— Послушай, Миша, — сказал Чухлов перебиравшему на столе бумаги Чернущенко, — ведь они безошибочно вышли на лаз, знали, где копать...
— По этой линии пощупать? Не мешает!
— А кто мог помнить о лазе?
— Бывший хозяин дома, во-первых...
— Эк куда хватил! Гундобин, что ль? Купец?
— Еще тот, кто когда-то щитом закладывал, землей засыпал...
— Это уже похоже на дело.
— Может, с фабричного завхоза начать?
— Попробуй, Миша. А лучше так... придет — вместе с ним ко мне.
Стрелки часов между тем показывали всего половину девятого. Утро было по-летнему пригожее, в ярком свете, без той обволакивающей тело знойной духоты, что накапливается к полудню. И что за жара стоит весь месяц! Поля вокруг Доможилова изнывают в сухом безветрии, лес до мшистой подстилки прокален солнцем: редкий гриб не успеет проклюнуться — уже червивый. В Чуваксине, где Чухлов еще вчера ночевал, жаловались: неделя-другая без дождя — урожая не видать. Зерно в хлебном колосе останется щуплым, легким, картошка будет мелкой, огурцов и помидоров вдоволь не есть... Снарядом бы встряхнуть, что ли, небесную канцелярию!
А горячие лучи с белого безоблачного неба начинают доставать сюда, в кабинет... Чухлов стянул с себя, повесил на пластмассовые плечики тужурку, отстегнул галстук, удобнее — надолго — расположился за столом. Денек разгорается, кроме главных дел, самого наипервейшего среди них на сегодня есть текущие, тоже обязательные.
Вот стопка новеньких, пахнущих клеем и краской паспортов — на подпись ему. Их вручат вечером шестнадцатилетним — в районном Доме культуры, на украшенной кумачом сцене, под торжественную музыку духового оркестра. Напутствовать ребят добрым словом придут ветераны труда, герои минувшей войны. Начальник паспортного стола и секретарь райкома комсомола — устроители мероприятия — просили, чтоб на этой праздничной церемонии непременно присутствовал и он, Чухлов, при полном параде, с орденами и медалями, тоже с продуманной или записанной на бумажку напутственной речью, поучающей и подбадривающей юных граждан государства, выросших на славной доможиловской земле... Грешно было б отказаться, перепоручить, допустим, заместителям. Они — и Сердюк, и замполит — молодые у него, военного пороху не нюхали, о тяжелых для Родины годах знают понаслышке, из книг да родительских воспоминаний, и хоть в чем-то другом башковитые, профессионально подготовленные товарищи — все же нужно им самим еще многое прочувствовать, выстрадать, чтоб когда-нибудь после могли они сказать верное, свое слово о жизни...
Правда, тут, он, Чухлов, пожалуй, опять лишку хватил! Так рассуждать — молодым, стало быть, место только во втором эшелоне, за сутулыми стариковскими спинами... А если объективно — не молодые ли опора всему? И эти, что смотрят сейчас на него с маленьких паспортных фотокарточек, завтра, потеснив уставших и заменяя выбывших из строя по другим неумолимым причинам, надежно займут ключевые позиции в жизни. Здесь, в отчем краю, в иных районах нашей обширной страны — пути не заказаны, светлые головы и крепкие руки всюду требуются! Диалектика... Разве не так, ваше ворчливое степенство?
Так, так...
И лица на карточках — знакомые сплошь; если кого из ребятишек толком не помнит — их родителей-то, можно считать, со всех сторон знает.
Витька Сучков... Ишь, чуб начесал, глаза «со значением» прищурил! Чем не отец? В батьку своего, баяниста, форсистый, и достанется кому из девушек — ну, поди, тоже наплачется она!.. А может и так, конечно, быть: вывеской в папу, по уму — не сравнить. Дай-то бог!
А это сынок линотиписта типографии Горельцева. Всеволод, Севка... Стихи пишет, печатает их в районной газете, поэтом, возможно, станет.
С пышной косой через плечо — дочка первого секретаря райкома партии Игоря Николаевича, товарища Арбузова. Мама у нее красавица, и она такая ж — в мамку...
Длинноносый, смотрит в объектив прямо, дерзко, с усмешкой — это младший из большой семьи Урядниковых. Тоже Иван Иванович, как и отец его. А тот полный кавалер орденов Славы, лихой разведчик на фронте был, дорожным мастером работает. Восемь детей у него, парнишки ловкие, верткие, что в школьных спортивных соревнованиях, что подраться с кем иль в совхозный сад набег сделать... Отца, конечно, на вечер в Дом культуры не забыли позвать — почетный гражданин Доможилова!
А может ли он, Чухлов, в эти минуты сказать, что ждет его нынче вечером?
Ну, ладно... подписано — и с плеч долой! Так, что ли? Последний паспорт... Ого! Это что ж — у Фимки-буфетчицы такая взрослая дочь вымахала, шестнадцать ей? А глазищи-то грустные, никакой девичьей радости в них... Понять, наверно, можно. Как звать-то тебя? Ольга Максимовна. Так вот, Ольга Максимовна, мамочка, само собой, кормит тебя сладкими конфетами, в дорогие модные туфельки обувает, недавно для тебя золотой старинный перстень у пропившегося вдрызг портного Алика Воскресенского за бесценок приобрела, воспользовалась... а тебе, видишь, скучно, даже тошно. Глаза, недаром говорят, зеркало души... н-да... Помимо всего, надо думать, надоели тебе, Ольга, мамочкины... как бы поудобнее выразиться... гости-сожители, временные мужья! Один у вас в доме год живет, другой того меньше, третий вообще не больше недели, а уйдет — мамочка, смотришь, нового, прости меня, на неостывшее место за руку ведет. Сколько их было-то! И это неплохо, что грустишь, переживаешь — значит, не согласная с такой жизнью, что в родном дому наблюдается... А, Ольга Максимовна?
Набрал Чухлов номер телефона старшего инспектора Чернущенко:
— Миша! Да нет, не надо пока ко мне... Возле Китайцевой... ну, правильно — она, Фимка!.. возле нее очередной хахаль греется. Из местных родом, откуда-то из Средней Азии приехал. Хорошо, что знаешь... Такой ведь гренадер — будь-будь! Никаких сигналов на него не поступало? В райпотребсоюзе грузчиком? Но все-таки, Миша, включи его седьмым в свой списочек «моряков». Почему? Сдается мне, что я его как-то в тельняшке видел. Иду мимо — он дрова в Фимкииом дворе колет, полосатый, помню. Сейчас вдруг высветилось...
Только положил трубку — дежурный ему позвонил:
— Товарищ майор, пенсионер Куропаткин рвется к вам, спасу от него нет, кричит, что по важному вопросу.
Чухлов мысленно выругался: сто лет бы не видеть этого кляузного человека! И можно категорически отказать — пусть в установленные для посетителей часы приема приходит... Но вдруг Куропаткин что-то пронюхал, на этот раз полезным окажется? Сказал дежурному:
— Пропусти.
Здесь, в кабинете, сидя за привычным служебным столом, Чухлов всем своим существом, чуть ли даже не спиной чувствовал, ощущал, как возбужден поселок, какие повсюду разговоры об украденных на фабрике пятнадцати тысячах, сколько домыслов, шушуканья и — настороженное любопытство: а милиция что — надеется найти? Уже было несколько телефонных звонков — от приятелей да знакомых: вначале, как водится, о том о сем, а потом, конечно, обязательный, из-за чего и звонили, вопрос: ну как, что-нибудь уже вам известно? Он, сдерживаясь, отвечал каждому примерно в таком духе: «О чем волноваться, когда сам факт кражи был предусмотрен нами еще неделю назад...» — и бросал трубку.
Председатель райисполкома Охотников попросил информировать его обо всех этапах расследования — в подробностях причем. «Не вижу необходимости, — напрямую возразил Чухлов. — Спрашивать с нас будешь, Эдуард Венедиктыч, за конечный результат. А такое дублирование — я тебе, ты мне — при моем вздорном и твоем властном характерах только нервотрепку создаст. И, сам понимаешь, своя, милицейская кухня у нас, свои кухонные рецепты... ты уж лучше готовое блюдо жди!» Охотников на это сказал: «Чего мы тебя такого держим, а, Чухлов? Ладно, бог с тобой, своевольничай. Однако не забывай все ж, что я как-никак над тобой посажен — держи в курсе!»
Редактор районной газеты упрашивал допустить в отдел к сотрудникам угрозыска редакционного паренька — чтоб тот, значит, наблюдал за деятельностью оперативников, «идущих по следу преступников»... «Какой репортаж будет, — уламывал редактор, и так громко, что Чухлов держал трубку подальше от уха, — представляешь, Григорий Силыч?! В нескольких номерах, под крупным заголовком, с фотографиями! Это ж, Григорий Силыч, работа на вашу популярность, для славы вашей... Лучшего нашего корреспондента — на три дня в ваше распоряжение. Ценишь, Григорий Силыч?..»
«Это какой же лучший корреспондент? — улыбнувшись, спросил Чухлов. — Сливкин, что ль? Если он еще будет ездить на редакционном мотоцикле без водительских прав да в подпитии... Да-да, не спорь!.. Мы с него строго спросим. Так и передай своему лучшему корреспонденту! И не присылай, Анатолий Степанович, ни его, ни кого другого. Я Чухлов, а не комиссар Мегрэ, ты редактор «Социалистической нови», а не какой-нибудь там «Санди телеграф»... Привет!»
