Сам Сергей Сергеевич в беседе с преосвященным Митрофанием (которого счел долгом навестить сразу же, как только обнаружил в списке пассажиров столь значительную персону) пояснил свое рвение особенным значением личности убитого:
— Очень уж скандальной особой был господин Мануйла. Смею вас уверить, владыко, что шума и треска будет на всю Россию. Если, конечно… — тут Долинин запнулся и, кажется, чего-то недоговорил. В каком значении «если», осталось непонятным.
Пелагии, находившейся при Митрофании, почудилось, что при упоминании о «всероссийском треске» серые глаза следователя блеснули. Что ж, честолюбие — для служивого человека грех извинительный и, возможно, даже вовсе не грех, ибо способствует усердию.
Очень вероятно, что визит Сергея Сергеевича к архиерею был нанесен не из вежливости, а совсем по иной причине, практического свойства. Во всяком случае, едва покончив с изъявлениями почтительности, Долинин обернулся к Пелагии и деловито сказал:
— Вы, должно быть, и есть та монахиня, что обнаружила тело? Превосходно. С позволения его преосвященства [короткий поклон в сторону Митрофания] вынужден просить вас, сестра, проследовать со мной к месту злодеяния.
Вот и вышло, что Пелагия в числе немногих оказалась в тошнотворной каюте, пропахшей кровью и цветочным одеколоном.
Если б не этот запах, если б не присутствие обезображенного тела, наблюдать за спорой, профессиональной работой Сергея Сергеевича было бы сплошным удовольствием.
Начал он с того, что быстро набросал в блокноте план каюты, при этом все время расспрашивая сестру:
— Угол ковра был загнут? Вы уверены? Окно было приподнято именно досюда? Уверены? Покрывало лежало на полу?
Определенностью ответов остался доволен, даже похвалил:
— Вы редкая свидетельница. Отличная зрительная память.
Заглянув в рисунок следователя, выглядевший довольно необычно, Пелагия, в свою очередь, тоже спросила:
— Что это такое?
— Это называется «кроки», — ответил Долинин, быстро чертя карандашом. — Схема места преступления. Вот здесь масштаб, в метрах. Буквы — обозначение сторон света, это обязательно. Поскольку тут корабль, роль севера исполняет нос («Н»), а вместо востока — стардек («С»), правый борт.
— Знаете, — сказала Пелагия, — стул стоял не так. Когда я заглянула в каюту, он был вон там. — Она показала, как стоял стул. — И бумаги на столе лежали ровной стопкой, а теперь они рассыпаны.
Сергей Сергеевич повертел головой вправо-влево и ткнул пальцем в капитана:
— Вы насвоевольничали, любезнейший?
Тот сглотнул, виновато развел руками.
Перебрав рассыпанные по столу листки, следователь взял один, исписанный корявыми печатными буквами. Прочел:
— «Барух ата Адонай Элохейну мелех ха-олам…» — Отложил. — Это какая-то еврейская молитва.
Пелагия, несколько воспрявшая духом после прикрытия наготы покойника, продолжала осматриваться.
Самой было удивительно, сколько всего она запомнила в краткие мгновения перед тей, как завизжать.
— А еще вот этой трубки здесь не было, — показала она на пенковую трубку, лежавшую на ковре.
Рядом с трубкой Долинин уже успел положить карточку с цифрой 8, а само вещественное доказательство зачем-то накрыл перевернутой стеклянной банкой.
— Вы в этом совершенно уверены? — расстроился он.
— Да. Я бы обратила внимание.
— Экая досада. Важнейшую улику мне похерили. А я, дурень, прикрыл, чтобы микроскопические частицы не сдулись.
Сергей Сергеевич подозвал капитана, спросил про трубку.
Тот подтвердил:
— Точно так. Это трубка боцмана Савенки, который со мной заходил, фонарем по углам светил. Не иначе обронил.
— Ай да сестрица, — восхитился Долинин. — Повезло мне с вами. Вы вот что, милая, побудьте-ка здесь еще. Глядишь, еще что-нибудь приметите или вспомните.
И в дальнейшем, размышляя вслух (была у следователя такая привычка), он адресовался только к Пелагии, не удостаивая вниманием прочих присутствующих, в том числе и начальника уездной полиции. Очевидно, обращаться с риторическими вопросами к смышленой монашке Сергею Сергеевичу было интересней или, так сказать, экзотичней.
— Что ж, сестра, теперь осмотрим одежду? — говорил он, перебирая платье убитого: нанковые брюки, жилетку, накидку белого полотна с синей полосой. — Тэк-с. Ярлычка на брюках не имеется. Дрянь брючишки-то, на барахолке куплены. А ехал первым классом и при «казне». Скупенек… Что у нас на рубашке? Есть меточка из прачечной? Как вы полагаете на этот счет, сестрица?…Правильно полагаете, услугами прачечной наш пророк не пользовался… Сапоги пока отложим, их распарывать надо…
Покончив с одеждой, Долинин осмотрелся по сторонам, сам себе кивнул.
— Ну что ж, в каюте вроде бы все. Осмотрим периферию. И начнем мы с вами, голубушка, конечно же, со способа проникновения.
Поколдовал у двери, самолично развинтив и вынув замок. Изучил его в лупу.
— Цара-апинки, — промурлыкал Сергей Сергеевич. — Свеженькие. Отмычка? Или новый ключ? Выясним-с.
Потом переместился к окошку. Что-то его там заинтересовало: влез коленями на столик, перегнулся.
Протянул руку назад, нетерпеливо пощелкал пальцами:
— Фонарь сюда, фонарь!
К нему кинулись сразу двое — капитан и начальник полиции. Первый тянул керосиновую лампу, второй — электрический фонарик.
Долинин отдал предпочтение прогрессу.
Светя электрическим лучом на паз рамы, протянул:
— Ца-апочкой поработали. Ясно-с. Вот вам, сестрица, и разгадка нашего ребуса. Взгляните-ка.
Пелагия взглянула, но ничего особенного не увидела.
— Ну как же? — удивился Сергей Сергеевич. — Винты-то откручены. И следы масла. «Разинец» потрудился, их почерк.
И тут же объяснил Пелагии, кто такие «разинцы». А она, хоть и приречная жительница, о таковых знать не знала.
— Картина проясняется, — с довольным видом объявил следователь. — Дело мастера боится. Мануйла проснулся, когда вор уже вынул из-под него шкатулку. Завязалась борьба. «Разинцы» обычно не мокрушничают, но этот, должно быть, ошалел от больших денег. Или перепугался. Вот и стукнул.
Стук-стук, донеслось от двери. Просунулась голова в фуражке.
— Ваше превосходительство, вот, на палубе нашли. У борта.
Сергей Сергеевич взял у полицейского холщовый мешок на рваной веревке, порылся там. Достал очки в золотой оправе, фарфоровую курительную трубку, портновский метр, каучуковый мячик. Лоб следователя пополз было недоуменными складками, но почти сразу же разгладился.
— Это же «тыльник»! — воскликнул мастер сыска. — Мешок, куда «разинцы» складывают добычу. Вот вам и подтверждение моей гипотезы!
— Зачем тогда вор его бросил? — спросила Пелагия.
Долинин пожал плечами:
— К чему «разинцу» эта дребедень, если он добыл настоящий хабар? Сорвал с плеча, чтоб не мешался, и выкинул. Да и не в себе был после убийства. Без привычки-то.
Все сходилось. Пелагия была впечатлена сметливостью петербуржца, однако ее мысль уже поспешала дальше.
— Как вычислить, кто из пассажиров — «разинец»? У них есть какие-то особые приметы?
Сергей Сергеевич снисходительно улыбнулся.
— Если «разинец», а это беспременно «разинец», то его давным-давно след простыл.
— Куда ж он мог деться? С парохода никого не выпускали. «Севрюга» ведь к берегу не причаливала.
— Ну и что? «Разинцу» холодная вода нипочем, они как водяные крысы плавают. Соскользнул по якорной цепи в воду, да и был таков. Или еще раньше спрыгнул, сразу после убийства. Ни-чего-с. Дайте срок. Дальнейшее, сестрица, вопрос времени. Пошлю запрос по всем приречным управлениям. Отыщем как миленького… Что это вы там разглядываете?
Слушая Долинина, монахиня подошла к дивану и осторожно потрогала подушку.
— Не получается, — молвила она, наклоняясь к наволочке. — Никак не получается.
— Да что не получается-то? — подошел к ней следователь. — Ну-ка, ну-ка, выкладывайте.
— Ваша разгадка «ребуса» не годится. Не было никакой борьбы, и за руки убийцу жертва не хватала. Его на постели убили. Смотрите, — показала Пелагия, — на подушке отпечаток лица. Значит, в момент удара Мануйла лежал ничком. А вокруг капли крови, овальные. Стало быть, они капали сверху вниз. Если бы он дернулся, поднял голову, то капли были бы косые.
Сергей Сергеевич сконфуженно пробормотал:
— А ведь верно… Да и потеки крови на лице имеют направленность от затылка к носу. Вы правы. Каюсь, снебрежничал. Но позвольте, как же тогда труп оказался на полу, да еще в этакой позе?
— Убийца сволок его с дивана. Задрал рубашку и сунул в руку обрывок сторублевки. Это единственное возможное объяснение. Зачем он это сделал — предполагать не берусь.
