Нефильтрованное.
Хотя для моей талии пиво — яд. С другой стороны, где она, моя талия? А, черт с ним, не каждый же день.
Леха подозвал официантку, шуструю, несмотря на толстоногость, девушку, сделал заказ. А то мы до этого интеллигентно кофе пили. Разве такие разборки под кофе идут? Молодец, сообразил. Надо бы чего покрепче, но это было бы лишним, так что все ты правильно сделал. Хороший ты парень, Леха, не устаю повторять. Надо тебе это вслух сказать.
— Хороший ты парень, Леха! — ну все, сказала.
— Толку-то, — буркнул он.
— Действительно, без толку, — откликнулась я. — Я сейчас ужасную банальность скажу, но именно на хороших-то верхом и ездят. Ты сам до этого и довел.
— Сидишь тут, упиваешься собственным превосходством, — неожиданно резко отрубил Леха. — Да, я позволял. Я довел. Я виноват. Права. А не пробовала, например, взять, да и не ездить на мне, таком хорошем, верхом? Не пробовала сделать шаг навстречу, а не благосклонно принимать мою неуклюжую любовь? Нет? А что так?
— Леш…
— О, уже «Леша», а не Леха. Любимое женское занятие — смягчать пилюлю псевдо ласками. Ты пришла сказать, что между нами все кончено, но как все бабы пытаешься оставить заднюю дверь приоткрытой, вдруг придется вернуться.
— Ты себе льстишь, Алексей. Если я ухожу, то ухожу, — обозлилась я. Игорешу своего вспомнила.
— И вот опять ты все пытаешься представить, будто это я виноват, что ты меня использовала и выбросила. Я, а не ты.
— Да нет, Алекс, — никогда я его так не называла, но дружеское «Леха» было сейчас не к месту. — Ты не виноват. Да, это я сука и блядь. Легче стало?
— Тебе не идет, — и сунул нос в бокал.
Сквернословлю я редко, потому что не умею. Есть люди, у которых мат — естественная часть лексикона, а есть такие у которых это звучит грубо и ненатурально. Я, например. Потому и стараюсь не ругаться.
Посидели в молчании, попили пивка. Пиво тут хорошее, особенно разливное. Столик наш стоял на открытой террасе, с которой было видно море. Люди купались, дети визжали, спасатели орали. Все как всегда. Обычный израильский вечер. Интересно, раньше для нас поездка на море была событием, к отпуску готовились целый год, деньги экономили «на отпуск». А здесь, где море под боком, оно вроде и не море. Так, часть пейзажа. Никаких эмоций. Привыкаешь. Даже не каждый год к нему ходишь. Так и к людям привыкаешь, теряешь часть эмоций. Мол, море стоит тысячи лет, никуда не исчезая, так и этот человек никуда не денется. А он, бывает, девается.
Леха смотрел куда-то в сторону, то краснел, то бледнел, то покрывался потом. Жалко мне его. А что делать прикажете?
— Леш, ну что делать? — сказала я вслух. Он в ответ пожал плечами, ничего не ответил. Расплатился, пошел к машине, обернулся только поглядеть, иду ли я за ним.
Доехали до дома, и только тогда он спросил:
— Ну и кто он?
Вот какая тебе разница? Скажу — тебе легче станет? Или еще больнее? Я ничего и не сказала. Просто вышла из машины, решила идти, не оборачиваясь. А то превращусь в соляной столб, как жена Лота, и все станет еще хуже. Оно и так-то мало приятно. Паршиво на душе. Честно говоря, очень паршиво. В общем, из трех любовников у меня остался один. Кстати, а почему слово «любовник» не вызывает отрицательного ощущения, а слово «любовница» — вызывает? Парадокс.
Отпустила эту противную Лену раньше времени. Та удивилась, а Фаня — нет. Тогда удивилась я. Вот как она знала, что я отлучусь ненадолго, на всего ничего? Надо же, какое чутье у старушки! Лену я заверила, что она получит за этот день полную оплату, может не сомневаться. А сама села с моей Фанечкой, спросила:
— Ну что, Фаня, почаевничаем по-русски?
— Давай, Танюш, — ласково ответила Фаня. И тут же невинно спросила:
— А покрепче у нас ничего нет?
Вот хитрая! Не устаю поражаться! Ведь знает же, что у нас с одного из редчайших — нет-нет, правда редчайших — «выпивонов» осталась треть бутылки коньяка, которую я надежно спрятала от Михаль, не дай бог, найдет. Но выпить сейчас было в самый раз, «отлакировать пивко коньячком».
— Фаня! Только чуть-чуть! И в чай, а не чистый!
Положила руку на грудь, типа, клянусь! И подмигнула. Обожаю ее, когда подмигивает, чисто одесская оторва! Ох, угроблю я бабулю свою, ей же скоро сто лет. Какая выпивка?! Но, с другой стороны, чуть-чуть даже полезно, говорят. Сосуды расширяет. В общем, уговорила я себя, плеснула ей капельку в чай — много ли ей надо, себе от души налила в стаканчик. Чокнулись и выпили.
— А что потом случилось с Саней?
— Саня умер десять лет назад — сердце. После всего, что он вынес, у него было очень слабое сердце, — ответила моя 95-летняя старушка, у которой жизнь тоже была не чай с коньяком.
Но она из совсем другого поколения. Сердце, конечно, у всех одно, да вот закалка у разных поколений разная. Прямо неудобно за себя становится, за свою слабость и свои метания. Но у нас-то тоже свое поколение, рефлектирующее и нерешительное. Трусоватое, в общем.
Продолжая размышлять о запутанных отношениях мужчин и женщин, где все непросто и кругом тотальное непонимание, спросила:
— Фаня, а что, у вас после Меира так никого и не было?
— Как же, не было! — спокойно отвечает. — Мне Господь на старости лет подкинул прекрасный финал любовной страсти.
Фаня возвращалась из банка, стояла в ожидании автобуса, когда рядом затормозил армейский джип, и кто-то ее окликнул старым забытым прозвищем:
— Дита! Ты?
Фаня прищурилась. Последние годы стала что-то хуже видеть, читать без очков уже не могла, но на улице пока старалась обходиться. В машине сидел смутно знакомый мужчина в военной форме. На погонах — три фалафеля [79], ого, алюф-мишне, полковник по-старому. Кто это? Мужчина продолжал улыбаться.
— Не узнала?
— Аврум! — ахнула Фаня. — Ну ты даешь! А ты-то как меня узнал? Столько лет!
— Я бы, да тебя и не узнал! Садись, подвезу.
Отлично, а то трястись на автобусе не хотелось — устала. Фаня тяжело плюхнулась на сиденье рядом с полковником, тот резко стартанул вниз по улице, параллельной пляжу.
— Я живу…
— Я знаю, — улыбнулся Аврум. — Знаю, где ты живешь.
— Откуда?
— Работа такая. Вот, разыскал тебя, наконец.
— Разыскал?
— А как ты думала? Я что, не могу использовать служебные связи, чтобы разыскать товарища по оружию?
— Ну, конечно. Аврум! Надо же! Что ты,
