ГЛАВА 9
«Хоб» — бар, устроенный в помещении бывшего склада. В нем слишком просторно для того, чтобы обстановка отличалась уютом, и слишком холодно, чтобы можно было полностью расслабиться. Под высоким черным потолком проходили водопроводные трубы и электрические провода. Столики в главном зале располагались на большом удалении друг от друга, а стены были оклеены старыми черно-белыми фотографиями бара и его завсегдатаев в разные годы. За широкой аркой находилась комната поменьше, с четырьмя биллиардными столами. В углу стоял массивный проигрыватель-автомат, украшенный по периметру желтыми, зелеными и бордовыми лентами. Для субботнего вечера в баре было удивительно малолюдно. Звучала незнакомая мелодия в исполнении Вилли Нельсон [14]. Я оказалась единственной женщиной в баре и почувствовала, что стала объектом осторожного и внимательного изучения сидевших и стоявших у стойки мужчин. Войдя, я несколько секунд постояла у двери, давая возможность обнюхать меня, словно собака, забредшая на чужую территорию. В помещении висел сигаретный дым, в котором угадывались силуэты людей с киями в руках, неподвижно застывших в напряженных позах над зеленым сукном биллиардных столов. Я вычислила Билли Поло по копне пышных волос. Широкоплечий, с могучей шеей и стройными бедрами, в полный рост он выглядел выше, чем я предполагала. Играл он с молодым, лет двадцати двух, мексиканцем с вытянутым худощавым лицом и татуированными руками. Из-под расстегнутой до пояса цветастой гавайской рубашки виднелась впалая грудь с жидкими волосками посредине.
Я подошла к столу и стала ждать окончания партии Билли. Билли без интереса взглянул на меня и вновь погрузился в игру. Он прицелился бьющим шаром по шестому номеру, ударил, послав чужого в среднюю лузу. Затем перешел на противоположную сторону и, ни секунды не раздумывая, вогнал в боковую лузу еще два шара. Обрабатывая мелом кожаную набойку кия, он изучал позицию на столе в поисках выгодных вариантов. Выбрал угол, стал целиться, но что-то ему не понравилось, и он передумал бить. Избрал другой вариант и, почти лежа на столе, забил третий номер в боковую лузу, в то время как номер пятый, отскочив от борта, медленно докатился до средней и, словно нехотя, свалился в нее. На губах Билли появилась довольная улыбка, но он по-прежнему не открывал глаз от стола.
Тем временем мексиканец стоял, опираясь о кий, и, улыбаясь, пялился на меня:
— Я люблю тебя,— сказал он, усмехаясь. Блеснул золотым зубом. На его подбородке виднелась голубая полоса — видимо, испачкался мелом, натирая кий. Билли убрал шары со стола и укрепил кий в зажиме на стене. Проходя мимо мексиканца, он выдернул у парня из кармана рубашки двадцать долларов и засунул в свой. Не глядя на меня, он спросил:
— Ты, что ли, цыпка, искала меня сегодня?
— Я. Я подруга Джона Даггетта.
Он мотнул головой, искоса посмотрел на меня и, картинно приложив руку к уху, переспросил:
— Чья подруга?
Я лениво улыбнулась. Так, значит, нам хочется поиграть в шарады. Громко и отчетливо я повторила:
— Джо-на Даг-гет-та.
— Ах, да! Как у него дела? — Билли начал прищелкивать пальцами в ритм музыке. Пела уже не Вилли Нельсон — теперь выводил рулады Джордж Бенсон.
— Он умер.
Надо было отдать ему должное: он отлично сымитировал искреннее удивление, ничуть при этом не переиграв:
— Без дураков, Даггетт мертв? Очень-очень жаль. Что случилось со старым чудаком? Сердечный приступ?
— Утонул. Вчера ночью возле одного из причалов.
Я махнула в сторону берега.
— Здесь, в городе? Ничего себе! Плохо. А я ничего и не знал. Я думал, что он в Лос-Анджелесе.
— Удивительно, что вы не узнали об этом по телевизору.
— Я не люблю смотреть по ящику всякую ерунду. Глупое времяпрепровождение. Мне есть чем заняться.
Глаза Билли бегали по сторонам, разговаривал он со мной, стоя ко мне вполоборота. Думаю, он пытался догадаться, кто я такая и что мне нужно. Наконец он на мгновение задержал на мне взгляд:
— Пардон, запамятовал, как тебя зовут.
— Кинзи Миллхоун.
Он поглядел на меня более пристально:
— По-моему, мать назвала другое имя — Шарлин, кажется.
— Не знаю, откуда она его взяла.
— Чем ты занимаешься?
— Научной работой. Провожу теоретические исследования. Так сказать, свободный художник. И что из этого?
— Ты не похожа на подругу Даггетта. Он типичный плебей, а в тебе же чувствуется порода. Ты слишком тонкая штучка для такого мешка с дерьмом, как он.
— Я же не говорю, что мы были близки. Я познакомилась с ним совсем недавно через знакомого моего знакомого.
— Зачем ты мне все это рассказываешь? Мне до лампочки, кем ты ему приходишься и что произошло.
— Очень жаль. А Даггетт говорил, что если с ним что-нибудь случится, мне следует найти вас.
— Меня? — переспросил он, не веря.— Чертовски странно. Ты, должно быть, меня с кем-то спутала. То есть я, конечно, был знаком с Даггеттом, но совсем его не знал, сечешь?
— Не совсем. Мне он говорил, что вы его самый близкий друг.
Он улыбнулся и покачал головой:
— Старина Даггетт навесил тебе лапшу на уши, куколка. Я действительно его плохо знаю. Я даже не помню, когда мы с ним последний раз виделись. Очень давно.
— По какому поводу?
Билли посмотрел на мексиканца, который совершенно нагло подслушивал наш разговор.
— С тобой, приятель, мы поговорим позднее,— сказал он ему. И когда тот отошел, презрительно добавил: — Пако! [15]— Он дотронулся до моего локтя и легонько подтолкнул меня в направлении главного зала.— Эти мексиканские ублюдки все одинаковы,— доверительно сказал он.— Думают, что большие мастера игры в пул, а на самом деле ни хрена не могут. И вообще — не люблю обсуждать личные дела, когда меня подслушивают. Хочешь пива?
— Не откажусь.
Билли подвел меня к свободному столику и поддержал стул, пока я садилась. Он привлек внимание бармена и молча показал ему два пальца. Кивнув, бармен достал две бутылки пива, открыл и поставил на стойку.
— Желаешь что-нибудь еще? Может, картофельные чипсы? Здесь неплохо их готовят. Правда, многовато жира, но все равно ничего.
Я отказалась и продолжала наблюдать за ним с неослабевающим интересом. Любопытно, что вблизи он обладал своеобразным обаянием — грубоватой привлекательностью, о чем он, вероятно, даже и не подозревал. Прежде мне несколько раз встречался подобный тип мужчин, и, помнится, они неизменно вызывали у меня повышенный интерес.
Билли подошел к стойке и бросил на нее две мятые долларовые бумажки. Что-то сказал бармену. Последний надел на горлышко обеих бутылок по стакану и с глупой ухмылкой взглянул на меня.
Билли вернулся с пивом к столику и плюхнулся на стул.
— Бог ты мой, попроси в этой дыре обыкновенный стакан, эти ублюдки начинают важничать, словно речь идет о чем-то сверхъестественном. Кретины… Я бываю в этом баре только потому, что у меня сестра здесь работает три раза в неделю.
«Ага,— подумала я,— та самая девушка в трейлере».
Наполнив стакан, он поставил его передо мной, после чего наполнил свой. У Билли были глубоко посаженные глаза, а по краям губ небольшие впадинки и вертикальные складочки.
— Послушай,— сказал он,— я вижу, что ты вбила себе в голову, что я всегда недолюбливал Даггетта, и думаю, что и он ко мне дружеских чувств не испытывал. Кто рассказывал тебе небылицы о нашей дружбе, не знаю, но наверняка это был не Даггетт.
— Вы звонили ему по телефону в понедельник утром?
— Нет. С какой стати я буду ему звонить?
— Я не знаю, что вы ему сказали, но он был очень напуган,— продолжала я как ни в чем не бывало.
— Сожалею, но ничем тебе помочь не смогу. Очевидно, звонил кто-то еще. Но, интересно, что он вообще делал здесь, в Санта-Терезе?
— Не имею понятия. Знаю только, что сегодня утром после отлива его тело нашли на песке. Я думала, что как раз вы сможете рассказать, как он оказался в городе. Словом, вы не знаете, где он был вчера вечером?
— Я же сказал. Не имею даже представления.
И Билли сделал вид, что всерьез заинтересовался соринкой, плавающей в оседающей пене. Он наклонил стакан и выловил ее ногтем.
— Мне кажется, вы не ответили, когда виделись с ним в последний раз.
— Ах, какая жалость — я не взял с собой свой любимый хронометр,— заговорил он с сарказмом.— Тогда бы я обязательно зафиксировал время этого исторического события с точностью до сотых… Не помню — может быть, мы обедали с ним в каком-нибудь уютном уголке. Он и я — больше никого.
— В «Сан-Луисе», должно быть?
Он на секунду задумался, но потом его улыбка засияла ярче еще на несколько ватт.
