— Если все так просто, зачем тебе я и мои люди? — наивно спросил Иван Тещин.
— Я на твоей земле, должен уважать хозяев, — лицемерно ответил Илес Татаев.
Он тоже все знал, но опасался, что его обманут и люди попадут в засаду. А сейчас он особо насторожился: русский упорно отказывался от столь заманчивого предложения.
Иван Сыч не хотел ссориться с чеченцами, надоела затяжная война, второй месяц они жили в мире, имели неплохие деньги. Он не был жаден, не рвался захватить все, его устраивало сегодняшнее положение. Но Сыч был битый авторитет, знал, что, заканчивая разговор отказом, многим рискует, и решил приоткрыть карты.
— Если режешь баранов, не бросайся за лишним куском на волчью стаю, можешь сам остаться без шкуры. Менты и госбезопасность состоят из разных людей. Если один продажный, не значит, что его сосед не всадит тебе пулю. Там есть очень матерые волки. Мне не нравится, Илес, что они собрали стаю, затем ее распустили. Ты спрашиваешь мое мнение, так не обижайся, ты хочешь броситься быстрее, тебя подгоняют три миллиона. А я тебе говорю, обожди. Ты знаешь точный адрес квартиры, где прячут дипломата?
— Я знаю улицу, два мента пасут ее с утра и до вечера, — ответил Илес.
— Так я тебе скажу, они худшие менты в районной уголовке. Их могут пустить по ложному следу, просто навести в засаду. Я был на этой улице, видел твоих ментов, видел мальчика твоего племени, Шамиля. Что он имеет прямое отношение к делу, не факт. Менты даже не знают точно, где он живет, не были у него в квартире. А если Шамиль лишь сирота из Грозного? — Иван осуждающе покачал головой. — Ты торопишься, Илес.
— Ты все знаешь. Сыч! Так почему молчал? — Чума понял, что не прав, и горячился еще больше. — Ты говорил о дружбе.
— Я не хочу лезть в это дело, там госбезопасность и хорошие сыщики утро, — спокойно ответил Сыч. — Слишком опасно.
— У русских жидкая кровь. Вы хотите взять три миллиона и не рисковать! — Чума понял, что говорит лишнее, но остановиться не мог.
— Кровь какая есть, но лишней у меня нет. На такое дело я не могу послать людей, а сам сидеть, кушать и пить. Люди меня не поймут. Если идти, то я должен идти сам, а я боюсь, — Сыч глянул хитро. — Ты не признаешься, что боишься? А я признаюсь.
В ресторан вошел вор в законе по кличке Куба. Человек неопределенного возраста и неизвестной национальности. Он имел пять или шесть ходок за колючку, в воровских кругах пользовался авторитетом, хотя сам последние годы на дела не ходил, жил на долю с общаковских денег, давал советы, участвовал в разборках. Года три назад Кубе на сходке молодой авторитет сказал в лицо:
— Ты пенсионер. Куба, от тебя уже нет никакого толка.
— Я свое отсидел, — ответил Куба спокойно, растягивая свои толстые губы, за них он и получил давным-давно такую странную кличку. — Если меня возьмут, мне уже не вернуться, а я хочу умереть на воле. А расходы на меня небольшие, я их, как могу, отрабатываю. Когда тебе. Штамп, станет хорошо, совсем хорошо, ты придешь за советом к Кубе.
Вор увидел Сыча и Чуму, не подошел, ждал, когда позовут. Сыч легко поднялся, пересек зал, поздоровался, спросил:
— Может, выпьешь с нами по пятнадцать капель, Куба?
Старый вор кивнул, прошел следом за Иваном, пожал руку Илесу и сел за стол. Наполнили рюмки, положили на тарелку гостя закуску, молча выпили. Когда Куба закусил, ему налили вторую, он перекрестился и рюмку чуть отодвинул.
— Когда был молодой, пил водку бегом, теперь пью с передышками. У вас дела, уважаемые, я не помешал?
— Рады такому гостю, — ответил Чума. — Хотели спросить, можно взять хорошо и не рисковать?
— Здесь ответа нет, Илес, — Куба достал сигарету, но не закурил, лишь понюхал. — Для одного человека рубль уже много, для другого — сто тысяч пустяк. Извиняйте, я все в старых ценах. Один участкового по другой стороне обходит, другой опера замочит и спит хорошо.
— Извини, отец, ты с настоящими сыщиками сталкивался? — спросил Сыч.
— И никому не пожелаю, — Куба пригубил из рюмки. — Когда говорят, что менты продажные и дураки, не верьте. Среди наших авторитетов и даже воров в законе есть и продажные, и дураки. Люди все разные, менты и чекисты тоже разные. Случается, мент у тебя одной рукой взятку берет, а другой рукой на тебя наводит. А есть и такие, что слово у мента, как кремень, обещал — сделает. У нас есть мастера, и у них они имеются. Я последний раз на такое верное дело подписался, сто против рубля можно было ставить. Меня предупреждали, не лезь, там матерые волки. Я решил, дело верняк, и сунулся, так цел остался лишь случаем, улицы не успел перейти. Там наших поровну поделили, одних “скорая” увезла, других — легковая, но в наручниках, — Куба допил вторую рюмку, перевернул. — Настоящего вора не перевоспитаешь, стоящего мента не купишь. Если знаешь, что старый сыщик на тебя вышел, гуляй с девкой, пей водку, жди, пока он о тебе забудет. Не меряйся с ним силой, не надо. Он рискует только жизнью, а ты — жизнью и свободой. И старых волков не трогайте, стая не прощает. И через десять лет достанут, и в зоне достанут. И зачем лбом столбы сбивать, когда их можно обходить?
— Вижу, крепко тебе досталось, отец, — сказал Илес Татаев.
Куба посмотрел на него долго, тяжело покачал головой и, не торопясь, ответил:
— А ты не завидуй и чаще в зеркало смотрись, умному все видно, — Куба поднялся, перекрестился и пошел к выходу.
— У него плохой глаз, — сказал Чума. Сыч ничего не ответил, понял, с чеченцем сближаться опасно. “Ишь ты, значит, если человек, который говорит правду, имеет дурной глаз, говорить следует только в цвет, то, что Чума хочет услышать. Но разыскивать дипломата, пытаться его отбить у русских солдат я все равно не стану, — твердо решил он. — Пусть воюют без меня”.
* * *
Оперативники, как и договаривались, собрались в кабинете Гурова в восемь утра.
— Надумали что-нибудь, имеются свежие идеи, — спросил Гуров. — Петр сейчас у Шубина на очередной выволочке. Нам к нему с пустыми руками идти не имеет смысла. По непроверенным агентурным данным, авторитет, с которым ищет связь госбезопасность, некто Иван Тещин, по кличке Сыч. Известно, Сыч ко всей истории с похищением относится крайне осторожно. Но там же имеется другая фигура. Илес Татаев, кличка Чума, его группировка состоит из осевших в Москве чеченцев. Татаев более агрессивен. Вчера они вместе ужинали, судя по всему, ни до чего не договорились.
— Что происходит, черт побери? — возмутился Станислав. — Мы знаем район, чуть ли не улицу, где содержат заложников, и не способны определить точный адрес? Мы менты или дворники? Хотя дворники нашли бы нужную квартиру за несколько часов.
— Мы можем, Станислав, — ответил Гуров. — Но через отделение милиции. А там каждый второй коррумпирован. А кто первый, кто второй — неизвестно. А если мы сунемся, а уголовники, опережая нас, начнут ломать двери, мы явимся и найдем трупы?
— Но ведь должен быть какой-то выход, — тихо произнес Котов.
— Вот ты и предложи, — чуть не рявкнул Нестеренко.
Гуров, наводя тишину, поднял руку, снял трубку, начал набирать номер. Телефон долго не отвечал. Гуров терпеливо слушал длинные гудки, пока на другом конце провода не раздалась басовитая хриплая ругань на грузинском языке.
— Ну, извини! Ну, виноват! — сказал Гуров. — Это прекрасно, что у тебя крепкий сон, Шалва. Грузин откашлялся, сипло ответил:
— Доброе утро, дорогой Лев Иванович. Это не крепкий сон, а крепкая чача, которую я пил вчера.
— И крепкое здоровье, — добавил Гуров. — Прежде, чем ты перевернешься на другой бок, скажи, старый Яндиев еще в Москве?
— Спит в соседней комнате, — ответил Шалва.
— Разогрей себе хаш, мне свари кофе, сейчас приеду.
— Почему я не сломал ногу прежде, чем встретил вас, уважаемый Лев Иванович?
— Давай, буди старика, сунь его под душ, еду, — Гуров положил трубку. — Чеченцев я попробую остановить.
Старик Яндиев никогда не ездил на “Кадиллаке”, даже не знал, что бывают такие большие и богатые машины. Но когда водитель остановился на окраине Бибирева и Шалва распахнул перед стариком заднюю дверь, Яндиев вышел так спокойно, с таким достоинством, словно от рождения и не знал другого отношения.
— Пусть Аллах не забывает тебя, отец, — сказал Шалва, поклонился и уехал.
Каменные коробки одинаковых домов строились, как войска на параде, и напоминали таежные сосны, в те края Яндиев был сослан еще молодым. Он присел на скамейку, хотя не устал, чувствовал себя отлично. С того дня, как русский спас внука Тимура, Яндиев как бы помолодел. Яндиев пытался восстановить неторопливый ритм своей жизни, но понимал: это так же безнадежно, как вернуть молодость. Он в неоплатном долгу перед русским, а долги необходимо отдавать, так велел Аллах.
Когда русский высказал свою просьбу, Яндиев сдержал улыбку, молча кивнул. Ему сказали, что отвезут его в крошечный уголок новой Москвы, но старик видел бесконечные ряды огромных домов, торопливых людей, которые не здоровались, проходили мимо, словно неживые, не видели, не знали и не интересовались соседом.
