В неясный предрассветный час, сумеречный и тяжелый, казалось, от всеобщей вселенской дремы, Чухлова встряхнул телефонный звонок. Дотянувшись до трубки, он поспешно сказал в нее сердитым, хриплым со сна голосом.
— Ну что еще... слушаю!
Тут же покосился через плечо — не проснулась ли Варвара, дьявол их забери, эти сумасшедшие, посреди ночи звонки. Можно, наверно, сто лет проработать в милиции тем же начальником райотдела, и все равно не привыкнешь к ним — неурочным звонкам, бессовестно ломающим твой сон, от которых сердце пугливо, болезненно сжимается: что на этот раз, а?!
Вчера он поздно вернулся из Чуваксина, ложился спать усталый и возбужденный. Все эти дни втайне надеялся, тревожно, как бы издалека сам в себе прислушиваясь к этой надежде, а вдруг бежавший из заключения Хрякин все ж доберется до родимых мест и они с ним встретятся? Но Хрякина перехватили в Липецкой области, и это, конечно, прекрасно, что не дали ему погулять на воле, а то бы с автоматом в руках Хрякин мог натворить таких дел — сироты бы да вдовы на его пути оставались... А теперь отгулял свое. И все-таки хотелось ему, Чухлову, напоследок посмотреть в хрякинские волчьи глаза, чтобы именно он, Чухлов, никто другой, взял бы его. Самолично...
— Товарищ майор? — резко прозвучало в телефонной трубке. Голос дежурного — недавно после окончания училища присланного в отдел лейтенанта — был нетерпелив, по-юношески звонок. — Вы слушаете?
— А что я, по-твоему, делаю?
— Разрешите доложить...
— Короче! Что?
— Из кассы мебельной фабрики похищен сейф...
«Ничего себе неделя начинается, — Чухлов положил трубку на аппарат. — Давненько такого в Доможилове не было. Свои иль залетные?»
Он снова взглянул на Варвару — та лежала недвижно, как-то неловко прикрыв лицо согнутой в локте рукой, однако дыхания ее он не уловил: не спит! Тихонько выбрался из постели, и когда умылся, прошел из ванной на кухню — жена в длинной ночной сорочке сидела уже там, а перед ней — для него — стояла кружка с простоквашей и тарелочка с пирожками. Сквозь окна сочился мутный свет, слабо проявляя из чернильно-фиолетовой наволочи кухонные предметы, тускло поблескивающую посуду в шкафу. По заспанному лицу Варвары тоже скользили темные неровные блики, старя его, превращая чуть ли не в старушечье; и может, от этих бликов или на самом деле так было — на лице жены Чухлову виделись недовольство, даже вроде бы отчужденность.
Удивляться не приходилось: вчера меж ними случилась размолвка, и Варвара, отходчивая при больших семейных ссорах, из-за пустяка, бывает, дуется на него по два-три дня. Да, впрочем, дуется ли? Точнее, вид такой делает, а по его личному определению — «страху нагоняет»! Чтоб, дескать, не забывался, помнил, что кроме его милицейской службы существуют семейные обязанности, и она, Варвара, терпит-терпит, но любое терпенье лопается... Вон дочь из Москвы сообщила — приезжает, и не одна к тому ж, а в угловой комнате обои старые, залоснились, краска на полу облезла, рама на проржавевших петлях скрипит, того гляди сорвется, — есть ли хозяин в доме? Не стыдно будет перед чужим человеком? «Год, ты понимаешь, го-о-од твержу тебе про ремонт, — досадливо говорила за ужином Варвара. — Денег тебе жалко, Чухлов, мастера позвать?»
И, прислушиваясь сейчас, не едет ли за ним машина, начиная раздражаться, что долго они там, в отделе, возятся, замечание от него водителю обеспечено, он сказал Варваре:
— Найду я тебе сегодня мастера.
А из головы все эти минуты не уходило главное сейчас для него: «Свои иль залетные?» И пока вяло — не по времени — завтракал, думал о Варваре, уже успел перебрать в памяти, как картотеку полистал, кто из своих, доможиловских, мог пойти на такое: выкрасть сейф с деньгами. Есть четыре-пять лихих удальцов на примете, всегда готовых взять, где плохо лежит, — их на месте преступления за руку хватали, судили потом... Однако предполагать, подозревать — занятие зыбкое, тут легко маху дать, окажется после, что кого имел в виду, он вовсе ни при чем, своим неверием, подозрением ты, выходит, оскорбил его... Ах, если б те, кто уволок этот фабричный сейф, хорошенько б «наследили» там, в помещении кассы, чтоб сразу можно было выйти на них! Дай-то бог, как говорится.
Варвара продолжала молчать.
Послышался нарастающий гул автомобильного мотора; на крыльце, узнав приближающуюся машину, коротко, но громко тявкнула Сильва, давая знать хозяину, чтоб выходил. Фары золотисто высветлили штакетник ограды, недвижные в сонном покое кусты сирени. Чухлов, надвинув козырек фуражки пониже, на самые брови, потоптался, покашлял в кулак, постоял посреди кухни еще полминутки, раздумывая, заговорить ли опять с Варварой иль нет, и все же не поступился своим мужским самолюбием — молча пошел к двери.
Ее голос остановил его у порога:
— Сказал бы уж хоть... надолго ль?
— Да нет, — быстро отозвался он. — Воришка один объявился...
— Стали б из-за какого-то воришки тебя из постели вытаскивать!
Он вернулся к ней, шутливо пригнул ее голову к столу: на тебе! Она потерлась щекой о шершавый обшлаг его форменной тужурки, сказала, как говорила уже не раз:
— Сколько я еще буду мучиться с тобой, Чухлов?
— Не так уж много нам осталось, Варя, — ответил он и хотел, чтоб легкими его слова были, но почему-то не получилось, как-то уж всерьез, по-правдашнему вышло. Попробовал исправить — добавил с фальшивой приподнятостью: — Давно ж советую: беги от меня на спокойную жизнь к какому-нибудь бухгалтеру!
Варвара почему-то вздохнула.
— Обедать приходи.
— Слушаюсь!
— Поосторожней, если что...
— Само собой!
Только открыл дверь — Сильва на грудь прыгнула, успела в щеку лизнуть.
— Ах ты, пенсионерка, ах ты, морда ласковая, а знаешь: скоро наша Таська приедет, Тая!
Овчарка, услышав близкое, приятное ей имя, радостно поскуливала, толкалась в колени.
У калитки стоял сержант-водитель по фамилии Зайцев.
— Не дождешься тебя, будешь спать на дежурстве — в пожарную охрану переведу! — то ли пригрозил, то ли пошутил Чухлов.
Похищенный на фабрике сейф — аккуратный, полметра на полметра стальной ящик, открывавшийся двумя нехитрыми ключами, — был «гундобинский», то бишь когда-то, тому шесть десятков лет, принадлежал доможиловскому купцу Гундобину.
Кому начавшаяся империалистическая война была в разор, дышала в лицо смрадным тленом, а предприимчивый купец усмотрел в ней возможную выгоду для своего кармана. Он быстренько заложил полукустарное, однако обширное предприятие, выторговал для племянника штабс-капитанские погоны, и тот стал подле него «военпредом», заключавшим с дядей договоры на военные поставки; и через два-три месяца в действующую армию ходко пошли крашенные в защитный цвет гундобинские изделия — обозные повозки, санитарные двуколки, артиллерийские зарядные ящики на кованых колесах, походные кавалерийские коновязи и даже складывающиеся «военно-полевые» стульчики для господ офицеров...
В восемнадцатом оставшиеся без призора мастерские Гундобина в одну ветреную осеннюю ночь выгорели дотла. Возможно, спалил их сам обезумевший от ярости и горя купец или кто-то из его многочисленной родни, живые веточки от которой до сих пор прослеживаются в Доможилове. Да и сама фамилия в трех-четырех домах сохранилась, хотя владельцы ее — далекие отпрыски разворотливого российского торгаша-промышленника — по сегодняшним представлениям вполне приличные и, правильнее будет сказать, обычные люди — рабочие и служащие местных учреждений. А один из современных Гундобиных вырос до большого музыканта, лауреата международных конкурсов, чем в Доможилове, естественно, гордятся. В краеведческом музее при Доме культуры на стенде, отведенном теме «Развитие капиталистических отношений после аграрной реформы 1861 года в Доможиловском уезде», есть пожелтевшая фотография Гундобина-старшего — хищника и эксплуататора; а на стенде, раскрывающем достижения социалистической культуры в масштабах района, законно занял свое место снимок Гундобина-правнука — известного виолончелиста и доцента консерватории... Никакого противоречия, понятно, тут нет. Старое — в прошлом, кто чего заслуживал — свое получил; молодое же — со всеми трудовыми полезными делами и талантами — в настоящем. Жизнь в вечном разумном продолжении!
Впрочем, все это припоминается к случаю, Чухлову сейчас не до исторических экскурсов, хотя — поразмыслить — ведь не по прихоти памяти, а само собой, по необходимости, всплыло в разговоре купецкое имя. Когда стали выяснять, какой же был сейф, оказалось, «гундобинский». И еще... Мебельная фабрика в тридцатые индустриальные годы поднялась на бурьянном пепелище гундобинского заводика, на пустом холодном месте. Из купеческих помещений оставался лишь маленький осанистый домик из красного кирпича — бывшая контора. Тогда она стояла на отшибе, в сторонке от пронзительного шума мастерских, и пожар восемнадцатого года не достал ее.
