— Да?
— Миссис Векслер.
— Нет? — Ее интонация оставалась вопросительной. — Это вы наш новый раввин?
— Что такое?
— Новый…
— Нет, простите, я из полиции.
— А-а, — женщина немного помолчала, — тогда вам, наверное, нужна Руфь?
— Это имя миссис Векслер?
— Да.
— Именно ее мне и хотелось бы видеть, — сказал Клинг.
— Видите ли… — казалось, женщина смутилась. — Она… видите ли… у нас шивах. Вы случайно… не еврей?
— Нет.
— У нас семидневный траур по усопшему. По Джозефу. Я его сестра. Я думаю, что было бы лучше, если бы вы выбрали другое время…
— Мадам, я бы был искренне признателен вам, если бы мог поговорить с миссис Векслер сейчас. Я… я понимаю… но…
Неожиданно он почувствовал острое желание уйти. Ему не хотелось вторгаться в атмосферу скорби этого дома. Но потом он подумал: уйду — и убийца получит на руки козырь времени.
— Пожалуйста, я вас очень прошу, мне необходимо увидеть ее сейчас? — попросил он. — Пожалуйста, попросите ее?
— Я спрошу ее, — сказала женщина и закрыла за собой дверь.
Клинг остался ждать в коридоре. Жизнь многоквартирного дома бурлила вокруг него — кругом раздавались звуки голосов и стуки дверей. Это был гул жизни. А за закрытой дверью 4А стояла гробовая тишина.
По лестнице на площадку поднялся молодой человек с книгой под мышкой. Он многозначительно кивнул Клингу, остановился рядом с ним и спросил:
— Здесь живут Векслеры?
— Да.
— Благодарю вас.
Он постучал в дверь. Ожидая, пока кто-нибудь откликнется на его звонок, он аккуратно прикоснулся к мезузе — клочку пергамента с молитвой, прикрепленной к дверному наличнику. Они стояли молча и ждали. Откуда-то сверху какая-то женщина кричала своему сыну, который был на улице: «Мартин! Поднимись и надень свитер!» А внутри квартиры 4А все было тихо. Молодой человек постучал вновь. За дверью послышались шаги. Сестра Джозефа Векслера открыла дверь, посмотрела сначала на Клинга, потом на пришедшего:
— Вы — раввин? — спросила она.
— Да, — ответил молодой человек.
— Входите, пожалуйста, реббе, — сказала она.
Затем она обратилась к Клингу:
— Руфь сказала, что поговорит с вами, мистер… извините, как ваше имя?
— Клинг.
— Да. Мистер Клинг. Мистер Клинг, она только что потеряла мужа. Поэтому… пожалуйста… будьте добры…?
— Конечно, я понимаю, — сказал Клинг.
— Тогда входите, пожалуйста.
Они расположились в гостиной. На кофейном столике стояла корзиночка с фруктами. Картины и зеркала были завешены черной тканью. Пришедшие на траурную церемонию сидели на деревянных ящиках. У мужчин на головах лежали черные ермолки, головы женщин покрывали шали. Молодой раввин вошел в комнату и начал читать молитву. Руфь Векслер отделилась от собравшихся и подошла к Клингу.
— Здравствуйте, — сказала она. — Рада с вами познакомиться.
Она говорила со страшным еврейским акцентом, который поначалу сильно удивил Клинга, потому что она показалась ему очень молодой девушкой, а плохое знание английского языка как-то плохо гармонировало с молодостью. Затем, правда, приглядевшись к ней внимательнее и привыкнув к полумраку комнаты, он вдруг понял, что ей далеко за сорок, а возможно, уже за пятьдесят: она, по-видимому, принадлежала к тому типу семитов, у которых трудно определить истинный возраст — черные как смоль волосы и блестящие карие глаза. Сейчас ее глаза блестели еще ярче, потому что они были полны слез. Она едва прикоснулась к нему, он неуклюже пожал ее руку, не зная, что сказать: его собственное горе, как будто утонуло в красивых глазах этой бледной женщины, у которой не было возраста.
— Пойдемте, пожалуйста, со мной, — сказала она. Акцент у нее, действительно был ужасающим. Клинг припомнил кривляния глупых персонажей в дешевых водевильных сериалах, вызывающих смех публики. Однако смех в данном случае был полностью вытеснен безутешным горем, которое было слышно в каждом звуке ее голоса. Клинг автоматически произвел поправку в уме: он отбросил прочь внимание к акценту и мысленно переводил любопытные фразы и путаные словообразования на нормальный язык, пытаясь добраться до смысла ее слов.
Она повела его в маленькую комнатку рядом с гостиной. В комнате стояла кушетка и выключенный телевизор в углу. С улицы, куда выходили два окна, доносились звуки бурной городской жизни. Из гостиной слышался голос раввина, отпевающего усопшего по заведенному обычаю на древнееврейском языке. Усевшись рядом с Руфь Векслер, Клинг вдруг почувствовал, что их души связывает общее горе. Ему захотелось взять ее за руку и тихо поплакать вместе с ней.
— Миссис Векслер, я понимаю как вам трудно…
— Не нужно так. Я как раз с удовольствием буду иметь этот случай, чтобы приговорить с вами, — сказала она. Слово «переговорить» она произнесла как «приговорить», потом кивнула несколько раз головой и добавила:
— Я хочу помогать полиции. Как можно ловить и поймать этого убийцу, если я и никто не будет-таки помогать полиции. — Акцент был чудовищный, но Клинг смотрел в ее блестящие от слез глаза и понимал все, что она говорила.
— Ну, тогда… это очень любезно с вашей стороны, миссис Векслер. Я постараюсь быть по возможности кратким и не мучить вас лишними расспросами.
— Не надо думать о времени. Сидите и спрашивайте сколько хотите, — сказала она.
— Миссис Векслер, вы случайно не знаете, что делал ваш муж в этом книжном магазине?
— Так там у него рядом есть свой магазин.
— Где именно, миссис Векслер?
— На углу Стем и Северной Сорок Седьмой.
— А что это за магазин?
— Скобяные изделия.
— Понятно. Значит, этот магазин расположен рядом с книжным. И часто он посещал этот книжный магазин?
— Да, часто. Мой Джозеф, знаете, был большой любитель и читатель книг. Джозеф, знаете, он тоже не очень-то хорошо говорит по-английски. У него, как и у меня, этот ужасный акцент. Но ему нравилось читать. Он говорил, что так лучше запоминать слова и исправлять язык. Поэтому он читал вслух себе и мне в постели. Я думаю… я думаю, он пошел туда за книгой, о которой я говорила с ним на прошлой неделе — я сказала, что хорошо бы нам ее почитать.
— А что это была за книга, миссис Векслер?
— Это книга Германа Вука. Этот Вук, знаете ли, хороший писатель. Джозеф мне уже читал вслух две его книжки: «Восстание на „Кейне“» и «Это БОГ мой». И я сказала Джозефу, что надо-таки взять почитать его новую книгу «Марджори Морнингстар», потому что, знаете, когда она вышла, то поднялся такой шум, что многие евреи на него страшно обиделись. Тогда я сказала Джозефу, что не мог такой приятный человек как Герман Вук написать такую книгу, которая бы так обидела евреев? И еще я сказала Джозефу, что тут какая-то ошибка. Знаете, сейчас слишком много легко ранимых и впечатлительных людей. Они сами, знаете, на все обижаются. А я опять же говорю Джозефу, что может так статься, что обижаться-то, знаете, надо вовсе не им, а наоборот — мистеру Вуку, потому что, наверное, они его неправильно поняли и приняли, знаете, его любовь за что-то другой. Вот что я сказала Джорджу. И потом я ему еще сказала: «Джордж, мы должны-таки сами во всем разобраться — пойди и найди эту книгу».
— Понятно. Значит, вы считаете, что он пошел туда за этой книгой?
— Да. Я так думаю.
— Он регулярно ходил в этот магазин? И покупал книги именно в этом магазине?
— И покупал, и брал читать, знаете, как в библиотеке.
— Понятно. Но почему именно в этом магазине? А, к примеру, не в том, что находится где-нибудь здесь в вашем районе, рядом с вашим домом?
— Нет. Это ему было неудобно. Знаете, Джозеф много занимался собственным бизнесом и любил-таки выполнить в обед или после работы какое-нибудь маленькое поручение для дома или по хозяйству, но чтобы не надо было далеко ходить от своей лавки, а то бы он не успевал.
— А какие поручения вы имеете в виду, миссис Векслер?
— Ну, такие маленькие вещи — сейчас, дайте вспомнить. Ну вот, например, несколько недель тому назад у нас поломался такой переносной радиоприемник. Ну, что делать — надо чинить. Так, Джордж взял его с собой на работу, сбегал, знаете, в какой-то там соседний магазин или мастерскую и починил-таки его там.
— Понятно.
— Или вот другой случай. Поцарапали ему крыло на автомобиле. Знаете, он стоял себе просто на улице, так кто-то зацепил его сзади и содрал краску с крыла… и что теперь с этим делать?… А полиция не может помочь?
— Ну… а в страховую компанию вы обращались?
— Ну да. А что они могут? У нас страховка начинается, если ущерб превышает пятьдесят долларов, а тут сами понимаете.
— Да.
— А тут всего-то дел долларов на двадцать пять, тридцать — там подбить, там подкрасить — и все. Ой, забыла. Мне же еще надо оплатить по этому счету. Красильщик машины прислал мне счет на прошлой неделе.
