— Да. Я полагаю, этот случай беспокоил Герби. Ну, то, что ему придется завалить этого парня.
— Он сам говорил, что это беспокоит его?
— Нет. Но я знаю собственного мужа. Он бы вовсе не упоминал об этом случае, если бы он его не беспокоил.
— А он рассказал вам об этом уже после того, как он завалил парня?
— Да.
— Сколько лет вы бы дали Робинсону?
— Я не знаю.
— А вы не знаете, на каком курсе он занимался?
— Что вы имеете в виду?
— Учился он на младших курсах или в аспирантуре? Может быть, он еще учится там.
— Я не знаю.
— Следовательно, все, что вам известно, это то, что ваш муж завалил на зачете по логике парня по имени Барни Робинсон, который играл в университетской бейсбольной команде.
— Да. Это все, что мне известно.
— Большое спасибо, миссис Лэнд, мы ценим…
Еще мне известно, что мой муж мертв, — монотонно произнесла Вероника Лэнд. — Я знаю это.
Среди мерзости окружающего запустения университетский городок возвышался островком науки и образцом современной городской застройки. В те далекие годы, когда планировалось и осуществлялось строительство университета, прилегавшие к нему районы считались чуть ли не самыми современными в городе. В них было разбито несколько маленьких парков, стояли ряды величественных особняков и жилые дома со швейцарами в дверях. Но трущобам тоже необходимо куда-то расти. В этом случае они двинулись в сторону университета, затем подошли к нему вплотную, потом обступили полностью, захлестывая обитель науки своей откровенной бедностью и враждебностью. Университет, тем не менее, продолжал оставаться островком культуры и образования — его зеленые лужайки, похоже, служили непреодолимой преградой для дальнейшего посягательства трущоб. По утрам можно было наблюдать как студенты и профессора, бок о бок, выходили из метро и с поклажей своих книг медленно пересекали прилегающий к университету район, где выражение «Острие Бритвы» воспринималось не названием романа Сомерсета Моэма, а фактом повседневной жизни. Как ни странно, но конфликты между местными жителями и университетским народом были крайне редки. Из серьезных происшествий припоминали два: однажды по дороге к метро ограбили студента и однажды чуть не изнасиловали молодую девушку, — а в общем, существовало нечто вроде неписанного соглашения о невмешательстве между сторонами, что позволяло гражданам трущоб и университетскому населению вести не зависящую друг от друга жизнь с минимальным вторжением извне.
Одним из представителей ученой братии был Барни Робинсон.
Карелла и Мейер нашли его на скамейке около студенческого общежития, увлеченного беседой с молоденькой брюнеткой, которая, казалось, только что сошла со страниц романа Джека Керуака. Полицейские представились, и девушка с извинениями удалилась. Робинсон, судя по всему, не был сильно обрадован ни непрошенным вторжением полицейских в его частную жизнь, ни внезапным исчезновением девушки.
— А в чем собственно дело? — спросил он. У него были голубые глаза и открытое лицо. Одет он был в майку с эмблемой университета. Щурясь на солнце, он пытался со скамейки рассмотреть лица Мейера и Кареллы.
— А мы и не ожидали найти вас здесь сегодня, — сказал Карелла. — Вы всегда занимаетесь по субботам?
— Что? А… Нет. Просто тренируемся.
— Что вы имеете в виду?
— Играем в баскетбол.
— А мы думали, что вы играете в бейсбольной команде.
— И в бейсбольной тоже. И в баскет… — Робинсон замялся. — А как вы узнали? Что такое?
— В любом случае, мы рады, что нам удалось вас поймать здесь, — сказал Карелла.
— Поймать меня?
— Я просто так выразился. «Поймать» в смысле «застать».
— Ага, хорошо, что так, — мрачновато заметил Робинсон.
— Каков ваш рост, мистер Робинсон? — спросил Мейер.
— Метр восемьдесят пять.
— Сколько вам лет?
— Двадцать пять.
— Мистер Робинсон, вы проходили обучение у профессора Лэнда?
— Было дело, — Робинсон продолжал с прищуром осматривать детективов, пытаясь понять, к чему они клонят. В его тоне чувствовалась сдержанность, но не беспокойство. Только вид у него был крайне озадаченный.
— Когда это было?
— В прошлом семестре.
— Какой предмет он преподавал?
— Логика.
— И каковы были ваши успехи?
— Я срезался на зачете.
— Почему?
Робинсон пожал плечами.
— Вы считаете, что заслужили это?
Робинсон снова пожал плечами.
— Ну, что скажете? — спросил Мейер.
— Не знаю, почему. Завалил зачет и все.
— Вы занимались?
— Само собой, занимался.
— А сам предмет вам давался?
— Мне казалось, что да, — сказал Робинсон.
— И все равно вы провалились.
— Да.
— Ну, и что вы думаете по этому поводу? — спросил Мейер. — Вы занимались, предмет вроде вам давался, и все же вы завалили его. Так, как же? Как ваше самочувствие?
— Скверное самочувствие, конечно, какое же еще? — ответил Робинсон. — Но не могли бы вы все же разъяснить, что происходит? С каких это пор детективы…
— Просто проводится рядовое расследование, — сказал Карелла.
— Что расследуется?
— Ну? И как же вы себя чувствуете после провала на зачете?
— Я же уже сказал: скверно. А что расследуется?
— Это не имеет значения, мистер Робинсон, только вот…
— Что такое? Может речь идет о договорных играх или о чем-нибудь таком?
— Договорных играх…?
— Ну, да. Вы от команды? Кто-то предлагает договориться об игре?
— Зачем? Вам уже раньше предлагали?
— Нет, черт возьми. Если что-то и происходит, то я про это ничего не знаю.
— Вы — хороший баскетболист, мистер Робинсон?
— Вполне приличный, но моя игра — бейсбол.
— Вы — подающий, так ведь?
— Да, верно. Вы уже так много знаете обо мне, не так ли? Не слишком ли много для рядовой проверки…?
— Вы — хороший подающий?
— Да, — ответил Робинсон без колебаний.
— И что случилось, когда Лэнд провалил вас?
— Меня посадили на скамейку запасных.
— На какое время?
— До конца сезона.
— Как это повлияло на команду?
Робинсон пожал плечами.
— Я, конечно, не хочу петь себе дифирамбы, но…
— Валяйте, — сказал Мейер, — пойте.
— Мы проиграли восемь игр из двенадцати.
— Вы полагаете, что если бы вы остались подающим, то команда победила бы?
— Давайте запишем так — я полагаю, что некоторые из этих проигранных игр мы бы выиграли.
— И тем не менее, вы проиграли.
— Да.
— А как команда отнеслась ко всему этому?
— Скверное было чувство. Нам казалось, что мы можем стать чемпионами города. Мы шли без поражений, пока меня не усадили на скамейку запасных. После этого мы проиграли восемь игр и финишировали вторыми.
— Ну, это не такой уж плохой результат? — подытожил Карелла.
— Первое место только одно, — ответил Робинсон.
— А команда не считала, что мистер Лэнд поступил несправедливо?
— Откуда мне знать, что они там считали.
— А сами-то вы, что думали по этому поводу?
— Не повезло — в жизни всякое бывает, — сказал Робинсон.
— А все же?
— Мне казалось, что предмет я знаю.
— Тогда почему он завалил вас?
— А почему бы вам ни спросить об этом его самого? — спросил Робинсон.
Тут самое время бы сказать ему: «Потому что он мертв», но ни Мейер, ни Карелла не вымолвили ни слова. Они внимательно наблюдали за Робинсоном, который, прищурив от солнца глаза, поглядывал на них снизу вверх. Тут Карелла и спросил:
— Где вы были вчера в пять часов вечера, мистер Робинсон?
— А почему вы спрашиваете?
— Хотелось бы узнать.
— А я думаю, что это не ваше дело, — сказал Робинсон.
— Боюсь, что в данном случае нам самим придется решать, что является нашим делом, а что — нет.
— В таком случае может быть вам лучше получить ордер на мой арест, — сказал Робинсон. — Если дело настолько серьезно, что…
— Никто не говорил вам, что дело серьезное, мистер Робинсон.
— Нет?
— Нет, — сказал Мейер и сделал паузу. — Вы, правда, хотите, чтобы мы получили ордер на ваш арест?
— Просто не понимаю, с какой стати я должен вам рассказывать…
— Возможно, ваши ответы помогут нам внести ясность в некоторые вопросы, мистер Робинсон.
— Какие вопросы?
— Так, где же вы были вчера в 5 часов вечера?
— Я был… занят личными делами.
— Какими именно?
— Послушайте, я не вижу причин для…
— Чем вы занимались?
— Я был с девушкой, — сказал Робинсон со вздохом.
— С которого часа по который?
— Примерно с четырех часов… нет, чуть ранее… занятия закончились в три сорок пять…
