Доусон глубоко вздохнул:
— Мальчик-день-рождения не убивал Бренду.
Я приложил голову к холодному стеклу окна:
— Это твоя мама, да? Ей не понравилось…
— Мама подумала, что Бренда охотница за кошельками. Но она ошибалась.
— Поэтому она и убила Бренду.
Молчание.
— Нет. Я опередил ее.
Улица, была тихой и темной, когда Доусон, затормозив, припарковался на гравийной площадке за невзрачным бетонным зданием — четыре этажа, свет горит в окнах.
Я моргнул. Руки были словно налиты свинцом, ноги тоже. Наверное, потерял прилично крови.
Он, помогая, почти выволок меня из машины:
— Идти можете?
— Я не… Да.
— Тут недалеко. — Он взял мою руку и положил себе на плечо.
Открыл заднюю дверь своим ключом, и мы похромали но узкому коридору к небольшой лестнице, ведущей вниз. Черт побери, ну почему здесь должна быть лестница?
Шаг, пум… Шаг, пум… Переношу вес тела на пятку и стучу каблуком.
Внизу синяя дверь с почтовым ящиком. Доусон снова вынул ключи, поколдовал с замком, и мы очутились в небольшой квартирке в полуподвальном этаже, наполненной ароматом чего-то пекущегося.
Он закрыл дверь и стал запирать ее: три тяжелые щеколды и привинченный к половицам металлический прут, крюком вдевающийся в большую стальную пластину на двери.
В наших краях домашние плантации с марихуаной так круто не охраняют.
Доусон снял пальто и повесил его на крючок:
— Брен? Брен, это я.
Голос из холла:
— Как потренировался?
Он провел меня на маленькую кухню, выкрашенную в веселенькие желтые цвета Перед электрической плитой, помешивая что-то в кастрюле, стояла молодая девушка.
— Рыбные палочки и яблочный пирог, если ты не… — Она обернулась — длинные светлые волосы и прическа совсем как у матери.
Улыбка исчезла с лица Бренды Чедвик. Она уронила деревянную ложку и прикрыла выдававшийся живот руками:
— Кто это?
Доусон успокаивающе поднял руки:
— О’кей, не волнуйся, я все объясню.
— Да уж объясни, пожалуйста!
Передо мной на столе стояли чашка горячего чая с молоком, тарелка рыбных палочек, картофельное пюре и макароны-колечки. Все остывало, в то время как Доусон и Бренда с волчьим аппетитом уничтожали свой ужин.
Бренда отправила в рот последние макаронинки, выпрямилась и погладила выступающий живот:
— Сами понимаете, мы не могли остаться. Если бы мать Доусона узнала, что я беременна, она убила бы и меня, и нашего ребенка.
— Пришлось убежать.
Доусон покачал головой и обнял ее за плечи:
— Ты маму не знаешь. Она бы нашла нас, где бы мы ни прятались.
Великолепно. Я отодвинул в сторону свою тарелку:
— Но только не в том случае, если она подумает, что Бренда уже мертва.
— Почему я и сказал, что видел, как Бренду похитили. — Он уставился на свои руки. — Мама не всегда была такой, она такой стала после того, как искалечили отца…
Все очень просто — обычная работающая мать, присматривающая за семейным бизнесом.
Бренда внимательно посмотрела на меня:
— Это была моя идея. В газетах напечатали открытку девочки из Инвернесса, и мы сделали похожую фотографию.
— Итак, вы подделали похищение, подделали поздравительную открытку и нашли в Глостере квартиру, в которой можно спрятаться.
Доусон кивнул:
— Мужчина должен заботиться о своей семье.
Пapa тринадцатилеток играет в семью. По-видимому, у них это надолго.
Бренда улыбнулась ему:
— Знаю, что это совсем немного, но зато это наше. Доусон слегка приворовывает у своей мамы каждую неделю, этого хватает, чтобы платить за аренду и покупать вещи для ребенка.
— Я кладу деньги на банковский счет. Скоро у нас будет настоящий дом.
Зазвонил мой мобильный телефон. Доусон и Бренда вздрогнули. Я дождался, когда звонок переключится на голосовую почту.
— А как насчет твоих отца с матерью? — спросил я.
Она опустила голову:
— Если все так и останется, она им тоже ничего не сделает.
После ужина Доусон помог мне пройти в ванную. Я сел на край унитаза. Бренда разрезала и сняла с моей ноги потертый пластиковый мешок, а потом упаковочную ленту под ним. Полотенце было темно-красным от крови, оно упало в ванну, расплескав но ее бортам маленькие капли крови.
— О господи… — Она облизала губы, потерев друг о друга кончики затянутых в резиновые перчатки пальцев. Взглянула на капающее месиво из кожи и упаковочной ленты. — Хотите, чтобы я сняла ботинок, или, может быть, я лучше его разрежу?
Сейчас в ванной комнате пахло фейерверком и кровяной колбасой.
— Срезай. Все равно он испорчен.
Я закрыл глаза и стиснул зубы. Куски ботинка со стуком упали в ванну.
Металлический звук. Шипение. На ступню полилась теплая вода.
Приоткрыл глаза.
Бренда водила туда-сюда по ступне душевой лейкой, смывая толстые комья свернувшейся крови.
— Давай, Брен, у тебя получится…
Она надула щеки и сморщилась.
Сквозь красное и черное проглянула розовая плоть. Ступня опухла и раздулась, словно от осиного укуса, в самом ее центре, примерно в дюйме от того места, где она переходит в пальцы, была небольшая дырочка, не больше обычной горошины. Солнышко с лучиками, которым было отмечено входное отверстие нули на ботинке, было и на ноге. В кожу впились черные пороховые точки. Из распухшего месива торчали маленькие осколки кремового цвета. Кость.
Изнутри, окрашивая воду, сочилось розовое.
Она взглянула на меня:
— Шью я не очень хорошо, но зато у меня есть дезинфектант?..
— Просто промой и перебинтуй, этого будет достаточно. — Я попытался улыбнуться, пока кровь стекала в ванну. — У тебя отлично получается. Ты будешь хорошей матерью.
Ну что, гангрена мне вроде больше не угрожает.
Струи дождя мерцали в свете уличных фонарей.
— Мне правда очень жаль, серьезно. — Доусон переступил с ноги на ногу. — Вы сюда приехали из-за нас, и мне очень жаль, что я не могу помочь спасти вашу дочь. — Он порылся в кармане и достал маленький пластиковый пакет с дюжиной маленьких таблеток на дне. — Амфетамины… но крайней мере, за рулем не заснете. И еще я залил полный бак бензина.
Я взял таблетки, положил в карман:
— Не нужно приворовывать товар у своей мамаши, кто-нибудь может заметить.
Он вздернул подбородок:
— Мужчина должен заботиться о своей семье.
— Смотри, накажут тебя родители. — Я сел за руль «рено». — Ты хороший парень, Доусон, постарайся не стать похожим на свою мать.
Он ухмыльнулся мне:
— Не беспокойтесь, я дерьмово выгляжу в колготках.
Фары осветили противоположную сторону дороги, оставив за собой мерцающий след, который пульсировал в одном ритме с моей продырявленной ногой. Не очень-то легко было вести машину, нажимая на газ и тормоз одной левой ногой, но я справлялся. Пока. Бешено колотившееся сердце не хотело успокаиваться, как бы я ни скрипел зубами. Чертовы амфетамины. Да и высокое давление совсем не то, что нужно для дырки в моей ноге. Но, по крайней мере, я все еще ехал…
Перед глазами, под мелким дождем, со стоном и визгом колыхались дворники, и звук у них был как у разъяренных ворон, ждущих, как бы выклевать мне глаза.
Пришлось остановиться и заправиться. Выпил немного напроксена, диклофенака и трамадола, которые прихватил с собой из дома. Боль снова утихла, и вести машину стало легче.
Судя по часам на приборной доске, времени было чуть больше половины одиннадцатого. До полуночи полтора часа. Семнадцать часов до пяти вечера понедельника. Полтора плюс семнадцать будет… Протер кулаком глаза. И почему фары такие ослепительно яркие? Восемнадцать с половиной.
Восемнадцать с половиной часов до того, как Мальчик-день-рождения начнет резать на куски мою девочку.
Я слегка шевельнул левой ногой, держа «рено» на М6 четко на семидесяти. Если по пути сюда можно было помахать удостоверением, и это срабатывало, то теперь, когда зрачки у меня как две большие черные пуговицы, а в ноге дырка, это вряд ли поможет.
Слева пролетел Престон — огни в темноте и название на блестящем от дождя дорожном указателе.
Восемнадцать с половиной часов.
В кармане завизжал мобильный телефон. Достал: «ГЕНРИ». Нажал на кнопку.
— Это… это больше не работает… — Слова невнятные, наползают друг на друга.
— Ты нашел Ребекку.
— Я старался., я старался не думать… Но это так… трудно… Мне так жаль, Эш, так… мне так жаль. — Невероятно, я своими глазами видел, как он в одиночку в один присест уговаривает бутылку виски, и ничего. Совершенно трезвый. — Я хотел… хотел спасти ее, но это… я не смог… я не смог понять, чего он хочет..
