– Едем к нему? – спросил Демин.
– Как, сейчас?
– У меня машина... Скучает небось мужик в Бутырке. Сегодня мы можем прижать его трупом. Завтра, глядишь, будет поздно. А следы ведут к нему. Он хорохорится потому, что, кроме валюты, кроме этой дурацкой сумки, у тебя ничего нет. И справедливо считает, что ухватить его не за что... А мы постараемся доказать, что ухватить можно. Ну, Коля! Решайся! Потолковать с ним нам все равно придется, так лучше это сделать пораньше, пока он ничего не знает о Селивановой.
– И машина есть? – улыбнулся Кувакин.
– Прекрасная, теплая, уютная машина! Мы будем ехать по городу, смотреть по сторонам, перебрасываться словами... А какой там идет снег, Коля! Боюсь, что последний снег в этом году! Да, чуть не забыл... Шеф сказал, что Татулин порнографией баловался?
– При обыске нашли несколько снимков. Приобщили к делу. Знаешь, что он мне сказал, когда я ему об этих снимках напомнил? Вы, говорит, хотите меня пристыдить? Хорошо вас понимаю. Да, мне стыдно, мне неловко, я готов сквозь землю провалиться! Но это самое большое наказание, которого я заслуживаю. Считайте, что вы меня уже наказали. Вот так. Хочешь посмотреть?
– С удовольствием.
– Удовольствия мало. Надо иметь очень большое воображение, чтобы там что-то увидеть... – Кувакин полез в стол, снова достал серую папку и так же осторожно принялся переворачивать страницы. Добравшись до зеленоватого конверта, он вынул пачку снимков, не глядя, протянул Демину. И даже отвернулся, чтобы не видеть, как тот будет их рассматривать. – Работа унылая, любительская, – проворчал Кувакин. – К делу эти снимки отношения не имеют, скорее характеризуют личность Татулина, дают представление, что за тип... А как продукция – полная бездарность. Да и красотки, как говорится, оставляют желать лучшего.
– Это меня и настораживает, – проговорил Демин, рассматривая снимки. Он долго вертел перед глазами один из них, потом протяжно вздохнул и замер над небольшим, серым, плохо отпечатанным снимком.
– Ну? Ты что? – забеспокоился Кувакин.
– Это Селиванова. – Демин бросил снимок на стол.
Кувакин как-то диковато глянул на Демина, схватил снимок. А Демин тем временем вынул из кармана фотографии Селивановой, прихваченные им во время обыска.
– Это она же... Из ее альбома.
– Точно, она, – хрипло сказал Кувакин. – Выходит... По-стой, постой. Выходит... А ну-ка, брось мне остальные снимки... Черт! Это же надо! Вот эту даму, которая здесь в чем мать родила, я вчера допрашивал. – Ее Татулин назвал?
– Да.
– Теперь-то уж мы обязательно должны проведать Григория Сергеевича. Теперь-то он назовет и адрес этой квартирки, – Демин постучал пальцем по фотографиям. – И еще кое-что расскажет. Расскажет, убей меня бог.
– Валя, по снимкам можно установить – в этой ли именно квартире происходили события? – Кувакин вопросительно посмотрел на Демина. – Смотри, здесь виден узор обоев, какое-то пятно, вот что-то вроде гвоздя...
– Этого вполне достаточно, – сказал Демин. – И скажу тебе, Коля, если в деле появятся фотоаппарат, кассеты к нему, мы можем наверняка сказать – этим аппаратом снимали сии постыдные вещи или нет, эти ли кассеты использовали.
– Валя, когда ты говорил о почерках, тебя было интересно слушать, но когда ты понес эту ахинею про кассеты...
– Не веришь? – удивился Демин. – Коля, это же очень просто. Посмотри на этот снимок... Видишь, негатив отпечатан полностью, то есть при печати снимок не кадрировался, лишнее не обрезалось... Это говорит, кроме всего прочего, о мастерстве фотографа, невысокий у него класс, любительский. На снимке даже бахрома от кассеты отпечаталась. Этот кадр, видно, расположен у самого конца пленки. По волокнам бахромы можно наверняка установить, использовалась именно эта кассета или другая.
– А фотоаппарат? – озадаченно спросил Кувакин.
– То же самое. Когда негатив отпечатан полностью, на нем всегда виден срез рамки фотоаппарата. Если на рамке есть повреждения, вмятины, заусенцы, они получаются и на снимке. Возможно, не видимые простым глазом, но это уже дело техники.
– Все понятно, – сказал Кувакин. – Потребуется экспертиза.
– Для экспертизы нужно еще найти фотоаппарат, кассеты, квартиру... Послушай, при обыске у Татулина, у женщин, которых он называл, не попадался фотоаппарат?
– Попадался, – кивнул Кувакин. – У Татулина. И пленку нашли, она тоже в деле.
– Ну вот видишь, как хорошо все складывается. Не у него ли и снимки эти делали?
– Нет, – уверенно сказал Кувакин. – У Татулина другие обои. Пока шел обыск, я насмотрелся на них. Здесь мелкий рисунок, а у Татулина по стене громадные розы.
– Жаль, – сказал Демин. – Но, с другой стороны, все было бы слишком просто, узнай мы сразу, что Григорий Сергеевич занимался столь невинным занятием у себя дома. Да и дураком надо быть круглым.
– Татулин не дурак, – серьезно сказал Кувакин, – просто ему очень хочется, чтобы его принимали за такового.
– Ладно, ладно, нашел кого защищать! Скажи, у него дома не обнаружили какую-нибудь записную книжку, блокнотик?..
– Обнаружили. Только не дома, при нем. Когда его с женской сумочкой задержали.
– У меня блокнотик Селивановой с собой... Давай-ка перекрестную сверку устроим, так сказать, общих знакомых. Давай его блокнот. О! – Демин не смог сдержать радостного удивления. – Да у них и блокноты одинаковые! Прямо пароль какой-то. Смотри, у Селивановой точно такой же... Длинный, тонкий, с отличной бумагой, в мягкой сафьяновой обложке... Надо же, давно ищу приличный блокнот, а тут уже второй за одно утро! Ты спроси у своего приятеля Татулина – может, удружит, а?
– А думаешь, нет? Достанет. Ну ладно, поехали.
Через пять минут сверка закончилась. Телефонов в книжках было немного, и большинство совпадало. В обеих книжках оказались номера всех трех женщин, которых знавал Татулин, правда, у него они были помечены только одной буквой, а Селиванова записывала имена полностью – Зинаида, Галина, Лариса... Нашлась в блокнотах и Ирина.
– С твоего позволения, – сказал Демин, – этот номерок я запишу. Не она ли звонила Селивановой сегодня утром и прошлой ночью?.. Во всяком случае, других Ирин в блокнотах нет. Пошли, Коля. По коням. В Бутырку, к Григорию Сергеевичу.
Машина осторожно пробиралась в снегопаде, привычно ворчал водитель, а Демин сидел на заднем сиденье, вжавшись в угол, и безучастно смотрел на судорожно работающие «дворники», сметавшие мокрые хлопья снега с ветрового стекла. Огни светофоров светились мягко и празднично, казалось, они плавают в воздухе, меняют свет и размеры. Кувакин сидел рядом, подавшись вперед, в напряженной позе, словно готовясь выпрыгнуть из машины.
– Приехали, – сказал водитель.
– Ну что ж, будем надеяться, что Григорий Сергеевич не откажется принять нас в своей резиденции, – хмыкнул Демин.
Громадное серое здание как бы растворялось в густом снегу и казалось еще больше, почти бесконечным. Все звуки были приглушенные, мягкие, люди будто старались тише говорить, мягче ходить, будто готовились к чему-то важному. И Демин поймал себя на мысли, что и он сейчас какой-то притихший, сосредоточенный, ждет встречи с Татулиным нетерпеливо и опасливо – слишком многое зависело от этого разговора.
Кувакин предъявлял документы, согласовывал детали, а Демин стоял в сторонке и думал о том, что день у него все-таки нулевой и забывать об этом не следует, что Татулин, судя по всему, орешек не простой и добиться от него чего-нибудь дельного будет нелегко.
– Пошли, – сказал Кувакин. – Все в порядке. Сейчас его приведут.
– Начинаешь ты, – сказал Демин. – И ведешь обычный разговор, продолжение всех предыдущих. – Они прошли в небольшую сумрачную комнатку, где, кроме стола и нескольких стульев, ничего не было. Здесь бывало немало людей, им приходилось отвечать на очень неприятные вопросы, для многих здесь решалась судьба. Здесь невольно хотелось говорить тише, да и слова в этой комнате годились не всякие, а лишь самые простые, словно бы очищенные от шелухи внешнего мира, от всего, что может затуманить, изменить, исказить их смысл. В словах не должно быть личных обид, тщеславия, желания уязвить или показать свою власть, значительность. – Я буду молчать, – продолжал Демин. – Я для него – темная лошадка. Последний раз он назвал Селиванову? Отлично. Не дразни его, не пужай, пусть будет благодушен и расслаблен. Пусть почувствует свою неуязвимость, свое превосходство, если ему угодно.
– Превосходство он почувствует в любом случае. Это прекрасное душевное состояние не покидает его ни на минуту. Понимаешь, Валя, он знает, что на данный момент мы можем предъявить ему обвинение только в попытке, слышишь? Только в попытке продажи валюты. Дома у него валюту не нашли. Он знает об этом. И вообще не найдено ничего, кроме ковров, хрусталя, нескольких магнитофонов и этих дурацких фотографий. Мы можем задуматься, откуда у снабженца какой-то механизированной колонны такое изобилие. И только. Изобилие само по себе не может порицаться.
