— сказала Мавлюда, когда расходились.
— Утром дадите знать? — спросил Рустам у Анвара.
— Оставьте телефон, — попросил Хамзаев.
— Две девятки, три восьмерки и две семерки, ака.
— Запомнил.
— Тогда, пока! — Нарзиев сел в машину и уехал.
Друзья Мавлюды тут же у калитки распрощались с ними, и они пошли неспеша по тротуару, на котором свет висевших на столбах фонарей, пробившись сквозь густую листву деревьев, напоминал рассыпанные золотые и серебряные монеты. Анвар еще раз вспомнил реплику, брошенную одним из ребят, когда мужчины после танцев отошли в сторонку покурить.
— Мавлюда — правильная баба, Анварджан, — произнес тот. — Муж ее ответработник, до сих пор отирается в Совмине. Так он, когда Мавлюда решила продолжить учебу в аспирантуре, вроде бы воспротивился, мол, хватит с тебя и вузовского диплома. А она... дала ему по шапке и поступила по-своему. А сколько прилипал было, и Анваров, между прочим, среди них — навалом, всех отшила, а вы вот... Словом, поздравляю! Неприступная Мавлюда, кажется, наконец...
— А это хорошо или плохо? — спросил Анвар.
— Женщина, брат, обязана быть матерью. Это зов природы, так сказать. Конечно, хорошо, что она решила стать женой, для вас хорошо, а для таджикской науки... Вы же увезете ее в Термез?
— У нас говорят, — ответил Анвар, — нельзя подсчитывать пельмени сырыми.
— О, да вы мудрец! — воскликнул парень...
Пересекли улицу и вдруг очутились на площади Рудаки.
— Понравились вам мои друзья? — спросила Мавлюда.
— Умные.
— Делаю вывод: дураков в аспирантуру не берут! — сказала она.
— Перестали брать, — поправил он.
— Ага. Теперь мой деликатный вопрос, Анвар-ака...
— Бывают старые девы, Мавлюдахон, так я — старый дев. И не жалею!
— Обо всем нужно жалеть, ака, потому что оно уже не повторится.
— Вот исполнится моя мечта, может, и буду жалеть.
— Хотите стать генеральным прокурором СССР?
— Берите выше — мужем Мавлюды Сабировны.
— Ах, какая скромность! — воскликнула она, прижавшись поплотнее. — Который час?
Анвару не хотелось отпускать ее и он, глянув на часы, назвал термезское время, то есть на час меньше.
— Так еще рано, оказывается, — сказала она, — приглашаю к себе, на чашечку кофе.
— Неудобно, джаным, что мать скажет?
— Она у меня современная мать, знает, что я лишнего не позволю. Идемте.
Он кивнул.
— Квартира у меня шикарная, — похвалилась она, — трехкомнатная, в доме повышенного комфорта. — Открыла дверь и пропустила его вперед. — Роскошь, доставшаяся в память о муже — номенклатурном работнике.
— Как же он решился пожертвовать ею? — спросил он, разувшись и нацепив поданные ею тапочки, прошел в зал.
— Мужская гордость.
— А если от вас потребуется эта жертва? — спросил он.
— Зачем, Анвар-ака? Братишка в армии служит, в конце года вернется, мать хочет жить с ним, пусть. А вот и она, знакомьтесь.
— Здравствуйте, опа!
— Салам алейкум, сынок, милости просим...
Утром Анвар позвонил от Мавлюды Нарзиеву и сообщил, что в девять ноль-ноль будет ждать в ГОВД...
* * *
— Вот говорят, что даже змея на добро платит добром, — невесело произнес Валентин Сергеевич Русенко, теперь уже бывший заместитель начальника военного госпиталя по медицинской части. Он сидел на скамейке в тени тала, какой-то поникший и тихий, ссутулившись, точно ему сто лет, а не сорок, и что-то чертил кончиком трости на песке. Голову Русенко не поднимал, изредка потягивая шею, словно она у него занемела. — А тут же люди... Неужели они хуже змей?! Никак у меня это не укладывается в голове!
— Скажите, доктор, — спросил Анвар, — а чего это вы в декабре поехали рыбачить?
— У каждого человека, по-моему, помимо основной работы должно быть какое-то увлечение, страстное до жути, тогда его жизнь станет полной и полезной для дела общественного. Я хирург, вернее, теперь уже бывший, для людей моей профессии это особенно необходимо. Ну, а рыбалку я всегда любил, еще в детстве, помню, ночи просиживал с удочкой... Так вот, в тот день... Знаете, я получил приказ выехать в Афганистан, чтобы развернуть там госпиталь. Думаю, удастся ли мне там еще рыбку половить, обстановка сложная, получишь пулю из-за угла и... в общем решил посидеть на берегу речки. День был теплый... Для страстного рыбака не так важен улов, как сам процесс рыбалки, тишина, что стоит вокруг, и шепот бегущей волны... Отлично отдохнул я. Ехал домой в настроении, даже, кажется, что-то напевал, когда те двое подняли руку, мол, подвезите. Если б я знал, чем это для меня обернется!
— Поздно уже было?
— Темно, но не поздно. Было часов семь или что-то около этого.
— Фары уже были включены?
— Да, ближний свет.
— И вы не разглядели их в свете фар?
— Два мужика, одеты легко, в плащи. Попросили взять до города. Кивнул им. Сели на заднее сиденье... Мне не нужно было останавливаться, может, обошлось бы.
— Вас что-то заставило?
— Встречная «Лада». Дорога извилистая, еще и подмерзшая к вечеру, а шофер включил четыре фары и свалишься, ослепленный в обрыв, решил не рисковать. Тихонько притормозил, чтобы пропустить встречную, шпарит на всю железку. Думаю, до беды недалеко, дальше ничего не помню. Очнулся в багажнике, скрюченный, со страшной болью в голове. Не знаю, откуда силы взялись, оттянул я пружину замка, крышка откинулась, я и вывалился. Опять потерял сознание, и надолго.
— Пассажиры молчали, что ли?
— Я ведь их минут десять провез. Теперь уже точно помню, тараторили по-своему, то есть по-таджикски... Я служил несколько лет в Самарканде, знаю, что узбеки к старшему по возрасту обращаются словом «ака», с буквой «а» в конце. Таджики его произносят с «о» — ако. Тот, что сидел за моей спиной, часто произносил «ако» — ако, да ако, — обращаясь к своему спутнику. Выскажу, пожалуй, догадку. Она сверлит мои мозги много месяцев, иногда до такой боли, что валюсь с ног. Знаете, по тому тону, каким произносится это слово, местный житель, да и тот, кто тут долго прожил, может сразу скумекать, является ли оно просто выражением уважения к старшему или же определяет степень родства. Так вот, я уверен, что мои пассажиры, будь они прокляты, были братьями. Твердо уверен! — Он помолчал и добавил: — Теперь извините, товарищи, пойду-ка полежу малость, устал
