— Да и тебе домой не терпится, — ехидно сказал Ирошников, — к своей невесте торопишься. Счастливец, генеральскую дочь охмурил!
Жеребцов сграбастал брыкавшегося Ирошникова, потащил к дубу:
— Сейчас на взрывчатку посажу и спичку поднесу!
Незатейливой шутке все улыбнулись.
Все двинулись обратно к терраске: доедать завтрак. Полицмейстер, боясь для себя серьезных неприятностей из-за нерадивых филеров, душевно обратился к Соколову:
— Аполлинарий Николаевич, самое простое дело: возле тайника давай укрепим гранатный взрыватель и проволоку протянем. Ночью, коли полезут, так рванет их к чертовой бабушке! Это и будет суд праведный.
Соколов патетически воздел к небу руки:
— Ах, заманчивая картина: огонь, взрыв! Бах-та-ра-рах! На версту в округе — стекла вон! От злоумышленника останутся пуговица и носовой платок.
Но нам нужны эти революционные ублюдки живыми. Совершенно очевидно, что местная организация террористов принимает активное участие в подготовке покушения на Государя. С нас хватит кровавой жертвы — Столыпина! России, быть может, десятилетия придется расплачиваться за его гибель. Теперь мы обязаны поймать террористов и выявить их планы.
Полицмейстер настаивал:
— Но это выше наших сил — неделями караулить дуб...
Соколов, который в размышлениях морщил лоб, вдруг решительно произнес:
— Ловушку сделаем!
Полицмейстер аж подпрыгнул:
— Вот что значит государственный ум!
— Ты пришли мне надежных людей, неболтливых — пусть глубокую яму выроют.
— Сложная задача — неболтливые! — Полицмейстер почесал за ухом. Вдруг его осенило: — Колодников пришлю! На киче, э-э, в тюрьме без дела киснут, пусть Отечеству пользу принесут. А камера — это как консервная банка — из нее ничего наружу, никакая сплетня не выскочит.
* * *
...Уже через час несколько хмурых типов, словно сошедших с альбома Чезаре Домброзо “Преступные типы”, копали возле дуба узкую, но глубокую яму. Ее внутренние стены облицевали досками.
Несколько вооруженных солдат наблюдали за арестантами.
Вскоре рытье было закончено, а яма ловко замаскирована ветвями: не то что ночью, ее днем было незаметно. Дежурить оставили лишь одного филера — Жирафа-Коха.
Полицмейстер Дьяков объяснил:
— Ты, Жираф, должен свою оплошность верной службой загладить.
Полицмейстеру Дьякову пришлось в тот вечер вновь испытать конфуз.
Случилось это в ресторане гостиницы “Метрополь”. Когда ужин благополучно набирал силу, когда выпили уже под грибок, под селедочку с картошкой и стремительно летавшие по залу лакеи поставили закуску горячую, сказочную — крабы, запеченные в сметане, и на подходе была уха боярская: стерляжья с расстегаем, в проходе появился громадный полицейский со смешной фамилией Кувалда.
Он толкал впереди себя мужичка в выцветшей плисовой рубахе и в стоптанных вовнутрь сапогах. Завидя полицмейстера, Кувалда вытянулся перед ним, шмыгнул; красным носом, прогудел:
— Ваше благородие, согласно вашему приказу, отыскал и допросил. Вот этот самый, — он кулачищем толкнул в спину мужичка, — есть тот, кто возил курчавого человека ныне ночью с Садовой...
Полицмейстер расцвел, повернулся к Соколову:
— Умеют мои ребята, подлецы, работать, когда захотят! — И к полицейскому: — Ты, Кувалда, посиди в прихожем вестибюле. Лакей, вынеси Кувалде вина — заслужил! Мы же этого субчика допросим. Не возражаете, отцы-командиры?
Никто не возражал.
Все продолжали жевать, а полицмейстер начал, с каждым словом грозно повышая тон:
— Так кого сегодня ночью возил с Садовой?
— Ваше превосходительство, — заговорил мужичок плаксивым голосом, — рази я виноват, что на меня любой сесть может? А этот в пиджачке, при галстучке и с чемоданчиком фибровым на дороге стоит, приказывает: “Отвези на железнодорожный вокзал, а потом на Московскую площадь. Дам семьдесят копеечек”. Я привез его, он на вокзале куда-то к московскому поезду сбегал с чемоданчиком, а обратно налегке вернулся. Отдал, значит, кому-то поклажу.
— А потом?
— Потом, как условились, на Московскую площадь доставил — с ветерком. Прямо к пивной лавке.
У полицмейстера Дьякова грозно ощетинились усы:
— К пивной лавке? Врешь, подлец!
— Истинный крест! — Извозчик перекрестился. — Я сам там порой портером утешаюсь. Курчавый — владелец лавки, его фамилия Шнабель, — и отвел бугровитый кулак Дьякова от своего носа.
Заскрипел полицмейстер крепкими, по-лошадиному желтыми зубами:
— Шнабель, говоришь?
Подумал, махнул рукой:
— Иди, номер девяносто, никому не говори о нашей задушевной беседе. Сие есть государственная тайна! Уразумел? Прикажи полицейскому Кувалде, что в передней сидит, чтобы тебя отпустил, а впрочем... — Дьяков наморщил лоб, вдруг на весь зал гаркнул: — Эй, Кувалда, сюда!
Сыщики переглянулись, а жизнерадостный Жеребцов расхохотался:
— А слона-то, Николай Павлович, ты и не приметил! “На холеру” только одного человека проверять надо было — этого курчавого владельца пивной лавки. Ну, господа служивые, отужинаем и брать орла поедем!
Бренча саблей, к столику подбежал полицейский Кувалда, вытянулся перед полицмейстером:
— Согласно приказу явился, ваше благородие!
— Готовь людей, поедем арест и выемку производить! А этого, — кивнул на извозчика, — замкни в участке. Пусть посидит пока, так лучше...
Сахаров задумчиво проговорил: — Теперь уж всегда сумеем задержать Шнабеля, если, конечно, твои ребята, Николай Павлович, рот разевать не будут. Арест — это как роды, нужно дождаться своего часа. Полезно связи “братца” проследить — где бывает, кто к нему приходит. Чемодан с мелинитом, понятно, кому-то передал на вокзале. И этот кто-то повез его в Москву — вероятней всего. Настойчиво готовят террористы покушение на
Государя. Нам предстоит разрешить важные вопросы: где взяли и куда везли мелинит? Только “братец” может ответить на этот вопрос. Нам следует телеграфом предупредить Москву, чтобы контролировали всех пассажиров этого поезда, кои прибудут с фибровыми чемоданами.
Полицмейстер вежливо полюбопытствовал:
— Аполлинарий Николаевич, получается, что настоящая фамилия этого Шнабеля — Альфред Школьников? Ведь под этим именем он был прописан у скрипача Казарина! Тогда почему вы выразились — “так называемый братец”?
— Вы держали в руках вид на жительство, который изъяли в комнате убитой Марии Школьниковой?
— Конечно! — ответил полицмейстер. — И даже внимательно разглядывал. Мария была записана в домовой книге, после отъезда скрипача, в доме мещанина Рыбакова по Кронштадтской улице Царицына, недалеко, кстати, от старого кладбища.
Соколов хмыкнул:
— Все ее к кладбищам тянуло! Теперь уж навсегда там останется. Я изучал ее вид на жительство в увеличительное стекло, и совершенно отчетливо видно, что три последние буквы дописаны позже: и цвет чернил несколько отличается, и толщина пера другая, даже наклон почерка отличен от того, каким заполнен весь вид.
— Стало быть, вид принадлежит какой-то Марии Школьник?
— И не просто какой-то, а той самой, что тяжело ранила черниговского генерал-губернатора Хвостова. Это было незадолго до разоблачения Евно Азефа, ведшего двойную игру. С одной стороны, он помогал охранному отделению и выдал немало своих друзей по партии. С другой, он участвовал в организации убийств крупных и средних сановников.
Полицмейстер воскликнул:
— Я знаком с историей этого проходимца! Так он причастен и к покушению на Хвостова?
— Да, он доставил мелинит, которым была начинена бомба. Хвостов, которого я отлично некогда знал, прекрасный администратор, много сделавший для развития края, возвращался из Благородного собрания, где он поздравлял представителей разных сословий с наступающим Новым годом. В карете сидела супруга губернатора и двое маленьких детей. Некий Шпайзман поджидал его карету, стоя возле дороги. Он швырнул бомбу, но она не взорвалась. Кучер начал стегать лошадей, пустил их галопом. И вот тут-то появилась на пути губернатора некая комическая на вид фигура: тощая, с вывернутыми губами и злыми глазами девица. Она с дьявольской ловкостью сделала то, что не сумел сделать ее сообщник, — точно в окно попала бомбой.
— И что?
— Кучер, двое детей и несколько прохожих были убиты насмерть. Губернатор получил тяжкие ранения. Но дальше для меня кое-что неясно. Если Шпайзмана сразу же арестовали на месте происшествия, то Мария Школьник, хотя и была контужена взрывом, непостижимым образом с места преступления сумела скрыться. Слава Богу, эту гнусную тварь позже схватили. Я видел ее: жалкого вида, бледная девица с синяками под унылыми глазами.
