Когда русский высказал свою просьбу, Яндиев сдержал улыбку, молча кивнул. Ему сказали, что отвезут его в крошечный уголок новой Москвы, но старик видел бесконечные ряды огромных домов, торопливых людей, которые не здоровались, проходили мимо, словно неживые, не видели, не знали и не интересовались соседом.
Если бы в прошлой жизни кто-нибудь рискнул сказать старейшине рода Яндиевых, что он встанет утром, торопливо соберется и отправится выполнять задание русского мента, старик плюнул бы тому человеку в лицо. А сейчас он сидит и думает, как лучше выполнить полученное задание, показавшееся ему легким, незначительным.
Чеченские мальчики осели в Москве, живут без Аллаха в душе, не чтут законы хозяев, мальчикам надо вправить мозги, напомнить им, что их земля в крови, жилища их дедов разрушены, их сородичи голодают.
Любой город начинается с вокзала, а центр его — базар. Шалва дал ему пачку денег, Яндиев деньги спрятал, сейчас, посидев на лавочке и прикинув расстояние до домов, длину первого ряда, терявшегося в солнечной дымке разгоравшегося дня, старик понял, без машины не обойтись.
Он встал на краю тротуара, поднял руку, и сразу остановилась машина. Яндиев сел рядом с водителем, объяснил, что надо ему на ближайший базар.
Молодой крепкий русский парень сплюнул в окно:
— Какой здесь рынок? Давай, дед, я отвезу тебя в Москву, на настоящий рынок. Ты покупаешь или продаешь?
Яндиев и забыл, когда его последний раз называли на “ты”, поежился.
— Я не торгую, ищу внука, — пояснил он и отвернулся.
— Ваших здесь тьма! — водитель тронул машину. — Ты какой масти? Я вас не различаю. Черные и черные.
— Я из Грозного, — обронил Яндиев.
— Я так и не понял, отделились вы или нет? Кончили убивать или продолжаете? Надо вас обратно в тайгу сослать, там настреляетесь, места много...
— Останови машину, — тихо, но твердо сказал Яндиев.
Русский притормозил, глянул насмешливо” сказал:
— Сиди, князь, сейчас приедем. Ты со своей гордостью сидел бы в Грозном, чего в Москву понесло? Тут народ разный, могут на твою седину не посмотреть, разденут, разуют, все отнимут, дадут раза, тебе до самого Грозного хватит. Приехали, вылезайте, князь. Желаю найти своего внука и чтобы не ограбили тебя, отец.
Яндиев полез за деньгами, но русский развернулся и уехал.
Он шел вдоль палаток, останавливался у торговавших с лотков, наконец услышал чеченскую речь, сдобренную русским матом. Разговаривали трое парней, одеты на русский манер, воняет вчерашней водкой, неприятные люди, но выбирать не приходилось, и Яндиев схватил одного за рукав и резко сказал:
— Ты зачем язык дедов пачкаешь? Ты еще глаза не открыл, а уже ко рту поднес! Ты какого рода будешь?
— Отойди, отец, не доводи до греха, — сказал парень, но осекся, запоздало сообразив, что с ним говорят на языке предков.
— Человек грешен, отец, — сказал другой. — Мы только люди, прости нас.
— Илеса Татаева знаешь? — спросил старик. — Я прибыл из Грозного, мне нужно видеть Илеса. Найдите его, скажите, Шамиль Басаев ему слово просил передать. Я посижу здесь, — он ткнул палкой в стоявшую в тени скамью. — Подожду.
Яндиев сел и закрыл глаза. Он понимал, ждать придется долго.
Чеченцы зашли в одну из палаток, выпили по сто граммов, чтобы в голове прояснилось.
— Надо тебе было на родном языке выступать, или русского не знаешь?
— Ты говорил, что на прошлой неделе пил с Илесом. Знаешь, как его найти?
— Сорок человек пило, я с ним и рядом не стоял, — ответил молодой чеченец, производивший впечатление самого сообразительного. — Мансур, этот дед опасный человек, мы должны протрезветь и найти Татаева.
— Пойдем к Магомеду, он подскажет, где искать.
Солнце уже совсем спряталось за ближайшие дома, когда Яндиев почувствовал, что на ветхую скамью сели, и проснулся. Он только глянул на соседа, сразу определил, что он чеченец и не торговец, а воин.
— Здравствуйте, мне сказали, вы искали меня, — сказал Илес.
— Велик Аллах, если ты, Илес, помнишь, что было вчера, — сказал старик. — Мы будем здесь сидеть или ты пригласишь меня к столу?
Они сидели за столом, говорили об общих знакомых в Грозном. Выяснили, кто жив, кто остался, кто уехал. Разговор носил разведывательный характер. Татаев хотел убедиться, что старик действительно из Грозного и глава сильного рода. В разговоре имели значение не только имена, названия улиц и знание обычаев, но и манера говорить, смотреть и слушать. Наконец, Яндиеву разговор надоел и он довольно резко сказал:
— Ты давно не был на родной земле, забыл, старшему невежливо задавать так много вопросов.
— Извини, отец, нам приходится быть осторожными. Прошу не сердиться. Я попал в Москву не по своей воле, меня послали по делу, я старался. Шамиль знает, как много подарков он получил из Москвы. В той помощи была и моя доля. Я слушаю тебя.
— Я стар, многого не понимаю. Шамиль боевой командир, и не мне ему указывать, когда следует повесить ружье на ковер. Я говорю только то, что мне ведено передать. Чеченцы в Москве должны торговать, копить деньги, а не воевать. Я слышал, Илес, ты снова заряжаешь карабин, оставь. Твоя война не принесет пользы твоему народу. Мы с Баку должны жить мирно. Пусть не на все вопросы мы смотрим одинаково, но Аллах един, и мы все его слуги. Я стар и не умею говорить красиво, надеюсь, ты понял меня.
— Я понял вас, отец, хотя мне странно, что большой человек в Чечне в курсе моих маленьких забот.
— Ты достаточно взрослый человек, решай сам, я сказал и ушел. Ты остался и отвечаешь за свои действия.
* * *
Вскоре рядом с бредущим по улице стариком остановился “Мерседес”, задняя дверца открылась, Яндиев сел в машину и уехал.
Наблюдавший за ним Татаев подумал, что все происшедшее крайне странно, но лучше упустить выгоду, чем навлечь на себя гнев Шамиля Басаева.
Яндиев, откинувшись на упругое сиденье сказал:
— Передайте Льву Ивановичу, надеюсь, молодой волк понял меня правильно.
— Спасибо, отец, — ответил Станислав и вылетел на Окружную дорогу.
* * *
А в квартире, где жили посол с семьей и бывшие воины-интернационалисты, а ныне бомжи и преступники, стояла гнетущая тишина.
Сегодня Рафик вновь звонил в посольство, тот же мужской голос поинтересовался, как здоровье детей и супруги, заверил, что Президент лично ознакомлен с делом. Ясно, жизни уважаемого господина посла и его семье не угрожает конкретная опасность, все заняты поисками альтернативного решения.
— Не ищите автомат, по которому мы с вами разговариваем. Я не могу бросить семью, прийти в твой кабинет и набить тебе морду. Но когда-нибудь это обязательно произойдет, — Рафик повесил трубку, вошел в метро, затерялся в толпе, когда рядом с телефоном-автоматом остановилась оперативная машина. Генерал Кулагин взглянул на пустую кабинку, снял трубку городского телефона и набрал номер, по которому только что велся разговор. Когда номер ответил, Кулагин сказал:
— Слушай, особист, с тобой говорит генерал ФСБ. Ты играешь чужими жизнями и своей тоже.
— Не забывайтесь, генерал, мы суверенная республика!
— Я имел твой гребаный суверенитет! Передай послу дословно. Еще двое суток промедления, я размножаю фотографию Рафика Абасова, раздаю своим людям. На следующий день начинает работать телевидение и говорить радио. Через несколько часов подключается мировая пресса. Ты понимаешь, как будет выглядеть вся история? А если погибнут дети, тебе точно не жить. Не знаю, кто тебя убьет, ублюдок, но что убьют, это точно. Я отвечаю.
Кулагин положил трубку, задумался. Чиновника он отлаял, пригрозил, но ведь тот ничего не решает. Баку, да и Москва ведут себя более чем странно. Громогласно произносится, что необходимо срочно просечь, разыскать, наказать, а фактически ничего не делается. Работает лишь генерал Орлов да несколько приближенных к нему оперативников. Действительно серьезно охраняется лишь тайна похищения. Генерал подумал, какой бы шум поднялся в любой цивилизованной стране, захвати бандиты посла с семьей да еще с двумя детьми. Деньги были бы выплачены немедленно, люди освобождены, а затем все службы, объединившись, начали бы гон. И тут преступников не спасли бы никакие банковские тайны, переводы со счетов на счета, бесконечное дробление сумм, выловили бы все, до доллара. Главное, конечно, непременно задержали бы преступников. Такое необходимо сделать, чтобы показать налогоплательщикам: никто обидеть их не может, государство за них кому угодно глотку перегрызет. И доказать преступному сообществу — существует черта, которую никому переступить не дано.
А тут только слова, слова, слова. И какой-то засранный генерал-полковник Рыгалин дирижирует оркестром, манипулирует, рискует людьми, а прилюдно лишь скорбно вздыхает и разводит руками.
