Верно, Вы считаете меня очень странным другом (ведь мы с Вами условились быть друзьями), раз я умолчала о таком событии, хотя и ненамеренно. Но я уповаю на прощение, как и надлежит всякому грешнику.
Я вернусь в Англию не раньше января или февраля, но буду часто думать о Вас и надеюсь, Вы тоже будете изредка думать обо мне. Обещаю сразу по возвращении известить Вас — сделать это я не забуду, поверьте. Вы проявили ко мне столько доброты и участия, даровав мне неожиданное душевное утешение в моем горе, что я просто пренебрегу собственным благополучием, коли откажу себе в удовольствии вновь увидеться с Вами, как только позволят обстоятельства.
Я читала несколько сочинений месье де Лиля, но не упомянутый Вами сборник — я постараюсь раздобыть оный во Франции, дабы высказать здравое суждение о нем при следующей нашей встрече.
За сим остаюсь Ваш любящий друг
Э. Картерет.
Я поцеловал письмо и откинулся на спинку кресла. Все хорошо. Все просто замечательно. Даже перспектива разлуки с мисс Картерет не приводила меня в ужас. Ведь она мой любящий друг и будет думать обо мне столь же часто, как я — о ней. А когда она вернется — что ж, надеюсь, тогда наша нежная дружба быстро перерастет в пылкую любовь.
Рассказ о последующих неделях я опущу, ибо они текли скучно и однообразно. Я часами сидел за рабочим столом, делая для себя записи и заметки относительно проблем, все еще требующих решения: смерть мистера Картерета; линия действий, которую следует выбрать в связи с фактами, изложенными в его письменном свидетельстве; срочная необходимость найти неопровержимые доказательства, юридически подтверждающие мою подлинную личность; причина, побудившая мисс Имс прислать мистеру Картерету листок со словами «Sursum Corda»; и наконец (последнее по счету, но отнюдь не по важности) способ, каким я сорву личину со своего врага. Если бы только я мог обратиться за советом к мистеру Тредголду! Но он все не шел на поправку, и в два или три своих визита в Кентербери я печально сидел у его постели, задаваясь вопросом, выйдет ли когда-нибудь славный джентльмен из промежуточного состояния между жизнью и смертью, в кое оказался ввергнут жестоким недугом. Доктор Тредголд, однако, продолжал надеяться на лучшее — и как врач, и как любящий брат — и заверял меня, что в его практике подобные случаи нередко заканчивались полным выздоровлением. Я каждый раз возвращался на Темпл-стрит со слабой надеждой, что к следующему моему визиту у больного появятся признаки улучшения.
Но с каждым днем настроение у меня неуклонно падало. Лондон, холодный и мрачный, казался чужим и неприветливым — многодневные удушливые туманы, скользкие от грязи улицы, люди с лицами такими же желтыми и нездоровыми, как окутывающие город миазмы. Я отчаянно тосковал по прекрасным глазам Картерет и начал исполняться уверенности, что она забудет меня, несмотря на свои обещания. В довершение ко всему я был лишен дружеского общения. Легрис находился в Шотландии, а Белла уехала к занедужившей родственнице в Италию. Я виделся с ней вскоре после своего возвращения из Эвенвуда, на обеде, устроенном Китти Дейли по случаю дня рождения своей protégée. Разумеется, все мои чувства и мысли были заняты мисс Картерет, но все же я нашел Беллу очаровательной, как всегда. Влюбиться в нее ничего не стоило, только безумец мог остаться равнодушным к ней. Но я и был таким безумцем — бесповоротно сведенным с ума мисс Картерет.
Поздно вечером, когда все гости разъехались, мы с Беллой стояли у окна, глядя в озаренный луной сад. Она положила голову мне на плечо, и я прикоснулся губами к ее надушенным волосам.
— Ты был необычайно мил сегодня, Эдди, — прошептала она. — Наверное, разлука действительно усиливает любовь.
— Никакая разлука, сколь угодно долгая, не может усилить моей любви к тебе, ибо сильнее не бывает, — ответил я.
— Я рада, — сказала Белла, прижимаясь ко мне. — Только хорошо бы ты не уезжал так часто. Китти говорит, я маюсь и хандрю, точно безответно влюбленная школярка, когда тебя нет в городе, а это плохо сказывается на моей работе, знаешь ли. На прошлой неделе мне пришлось отказаться от встречи с сэром Тоби Дансером, а все наши девушки считают его господином приятным во всех отношениях. Так что видишь, тебе нельзя оставлять меня надолго, иначе тебе придется держать ответ перед Китти.
— Голубушка, я ничего не могу поделать, если моя работа вынуждает меня иногда расставаться с тобой. Кроме того, если твоя хандра мешает тебе общаться с другими мужчинами, мне стоит, пожалуй, уезжать почаще.
Белла больно ущипнула меня за руку и отстранилась. Но я видел, что она лишь притворяется раздосадованной, и вскоре мы удалились в спальню, где мне было дозволено вдоволь налюбоваться, а затем и овладеть теми сладостными телесными совершенствами, в наслаждении коими было отказано приятному во всех отношениях сэру Тоби Дансеру.
Я покинул Блайт-Лодж рано утром, не будя Беллу. Она чуть пошевелилась, когда я поцеловал ее, и несколько мгновений я стоял, глядя на прелестное лицо и разметавшиеся по подушке черные волосы.
— Милая, милая Белла, — прошептал я. — Если бы только я мог полюбить тебя!
Потом я поворотился и вышел прочь, оставив Беллу спать и видеть сны.
Минуло Рождество, и прошел целый месяц нового 1854 года, прежде чем однообразное течение моей жизни нарушилось.
Второго февраля меня вызвал мистер Дональд Орр, и у нас состоялся весьма неприятный разговор. Мистер Орр заявил, что знает, что я продолжаю получать жалованье, не выполняя, насколько ему известно, никакой работы. Но поскольку я числился в должности личного помощника мистера Тредголда, он ничего не мог поделать, кроме как неприязненно уставиться на меня, задрав свой костлявый шотландский нос, и холодно высказать предположение, что, видимо, у мистера Тредголда имелись свои причины нанять меня.
— Вы правы, — с довольной улыбкой согласился я. — Имелись.
— Но такое положение вещей не может продолжаться долго. — Мистер Орр вперил в меня угрожающий взгляд. — Если мистер Тредголд, не дай Бог, не оправится, мне придется принять определенные шаги к переустройству фирмы. В этом печальном случае, мистер Глэпторн, ввиду прекращения вашего сотрудничества со старшим компаньоном, у меня может возникнуть необходимость отказаться от ваших услуг. Вряд ли мне нужно добавлять к сказанному еще что-либо. — На этой дружеской ноте разговор закончился.
Тем вечером я сильно напился и вдобавок поддался искушению приложиться к своей бутылке с настойкой Далби.[270] Ночью во сне мне привиделся Эвенвуд — но не такой, каким он снился мне в детстве, а лежащий в руинах после некой грядущей катастрофы, с обрушенными башнями и шпилями. Один только мавзолей остался целым и невредимым среди разрухи и запустения. Мне приснилось, будто я снова стою перед погребальной нишей с останками Лауры Тансор и колочу кулаками в каменную плиту, до крови сдирая кожу, в отчаянной попытке проникнуть в гробницу, но плита не поддается. Потом я поворачиваюсь и вижу во мраке рядом лорда Тансора, по обыкновению безупречно одетого, с улыбкой на устах.
Он говорит:
Что тебе известно? Ничего.
Чего ты достиг? Ничего.
Кто ты такой? Никто.
Потом он запрокидывает голову и разражается безудержным смехом. У меня не выдерживают нервы, я выхватываю из кармана длинный нож и вонзаю ему в сердце.
Я проснулся в холодном поту и долго не мог унять дрожь в руках.
Потом, когда забрезжил рассвет, я вдруг сообразил, что хотел сказать мне мистер Картерет.
«Sursum Corda». Сами по себе слова ничего не значили. Но вот каменная плита, на которой они были высечены, имела огромное значение. Ибо за ней скрывалось не только последнее пристанище бренного тела — за ней скрывалась правда.
38. Confessio amantis[271]
Потянулись мучительно долгие дни неопределенности и отчаяния, перемежаемые краткими периодами лихорадочного возбуждения. Прав ли я? Действительно ли решающее доказательство, которое я мечтал найти, находится в гробнице женщины, давшей мне жизнь, или я ослеплен навязчивой идеей? Как мне доказать свою правоту, если не актом чудовищнейшего кощунства? Мысли мои беспорядочно скакали, носились по кругу, теснили одна другую, и умственное смятение неуклонно возрастало. Я то исполнялся ликующей уверенности в своем скором успехе, то впадал в беспросветное уныние. Прекратив принимать пищу и выходить из дома, я стал все чаще и чаще прибегать к своей настойке и лежал пластом на кровати в плену ужасных кошмаров, не замечая смены дня и ночи.
Так все продолжалось, покуда бутылка со средством Далби не опустела. Не имея сил пойти купить еще, я погрузился в тупое оцепенение, из которого в конце концов меня вывела миссис Грейнджер осторожным потряхиванием за плечо. Обнаружив меня в столь плачевном состоянии и решив, что у меня предсмертная агония, он позвала на помощь моего соседа Фордайса Джукса — сейчас он стоял у нее за спиной, озадаченно почесывая затылок.
