полицейского комиссара нет сомнений в том, что Калверта застрелил портье.
– Вот только Дюпона уже не было в отеле, когда в камине что-то сожгли.
– Опять вы об этом, – поморщился Митя. – Пикар ведь сказал: это не имеет отношения к убийству.
– Возможно. А еще сегодня вечером я обратил внимание, как захлопнулась задняя дверь, когда уходили горничные. Прошлой ночью я слышал такой же звук. Тогда я не придал ему значения.
Митя задумался на несколько секунд, потом покачал головой:
– Не понимаю. В отель же не мог проникнуть посторонний?
– А если дверь захлопнул Дюпон? И, когда стреляли в Найтли, он был уже далеко отсюда?
– Вы допускаете, что он украл картину, но не убивал Калверта?
Американец отвел взгляд и уклончиво ответил:
– Всё может быть.
Митя нахмурился, внезапно сообразив, что Холлуорд, стоя на лестнице, не смог бы услышать, как хлопнула дверь для прислуги. Это возможно только из Салона Муз.
Они перешли улицу, и Бэзил позвонил в парадную дверь. Владелец отеля выглядел так, словно с утра состарился лет на десять.
– Мисс Морелли у себя? – поинтересовался Холлуорд и, получив утвердительный ответ, быстро взбежал по ступеням. Сверху донесся его голос. – Вы идете, Гончаров?
Провожаемый озадаченным взглядом Шабо, Митя направился к лестнице и нагнал Бэзила у двери с номером «3». Уместно ли беспокоить даму в такой час?
Лючия открыла не сразу. На ней было домашнее платье без корсета. Очевидно, она уже отпустила горничную, но еще не ложилась. Накинув шаль, певица воззрилась на непрошеных посетителей – взгляд колючий, как у дикой кошки, окруженной сворой охотничьих псов. Она обхватила себя руками, стараясь скрыть дрожание пальцев.
– Что вам угодно?
Митя оглядел номер, в точности такой же, как его собственный. Заметил слегка выдвинутый верхний ящик комода. Лючия как бы невзначай прислонилась к нему спиной, задвигая на место. Холлуорд остановился напротив нее.
– Вы верите, что Калверта Найтли убил портье?
– Какая разница, во что я верю или не верю? Если бы Дюпон не был виновен, он бы не сбежал.
– А сами вы разве не желали смерти Найтли?
У Мити тоже мелькала такая мысль, однако тон американца ему совсем не понравился.
– Эй, Холлуорд, придержите коней!
Лючия горько рассмеялась. В полумраке комнаты Митя вглядывался в ее лицо, ощущая едва уловимый диссонанс, которому не находил объяснения.
– Вы правы, – проговорила певица, в упор глядя на Холлуорда. – Смерть уплачивает по счетам, гасит все долги. Но я бы не стала стрелять в Калверта. Я предпочла бы мышьяк: крысе – крысиный яд.
Митя побледнел, Бэзил приподнял бровь.
– Почему вы так его ненавидели, мисс Морелли?
– Вас это не касается, мистер Холлуорд. И, к вашему сведению, в такой час я принимаю у себя только своих покровителей. Так что, если вам нечего мне предложить, прошу вас немедленно уйти.
Митя живо представил себе, как Бэзил ведет Лючию в лавку ювелира, чтобы купить ей подарок, выкраивая в уме последние франки на обратный билет до Нью-Йорка. Вполне возможно, что и американец вообразил нечто подобное. По крайней мере, беспокойство за репутацию дамы ему явно было чуждо. Скривившись от отвращения, Митя мысленно пожелал Холлуорду убираться восвояси, а вслух сумел выдавить лишь: «Доброй ночи». Побуждаемый урчанием в животе, он отправился на кухню.
Он прошел через Салон Муз на черную лестницу, мельком глянул на дверь, ведущую во двор, затем спустился на цокольный этаж. Митя полагал, что за последние сутки совершенно утратил способность удивляться, и тем не менее опешил, когда его взору предстал Том Бичем, водрузивший ноги на кухонный стол. Лакей безмятежно потягивал шампанское и дымил сигарой из хозяйских запасов. Он ничуть не смутился при виде постояльца, только ухмыльнулся и кивнул на соседний стул.
– Бокалы в шкафу. Присоединяйтесь. Может, желаете чего-то покрепче?
– Кажется, вы злоупотребляете своим положением, Бичем.
– Доложите старику? А что дальше? Сами станете подавать себе завтрак и чистить ботинки?
Молодой человек немного поразмыслил над его словами, вздохнул и отодвинул стул. В холодильном шкафу обнаружилась буженина. Отрезав несколько внушительных кусков, Митя достал чистый бокал и наполнил до краев.
– За Найтли, – сказал лакей. – Он очень вовремя сыграл в ящик.
– Что? – едва не поперхнулся Митя.
– О, простите, сэр, вы ведь были его другом. Но, сдается мне, вы совсем его не знали.
– На что вы намекаете? Вы – всего лишь отельный слуга!
Бичем выпустил кольцо дыма, потушил сигару и встал.
– Как вам будет угодно, сэр.
С этими словами он вышел из кухни, не дав Мите опомниться и потребовать объяснений.
Дмитрий Егорович Гончаров проснулся в первом часу пополудни, не понимая, где находится. Выпростав руку из-под одеяла, он сшиб с прикроватной тумбочки пустую бутылку столового вина 7, с трудом припомнив, что продукт, изобретенный его соотечественником Смирновым, весьма кстати оказался в кладовой парижского отеля. Звука удара не последовало, и Митя сфокусировал затуманенный взгляд на человеке, ловко поймавшем бутылку в нескольких дюймах от пола.
– Ну и набрались же вы вчера, Гончаров! Обедать пойдете?
– Холлуорд? – Митя тщетно силился собрать себя воедино: в голове шумело, к горлу волнами подкатывала тошнота. – Что, черт возьми, вы делаете в моем номере? Как вы вошли?
– Вы забыли запереть дверь. И проспали визит комиссара. Он сообщил о результатах вскрытия.
– Да? – вяло пробормотал Митя.
Бэзил вернул бутылку на место и раздвинул шторы, впустив в комнату тусклый ноябрьский день. Затем обернулся и внимательно посмотрел на молодого человека.
– Найтли убила пуля. Но она спасла его от более мучительного конца: к моменту выстрела в его теле уже была смертельная доза мышьяка. Любопытно, что именно об этом яде вчера обмолвилась Лючия Морелли.
Странно быть белокурым ребенком под знойным солнцем Италии. Сверстники Лючии, жгучие брюнеты, смотрели на нее как на чудо. Возможно, они бы так не удивлялись, если бы знали, что ее мать – немка. Мари Беккер лишилась семьи во время семинедельной Австро-прусской войны и вместе с младшим братом Альфредом обрела новый дом в Бергамо. Будучи иудейкой, она перешла в католичество, чтобы стать женой аптекаря Карло Морелли, а спустя три года на свет появилась их единственная дочь – Лючия.
Девочка росла в аптеке отца, среди склянок из разноцветного стекла, служивших украшением рецептурной комнаты. Здесь Морелли принимал клиентов и отпускал лекарства. С фрески на потолке за маленькой Лючией внимательно наблюдали глаза Клавдия Галена, величайшего врача Древнего Рима. В детстве она была уверена, что ее папа и есть Гален из Пергама, спасавший
