Влад встал, спустился по лестнице и вышел на улицу, где неожиданно пошел терпкий ледяной дождь. Сугробы на газонах фантастически быстро умирали. Собственно, это уже были не сугробы, а их трупы. Во дворе стояла «газель» с зашторенными окнами. Гиреев влез в нее с трудом, хотя ему даже открыли изнутри дверь. Майор выгнал водителя на улицу и сказал:
– Владимир Геннадиевич, поедемте, в пустом складе отрепетируем. Сотрудник наш уже там, крутит свою шарманку. Я хочу, чтобы вы вообще никому ничего не говорили. Скажите вашим, что уезжаете… ну, в отделение, например, бумаги подписать. Я подтвержу. Звоните быстро. Витя! – открыл он дверь и окликнул водителя. – Поехали!
Через двадцать минут «газель» въехала в огромный железный склад. Навстречу с какой-то лавочки поднялся немолодой уже, волосатый до безобразия мужик, отдаленно похожий на грязного Леннона в очках, и отбросил в сторону окурок. Рядом стоял трехногий штатив с пригорюнившейся потертой камерой.
Майор и Гиреев вышли из машины, после чего «газель» попятилась, выехала наружу, и водитель с грохотом задвинул огромную, двухэтажную дверь склада. Сразу стало тихо, но гулко. Сверху монотонно гудели мощные люминесцентные светильники. Леннон потянулся и без всякого приветствия начал:
– Я, значит, по таким вещам специализируюсь, поэтому слушайтесь и делайте, как я вам говорю, Владимир Геннадиевич. Будем имитировать выстрел в сердце. Где-то минут за пять-десять-двадцать вам место на набережной освободят, чтобы в радиусе метров сто– двести никого близко не было. В машине вам прикрепят на область сердца уже готовое пулевое отверстие и чуть сбрызнут кровью. Самую малость. Будете в плаще? Тогда застегнетесь и спуститесь, там будет такая же лавочка. Впереди, у парапета, будет наш сотрудник. Как только он снимет шляпу, вы расстегнете плащ и выстрелите себе под ноги вот из этого пистолета. Это ИЖ-79-9Т, он же «макарыч», на ПМ, как видите, изрядно похож. Травматический. В магазине будет два шумовых патрона. На случай, если один даст осечку. Но это вряд ли. После этого валитесь на бок на скамейку, потом на землю. Только так, и одежду не жалеть. Лежать и ждать. Не волнуйтесь, никто чужой к вам не подойдет, но издалека все должно выглядеть натурально. Потом подъезжают две машины милиции, труповозка, и мы снимаем. Когда наведу на вас камеру – не дышите. Это всего три секунды. Больше вокруг снимать будем. Ноги ваши, капли крови, тело под простыней, машины… Пару злых ментов, они будут свободной прессе рот и объектив закрывать, не без этого. Вот, переоденьтесь быстренько в это да будем пробовать…
Леннон подал ему какой-то строительный костюм не первой свежести.
– А в своем можно? – спросил Влад.
– Да мне-то все равно, – равнодушно пожал плечами специалист, – но вам еще обратно ехать. Как будете грязь объяснять? То-то… Одевайтесь, давайте. Майор, возьмите шляпу, отойдите к той стене и наденьте. Как махну рукой – снимайте.
– А мне что делать? – спросил Гиреев.
– Так… – скучно протянул Леннон. – я кому до этого все говорил?
– Ну… мне…
– Если человек впереди шляпу снимает, что делаем?
– Ах, да, извините, задумался, – Влад тут только понял, что дико устал.
– Поехали. Майор, шляпу приготовим! Владимир Геннадиевич, застегните куртку и идите к лавочке.
В этот момент майор снял шляпу, и Гиреев тут же хлестко выстрелил себе под ноги. Сизый дымок защекотал ноздри.
– Я не понял, – бесцветным голосом сказал Леннон, – майор, в чем дело, я еще не махал!
– Она сопливая какая-то, ваша шляпа!
– Не сопливая, а в солидоле! Микробов там нет! Наденьте немедленно. А вы, Владимир Геннадиевич, почему на ходу стреляете? Вы хоть раз видели… ну не знаю, в фильме, например, чтобы самоубийцы стреляли в себя на ходу? Вы бы еще побежали!
– Так снял же шляпу! – виновато возразил Влад.
– Ну, вообще-то, да. Ладно, еще раз. Майор! Хорошо. Самоубийца! Идем, садимся, расстегиваем… Шляпа – раз…
Раздался еще один оглушительный выстрел.
– Стоп!!! Послушайте, Владимир Геннадиевич, вам куда стрелять надо?
– Ну, в себя, – пролепетал Гиреев, чувствуя идиотизм ситуации, – то есть перед собой, конечно…
– Верно. А зачем вы стреляли в майора, да еще в голову ему целились?
– Понимаете, я ждал, когда он шляпу снимет… А он все не снимал… Ну и машинально… Извините…
– Нда, – протянул Леннон, – да вы киллер какой-то, а не самоубийца… Давайте еще раз!
Я фильмы почти не смотрю. Нет в них ничего. Все как-то излишне выпячено и неправильно, как обратная перспектива на рублевских иконах. Особенно, конечно, от индийских тошнит. Мишура, вопли, музыка на одной ноте… ни одного индийского фильма до конца не досмотрел даже в детстве. А уж взрослым и подавно. Документальные, конечно, просматриваю. Полезно. Учебные всякие, спортивные. А художественные– нет. Вранье. Мерзкое вранье. Вот музыкальный какой фильм еще можно посмотреть – там сюжета нет, звук один с картинками. Настроение. Ну вот как птицы поют в лесу. Не надоедает же. Потому что ничего не придумано. Не украдено ни у кого. Не высосано из пальца.
Но есть один актер японский. Такеши Китано. Я когда первый раз его увидел на экране, подумал – даун. Невзрачный, серый, кривоногий, без выражения на лице, без слов. Я бы выключил фильм, да в этот момент он мне в глаза посмотрел с экрана. И я дрогнул. В этом невзрачном азиате мелькнула такая сила, что я сел и, не отвлекаясь, просмотрел всю картину. Всю эту хрень японскую, всю несуразицу, все эти непонятные переплетения судеб, всю нелогичность поведения, прослушал все диалоги на лающем языке, всю музыку, похожую на разминающийся оркестр, все шумы ветра и все шаги в этом фильме. Потом я встал, сходил в ближайший ларек и набрал еще фильмов с его участием.
Потом я узнал, что он еще режиссер, потом что он сценарист… Но мне это было неважно.
Такеши, а вернее – его герой, существовал как я. Говорил как я. Улыбался… если вообще улыбался – как я. Но больше всего он молчал. Глубоко, с оглушительным, рвущим барабанные перепонки эхом. Так молчит снежный склон, перед тем как превратиться в лавину и сорваться вниз. Он внушает уважение, даже когда не издает ни звука. Так, наверное, спит бомба небывалой мощности, перед тем как превратить весь город в раскаленную пыль. Так же многозначительно молчит зародыш кашалота. Так же еле слышно зреет магма в жерле вулкана.
От такой тишины встают дыбом волосы.
От такого взгляда слепнут.
От таких движений цепенеют.
Потому что они только кажутся неуклюжими.
Потому что в следующее мгновение Такеши Китано сделает такой ход, от которого уйти уже невозможно.
Фильмы кончились. Я пересмотрел все, какие смог найти, и даже те, в которых у него были символические роли.
Бывший комик, потерявший чуть не половину лица в аварии, от чего любая улыбка дается с трудом, но если она все же получается – она невыносимо солнечна.
Она как бы подразумевается у него. Как бы есть. И потому, что бы он ни делал – убивал, насиловал, предавал, обманывал, бросал умирать или бессмысленно спасал, – в его поведении нет ни добра, ни зла. Ведь и добро и зло появляется тогда, когда к нему хоть как-то относишься. А если не относишься никак? Если тебе все равно, жизнь или смерть, смех или плач, спасать или топить? Если все твои поступки – только сиюминутные решения твоего тела? Если трупы не пугают и не расстраивают, а всего лишь мешают пройти? Если женщина имеет на тебя влияние только в одном случае – если она сильнее тебя?
Каменная полуулыбка, мягкий кошачий шаг, твердая рука и ни одного неправильного движения – вот что такое Китано. Жизнь – это всегда мучительный выбор. Но только не у Такеши. В его шахматах ход делается с быстротой молнии и не оставляет никаких иллюзий. Даже если он неправильный и ведет к смерти. Так ведь и смерть – всего лишь ход.
Всего лишь ход…
Где-то на другой стороне планеты живет человек, которого ты понимаешь, как самого себя. В одном из фильмов он взбирается на крышу, садится там на корточки, совсем как я в детдоме. Он совсем немного думает. Возможно – переводит дыхание. На нем плащ или накидка – непонятно. Потом он так же, как я в детстве, распрямляет ноги и прыгает вниз.
Крылья за спиной…
Ни одного неправильного движения…
Всего лишь ход…
Я выключил DVD-проигрыватель. Встал и пошел за короедом в бункер. Вытащил его, поставил перед мишенью и дал в руки пневматически пистолет.
– Тяжелый? – спросил я.
– Да… – взял Коля его двумя руками, но он все равно тянул вниз.
– Сейчас… Ну не знаю, встань на колени, что ли, а пистолет на табуретку поставь. Держишь?
– Ага.
– Это не настоящий, как ты понимаешь. Там мушка есть и планка прицельная. В планке – вырез. Совмещаешь вырез с мушкой и с центром мишени. Лупишь прямо туда. Давай!
