не видела женщины прекраснее. Она была даже прекраснее, чем бывшая любовница Папы, нежная Джулия. У нее была молочно-белая кожа, золотые волосы и синие глаза, сверкающие ярче драгоценных камней. Она держалась с редкостным достоинством и изяществом, но взгляд ее был полон печали. Я мгновенно поняла, почему Чезаре пожелал обладать ею.
— Катерина Сфорца! — выдохнула я.
Женщина повернулась и внимательно взглянула на меня. В ее взгляде не было ни враждебности, ни снисходительности — лишь горе, граничащее с безумием.
Она слегка отодвинулась, давая мне место. Это было недвусмысленное приглашение, и я, приняв его, подошла и встала рядом с ней.
Некоторое время Катерина молчала, глядя на площадь, раскинувшуюся перед величественным зданием собора Святого Петра; на площади освещенная факелами погребальная процессия медленно двигалась от собора к улице. Судя по количеству участников, хоронили явно какую-то важную персону.
Наконец донна Катерина вздохнула.
— Несомненно, очередной кардинал, — сказала она куда более сильным и звучным голосом, чем я ожидала, — которого убили, дабы добыть денег на войны Чезаре. — Она немного помолчала. — Всякий раз, как я слышу погребальные колокола, я молюсь, чтобы это оказался святой отец.
— А я молюсь, чтобы это оказался Чезаре, — возразила я. — Он куда более заслуживает кончины.
Катерина посмотрела на меня, склонив прекрасную голову чуть набок; она не таясь оценивала меня.
— Видите ли, — произнесла она, — было бы лучше, если бы Александр умер первым. Потому что если сын опередит его, он просто найдет себе очередного Чезаре, поставит его во главе своей армии и ужас Борджа продолжится. Они ведут эту игру совместно: Папа притворяется, что он как бы не в состоянии совладать с жестокостью Чезаре, но поверьте мне, у них левая рука всегда знает, что делает правая. Конечно, если Александр умрет…— Катерина подалась ко мне и заговорщически понизила голос. — Я ведь наверняка говорила вам, что некогда сказал мне о Чезаре венецианский посол.
Я вежливо улыбнулась.
— Мы с вами никогда прежде не беседовали, мадонна. Я не могла упрекать Катерину за эту путаницу, сама не вполне владея своими чувствами.
Она как будто не услышала моих слов.
— Это было некоторое время назад, до того, как он убил последнего мужа Лукреции. Чезаре вовсю трудился, закидывая удочки, используя Испанию против Франции, а Францию против Испании. Он хотел посмотреть, какой союз окажется самым выгодным. — Она негромко рассмеялась. — Он был так непостоянен… Однажды он даже заявился к венецианскому послу и поклялся в верности Венеции. Он заявил, что не доверяет ни Франции, ни Испании и не думает, что кто-то из них защитит его, если со святым отцом что-либо случится. А посол ответил ему откровенно: «Да, вам определенно понадобится помощь. Ведь если с его святейшеством что-либо произойдет, с вами будет покончено в три дня».
Катерина снова рассмеялась и устремила взгляд на факелы, бесшумно плывущие по темным улицам Рима.
Я последовала ее примеру и тоже принялась разглядывать блуждающие язычки пламени и темные фигурки участников похорон, что постепенно растворялись в окружающей ночи. Уж не знаю, было ли это вызвано безумием или нет, но призрак моего брата сказал правду: я попыталась убить не того человека.
Впервые за время моего заточения в замке Сант-Анджело я подумала о спрятанной у меня кантерелле не как о способе уничтожить себя, а как о выходе из бедствия, нависшего над всей Италией. Я вернулась к себе в покои и на несколько часов погрузилась в раздумья. У меня было оружие, но я не знала толком, как его использовать; кроме того, я не знала, как донести его до цели. За мной непрестанно следили. Вряд ли мне удалось бы прийти в Ватикан и поднести его святейшеству кубок вина. Эсмеральду тоже надежно охраняли. У нее больше не было возможности связаться с наемным убийцей.
— Я готова, — прошептала я в темноту, обращаясь к стреге. — Но если я правильно поняла свое предназначение, ты должна послать мне помощь. Я не справлюсь с этим делом в одиночку.
Вечером следующего дня я сидела у себя в прихожей вместе с донной Эсмеральдой и ждала, пока принесут ужин; но тут кто-то распахнул дверь без обычного учтивого стука. Мы повернулись. Двое стражников, стоящих возле двери, низко поклонились сначала донне Марии, а потом самой Лукреции.
Донна Эсмеральда встала и злобно уставилась на двух женщин, скрестив руки на груди и всем своим видом выражая неодобрение гостям.
Я ничего не сказала, просто встала и внимательно взглянула на Лукрецию. На ней было платье с иссиня-зеленой шелковой юбкой и бархатными корсажем и рукавами того же цвета; на шее у Лукреции сверкали изумруды, а золотая сеточка на волосах была усеяна алмазами. Она была одета пышно, в римском стиле, — а я продолжала носить черное неаполитанское платье без всяких украшений.
Но вся эта роскошь не могла скрыть бледности Лукреции или вернуть жизнерадостный блеск ее запавшим глазам. Печаль изнурила ее, и вся миловидность Лукреции развеялась без следа.
Завидев меня, Лукреция робко, нерешительно улыбнулась и протянула ко мне руки.
Я не сделала никакого шага навстречу. Я просто смотрела на нее, и постепенно улыбка Лукреции померкла, сменившись выражением плохо скрытого горя и вины.
— Зачем ты пришла? — спросила я.
В голосе моем не было злобы — одна лишь прямота.
Лукреция жестом велела донне Эсмеральде и донне Марии выйти в коридор. Когда те повиновались, Лукреция приказала стражникам закрыть дверь и оставить нас одних.
Удостоверившись, что теперь ее никто не услышит, Лукреция ответила:
— Я пробуду в Риме недолго. — В ее тихом голосе слышался стыд. — Пришла взглянуть, как твои дела. Я беспокоилась: говорили, что ты плохо себя чувствуешь.
— Кто бы это ни был, они говорили правду, — ровным тоном отозвалась я. — Я потеряла рассудок. Но теперь он ко мне вернулся.
— И про меня тоже говорили правду, — с легким оттенком иронии сказала Лукреция. — Меня заставили снова выйти замуж.
На это я ничего не ответила — просто не могла, ведь призрак Альфонсо стоял перед нами немым укором.
Теперь взгляд Лукреции был устремлен не на меня, а куда-то вдаль, в прошлое, как будто она сейчас извинялась не передо мной, а перед моим братом. Лицо ее было напряженным от отвращения к себе.
— Сначала я отказывалась. Но я — слишком ценный политический товар, чтобы позволить мне поступать по собственному усмотрению. Мой отец и Чезаре… Мне не нужно объяснять тебе, какой способ они изыскали для давления на меня.
