— Ну да? — насторожился Виталий. — И что говорил?
— Говорил, что не верит в акт ревизии. В Москву летит хлопотать. И ещё, что Лучинин вполне мог из-за этого с собой покончить. Он его, оказывается, хорошо знал.
— Но он не знал про письмо! — досадливо воскликнул Виталий. — И мы не знали. У вас, кстати, есть опытные патологоанатомы?
— Опытные и давали заключение.
— Самые опытные?
— Ну, самый опытный — это профессор Очаков Иван Фёдорович, из медицинского института. Но он в отпуске, на море отдыхает, в Прибалтике, кажется.
— Вот бы его и вызвали.
— Скажешь, — усмехнулся Томилин. — Ему, брат, семьдесят три года. Кто его будет вызывать?
Предложение возобновить официальное следствие по делу Лучинина возникло у Виталия, когда он шёл в горотдел. Мысль эта вначале была предположительная, в форме «а что, если?..», «хорошо бы…». Но в ходе спора с Томилиным, как часто бывает с горячими, увлекающимися людьми, Виталий все больше утверждался в своей мысли, и сейчас ему уже казалось, что это самая необходимая и безотлагательная мера.
— Следователь прокуратуры такого постановления не вынесет, — покачал головой Томилин. — Я-то его знаю.
— Ну, это мы ещё посмотрим, — упорствовал Виталий. — Вы считаете дело законченным. Но разве тебе самому сейчас не стало ясно, что все надо проверить? Все!
— Мне другое неясно.
— А тут, значит, все ясно?
— А тут ясно, — угрюмо отрезал Томилин.
— Так. Хорошо, — процедил Виталий, снова закуривая погасшую трубку. — Ну, а что тебе неясно?
— Мне неясно, что случилось с Булавкиным. Почему он скрылся и ещё машину угнал.
— Машину? — недоверчиво переспросил Виталий. — Между прочим, мне Лучинина про него сказала так: «Гадкий человек, неискренний».
— Булавкин? — неожиданно произнёс Откаленко, словно очнувшись от раздумий, и в голосе его прозвучала какая-то странная нота, заставившая Виталия насторожиться. — Да, этот узелок затягивается все туже.
— И он прямо связан с делом Лучинина. С нераскрытым делом! — все ещё не остыв от спора, воскликнул Виталий.
Откаленко загадочно усмехнулся.
— Пока что я предлагаю провести одну экспертизу.
— Какую ещё? — раздражённо спросил Виталий.
— Почерковедческую.
— Это зачем?
— А вот зачем, — Игорь протянул руку. — Дай-ка то письмо.
Он взял у Виталия письмо, потом достал из папки клочок бумаги, который только что рассматривал, и, подойдя к столу, положил его рядом с письмом, бережно разгладив по углам.
— Ну-ка, товарищи, взгляните, — предложил он. — Кое-что, по-моему, тут и без эксперта ясно.
Виталий первым подскочил к столу, за ним приблизился и Томилин.
Некоторое время оба молча и внимательно вглядывались в разложенные перед ними бумаги. Наконец Виталий озадаченно произнёс, покусывая губы:
— М-да… Открытие, я вам доложу…
На столе перед ними лежали анонимное письмо и записка, полученная вчера вечером от Булавкина.
Сомнений не было: и то и другое было написано одной рукой.
ГЛАВА IV
СУХАЯ МАТЕМАТИКА ЖИЗНИ
— Меня интересуют материалы в прокуратуре, — сказал Виталий. — В частности, акт ревизии. Что они там понаписали, хотел бы я знать.
— Будь здоров, какой акт, — ответил Томилин. — Завтра тебе Роговицын первым делом его раскроет.
— Я так полагаю, — сказал Игорь. — Версия о самоубийстве не снимается в любом случае, верен акт ревизии или не верен, то есть действительно Лучинин совершил преступление или его оклеветали. Согласен?
Виталий вздохнул.
— Конечно. С одной только поправкой: Женька не мог совершить преступления.
— Это надо доказать, — покачал головой Игорь. — Надо все объективно проверить, все обстоятельства, все документы.
— Не веришь в мою объективность?
— Ты ещё недавно был в плену другой версии.
— Это не плен! Это было внутреннее убеждение. Но теперь я верю: когда обвиняют в таких преступлениях, несправедливо обвиняют, то любой придёт в отчаяние…
— Но и версия убийства не снимается?
— Нет. Оставим и её.
— Ну все. Я спокоен, — усмехнулся Игорь. — А что касается самоубийства Лучинина, то тут, не забудь, есть твёрдые, точно установленные факты, — как всегда, спокойно и рассудительно продолжал Игорь. — Угнетённое состояние Лучинина в последние дни, бесспорно, крупные неприятности, наконец, то, что его видели в тот вечер у реки, на мосту. Ну и заключение медицинской экспертизы, конечно.
— Кажется, его в тот вечер видели вдвоём с кем-то? — невинным тоном переспросил Виталий.
— Это уже деталь.
— Немаловажная, между прочим…
— Но и не установленная, — сухо отпарировал Игорь. — Тебе предстоит ещё это установить.
— Как и многое другое, — Виталий вздохнул. — А ты ищи Булавкина. Вот кто нам о многом расскажет, я думаю. Эх, если бы напрячься и увидеть его, как учит парапсихология, — он подмигнул Игорю. — Было бы здорово, а?
— Все чудишь, — Игорь досадливо взглянул на окно. — Кажется, что-то прольётся на нашу голову. А надо бы действовать. И кое-кого повидать уже сегодня.
Тяжёлые чёрные тучи, клубясь, медленно наползали из-за далёкого леса за рекой и уже закрыли почти все небо. Из окна потянуло прохладой.
— Сейчас дождь во как нужен, — заметил Томилин. — Горит все.
— Мы тоже горим, — откликнулся Виталий. — Во всяком случае, дымимся.
— Кого-кого, а тебя охладить не мешает, — поддел его Игорь.
В этот момент в почерневшем небе вспыхнула гигантская молния. Ослепительно белый ствол её, вырвавшись из туч, изломился и распался, словно трепетный обнажённый нерв. И сразу тяжкими перекатами загрохотал гром. Казалось, дрогнула земля, покачнулись дома, тревожно и растерянно заметались кроны деревьев. На землю ринулся ливень. Сверкающая, шумящая стена воды мгновенно возникла за окном, и на миг показалось, что ничего и никого уже не осталось на свете, кроме этих ненадёжных четырех стен и окна с дребезжащими стёклами.
— Стихия, — восхищённо произнёс Томилин, и на хмуром, озабоченном его лице тяжёлые складки словно нехотя расползлись в улыбке.
— Поскольку мы отрезаны от театра военных действий, — объявил Игорь, — давайте кое-что уточним, — он придвинулся к столу.
Дождь хлестал с такой силой, что пришлось закрыть окно.
— Темень-то какая! — сказал Виталий.
Он стремительно пересёк комнату и щёлкнул выключателем у двери.
— Да будет свет!
Но света не оказалось.
— Так, — констатировал Виталий почти с удовольствием. — Погасло ночное светило.
Игорь, однако, уже настроился на деловой лад.
— Меня интересует следователь прокуратуры, который вёл дело Лучинина, — он обернулся к Томилину. — Что за человек?
— Серьёзный, — ответил тот и закурил, по привычке прикрывая большими ладонями спичку, словно был на улице.
— «Серьёзный» — понятие расплывчатое, — требовательно возразил Игорь. — Ты давай конкретнее. Ему завтра, — он кивнул на Виталия, — переговоры с ним вести придётся.
— Да, в самом деле, обрисуйте, — поддержал Виталий.
Томилин не спеша затянулся папироской, и рубиновый уголёк в полутьме загадочно вспыхнул и тут же угас под столбиком пепла.
— Ну, чего тебе конкретней? — сказал Томилин. — Фамилия Роговицьш, зовут Павел Иосифович. Дело знает. Ну и его, конечно, знают, — последние слова прозвучали многозначительно.
— А нрав? — спросил Виталий.
Но тут зазвонил стоявший рядом с ним на столе телефон. Виталий поспешно сорвал трубку.
— Николай Игнатьевич?
— Нет, Лосев.
— Дежурный по горотделу говорит. Тут гражданка Булавкина пришла. Насчёт сына.
— Пусть поднимется! — оживился Виталий. — Томилин тоже здесь, — и, положив трубку, добавил, обращаясь к Игорю и Томилину: —.Везёт вам, братцы. И вызывать не надо.
Он невольно посмотрел на окно. Гроза не стихала.
Через минуту дверь кабинета со скрипом приоткрылась, и в тот же миг неожиданно вспыхнула лампа под потолком.
На пороге появилась маленькая старушка в блестевшем от воды чёрном плаще, почти до пола, и с открытым мокрым зонтом в руке, который она несла перед собой, как щит.
— Господи, никак я его, проклятого, закрыть не могу, — неожиданным басом произнесла она.
— Это мы сейчас сделаем, мамаша, — подскочил к ней Виталий. — Вы же нам свет принесли, в прямом смысле, так сказать.
— А может, и в переносном тоже, — добавил Игорь, поднимаясь.
Пока Виталий возился с зонтом, он помог женщине освободиться от мокрого плаща, осторожно стряхнул его и развесил на короткой деревянной вешалке у двери.
— Что же это вы, мамаша, на улицу-то выходите в такую непогоду? — спросил Виталий, когда Булавки на наконец уселась на пододвинутый ей стул. — Мы бы и сами к вам пришли.
