Она достала жестяную баночку, с красным крестом, открыла ее, начала перебирать бинт, пластырь, йод, пирамидон, папаверин.
— Вот, — протянула бутылочку с корвалолом, — на ваше счастье.
— Нет, корвалол нельзя, — ответил Кротов, — от него мне еще хуже, только валидол, под язык положишь — и сразу отпустит.
— Садитесь на место, — сказала девушка, — я у пилотов спрошу. Наш второй курить бросил, он какие-то таблетки сосет в баночке из-под валидола, может, это и есть валидол.
— Спасибо вам.
«Еще лучше, — думал Кротов, возвращаясь на место, — вообще-то замок в двери легко простреливается, не зря я в осоавиахиме на У-2 тридцать часов налетал. Давай, красоточка, стучи в дверь, давай проси валидол».
Он сел на место, оглядываться не стал, напряженно, спиною, плечами, затылком ожидая, когда услышит шаги, несмотря на натуженный, ставший уже привычным, рев мотора. Он услышал их за мгновение перед тем, как девушка подошла к двери, ведущей в кабину пилотов.
— Пристегнулись? — спросила она Кротова.
Тот заставил себя вымученно улыбнуться, отвечать не стал, только глазами показал, что пристегнут.
— Видишь, как у дяди сердечко болит, — сказала соседка. — Может, холодной водички попьете?
— Сейчас пройдет, — прошептал Кротов, — это бывает у меня, ничего страшного…
Бортпроводница постучала в дверь кабины, дверь открылась, выглянул второй пилот.
Кротов репетировал все дальнейшее сотни раз. Он шептал те слова, которые предположительно могла бы сказать бортпроводница: «Тут у пассажира сердце болит, а в аптечке нет валидола, у вас, может, есть?» Или: «У вас валидола нет? Пассажир жалуется на сердце». Или еще короче: «У вас нет валидола?» Даже эти четыре слова были достаточны для того, чтобы нажать на замок пристегнутого ремня, выхватить пистоль, рвануться вперед, ударить девку по темени, выстрелить в пилота, если он потянется за оружием, но лучше без мокрухи, лучше левой рукой, почти одновременно с ударом по голове девки, ткнуть ему пальцами в глаза, ворваться в кабину, штурмана — по темени, командиру — дулом в шею, левой рукой достать его револьвер, они теперь вооруженные. Бывший летчик, которого поил в Магаданском аэропорту, рассказал, где обычно лежит оружие, можно дотянуться, Кротов тренировался, ставил кресло, клал в него свое пальто, тянулся рукой, все отработано, все будет как надо…
…Второй пилот склонился к девушке.
— Пассажиру нужен валидол, — сказала бортпроводница.
— Держите. Очень плохо ему?
— Плохо. Бледный.
— Вот бедолага… Сейчас прилетим, врача вызовем на поле…
Кротов зверем вскинулся с кресла, в броске выхватил пистолет, уткнулся дулом в загорелую шею командира:
— Полетим в загранку, начальник.
Левой рукой, нагнувшись, взял кобуру с пистолетом — висела именно там, где объяснял пьяный Магаданский летчик, гад, водку не пил, только «Наири», тот с наценкой стоит двадцать девять за бутылку, хотя тут тысячу уплатишь, только б все вызнать.
— Не полетим, — ответил командир.
— Тогда — пуля, мне терять нечего.
— Стреляй.
— Я выстрелю, но хочу предупредить, что кончил школу Осоавиахима, самолет посажу сам, так что не пугай своей смертью. Я хочу, чтоб все было добром.
Командир хотел было оглянуться — Кротов сильно ткнул его дулом:
— Не надо.
Стремительно глянул на второго пилота: тот лежал недвижно, бледнел, из темени медленно сочилась кровь. Штурман не двигался.
«Даже если очухается, пройдет десять минут, нет, за десять не очухается, минут двадцать. Мало времени, а стрелять не надо, там тюрьма — тоже тюрьма. Или еще выдадут красным под пулю, террористов все боятся».
Он ударил лежавшего пилота ботинком в висок, голова бессильно дернулась, на боль никак не среагировал, порядок, не очухается.
— Считаю до трех, — сказал Кротов. — Потом стреляю.
Он передвинул пистолет к виску пилота, пояснив:
— Так сподручней, чтоб приборную доску не порушить. Раз, два.
— Убери пистолет, гадюка.
— Пистолет не уберу. Спускайся, границу будешь переходить на бреющем.
— Гад ты ползучий, — сказал командир, — пуля по тебе плачет, нелюдь.
— Верно говоришь, командир. Только все же спускайся, уходи из своего эшелона.
Кротов переложил пистолет в левую руку, достал наушники второго пилота, надел на голову.
— Садиться будешь на шоссе, — сказал он, — направление возьмешь на Сарывар, там военная база. Посадишь машину, я выйду, и можешь возвращаться обратно.
В наушниках зашершавило, потом Кротов услышал голос:
— Борт двадцать два тринадцать, почему вы сошли с курса?
Кротов шепнул пилоту:
— Скажи — неисправность двигателя, в кабине запах дыма.
— Так не говорят, — ответил пилот. — Тогда поймут, прижмут военным самолетом и посадят на наш аэродром. Или на таран прикажешь идти?
«Врет? Нет. По идее, говорит верно. Пусть говорит, я ж услышу, что они ему ответят».
— Это борт двадцать два тринадцать, у меня отказала приборная доска, магнитный компас не работает, сообщите мои координаты.
— Вас понял. Где второй пилот?
Командир поднял голову на Кротова. Тот не ждал этого вопроса, ответил:
— Скажи, что вышел в туалет.
— Второй пилот осматривает проводку в салоне, — сказал командир. — Опрашивает пассажиров, нет ли кого с магнитами, геологи, может, летят.
Как только Тадаве сообщили по рации, что командир борта двадцать два тринадцать произнес слово «магнит», он бросился к машине — все летчики на линии были проинструктированы: в случае попытки угона в любом случае произнести слово «магнит».
Информация Костенко и сообщение Козакова опоздали примерно на сорок секунд: командир борта начал принимать сообщение с земли о «геологе», когда бандит забирал у него пистолет, и более всего он боялся, что тот сорвет его наушники, но, к счастью, бандит взял наушники второго пилота, а командир прижал подбородком кнопку — благо, Кротов целил ему теперь в висок, поворот головы вниз был оправдан, поэтому земля — как он считал — слышит весь его разговор с бандитом.
— Алло, борт двадцать два тринадцать, вы потеряли курс, вы идете в горы, дайте указание второму пилоту определиться без магнитного компаса, берите на десять градусов влево, но будьте осторожны, не прерывайте с нами связи, вы в пятидесяти километрах от границы.
— Земля, вас понял, — ответил командир и резко положил самолет влево.
Кротов нащупал рукой планшетку с картой, которая висела сбоку от кресла второго пилота, бросил ее на сиденье, начал изучать красные линии, нанесенные на нее штурманом.
— Сколько лету до границы?
— Пятнадцать минут.
— Спускайся на бреющий.
— Дай-ка я выйду, а? И ты сам спускайся, если кончил Осоавиахим. Я бить пассажиров не намерен. Обыщи меня, оружия нет, запрись и сажай машину сам.
— Алло, борт двадцать два тринадцать, вы движетесь в направлении госграницы, срочно уходите на пятнадцать градусов вправо.
— Вас понял, ухожу на пятнадцать градусов вправо…
— Я тебе уйду, — усмехнулся Кротов и пощекотал дулом седой висок командира. — Прямо!
— Я не знаю, что впереди… Может, горы…
— Опускайся вниз.
— Не буду я гробиться, — озлился пилот и чуть заметно нажал на педаль. Самолет повело вниз, Кротов почувствовал, что его отрывает от пола, он вцепился рукой в ворот командирской куртки, закричал:
— Ты что, сука?!
— Яма это, — ответил пилот и выровнял самолет, взяв еще круче вправо.
— Алло, алло, борт, вы следуете в направлении границы, говорит служба погранзоны, дайте вашу волну, выходите на связь по двенадцать сорок, как слышите, прием?
— Что отвечать? — спросил пилот.
— Молчи.
— Алло, алло, борт, вы в пяти километрах от границы, немедленно поверните назад, алло, как слышите?!
— Молчи, — повторил Кротов шепотом, — молчи, пилот, молчи…
…И вдруг в наушниках возник жесткий голос с иностранным акцентом:
— Со стороны России в воздушное пространство вторгся самолет, пассажирский, типа АН-2. Команда, вы слышите нас?
— Отвечай, что слышим, — сказал Кротов.
— Да, мы слышим вас.
— В связи с чем отклонились от курса и нарушили воздушное пространство? Ложный ответ позволит нам применить особые меры.
Кротов перехватил воздух, только сейчас почувствовал, как тяжело дышать:
— Отвечай: мы просим посадки.
— Я так не отвечу.
— Отвечай, гад, как я говорю!
— Ну, сволочь, ну, гад, — ответил командир. — Я им скажу, что меня принудили так лететь. Силой.
— Хорошо, ответь, что на борту пассажир, выбравший свободу.
Командир покашлял, сказал в микрофон:
