— Этого недостаточно для установления наблюдения.
— Мы уже изучили биографии всех, кто был близок к Зомбеку на заводе. О Броняке же пока известно меньше всего. Его, правда, взволновала смерть Зомбека, он хотел мне помочь и даже посоветовал, чтобы я прижал Фальконову. Но все-таки не дает мне покоя эта удочка!
— Добро, — сказал майор. — А как ты возьмешься за биографию Зомбека?
— Поручик Витек полетит в Щецин и поищет там кого-нибудь из «Чайки». Сержант Клос отправится в Люблинское воеводство. А я — в Н-ский монастырь, где Зомбек жил во время оккупации.
37
Поручик Витек вот уже час блуждает по щецинскому порту. Наконец, он находит человека, которого так упорно ищет. Это крановщик, коренастый мужчина с приятным, хотя и несколько хитрым выражением лица.
— Пан Вавжик?
— Да, а вы?
Поручик показывает служебное удостоверение.
— Известно, что десять лет назад вы были руководителем отдела рыбацких артелей в уездном Народном Совете.
— Был. Это верно. Только я бросил канцелярскую работу. В порту можно больше заработать. Я делаю полторы нормы и получаю приличную монету.
Вавжик хлопнул себя по карману.
— А существует ли еще артель «Чайка»? В Народном Совете не знают.
— Ее расформировали более десяти лет назад. Даже почти одиннадцать. Была артель «Чайка», это верно.
— Там работал некий Зомбек?
— Какой Зомбек?
— Эмиль Зомбек. Он был в артели бухгалтером.
Поручик вынимает из портфеля конверт, из конверта — пожелтевший документ.
— Это справка, выданная Зомбеку директором артели. Подпись директора неразборчива.
Вавжик внимательно рассматривает справку, с недоверием качая головой.
— Это какая-то липа. В артели «Чайка» всю бухгалтерию вел я сам. Все счета, все деловые бумаги. И всех там знал. Конторщиков было больше, чем рыбаков.
— Как же вы тогда руководили еще и отделом в Народном Совете?
— Ну, знаете, — смеется Вавжик. — Нужно было как-то прокормиться. В Совете я имел небольшую зарплату, да еще по полставки в двух артелях. Каждый должен как-то устраиваться. Сам живешь и другим дай пожить. Вы знаете, как это делается.
— А остались какие-нибудь архивы, где можно найти бумаги расформированной артели? Я должен это проверить.
— Пан поручик, нужно смотреть на жизнь реальнее. От этих давних послевоенных артелей уже ничего не осталось. Архивы пошли в переработку. Тогда еще прислали циркуляр насчет того, сколько килограммов макулатуры нужно сдать государству. Вот мы и покидали в грузовик все счета и акты. Страна растет, требует бумаги, не так ли? А ваш Зомбек никогда в «Чайке» не работал. Я это знаю на все сто процентов. Боже мой, какое было время! Сколько мы водки выпили в этой артели! У меня до сих пор похмелье. А вас кто-то дурачит, пан поручик. В «Чайке» никогда не было никакого Зомбека…
Поручик прячет справку обратно в портфель.
38
Сержант Клос сидит за большим дубовым столом в скромно убранной комнате. Он смотрит сначала на буфет, потом с интересом разглядывает цветную олеографию, изображающую битву под Рацлавицами.
Входит ксендз из местного прихода, седой, в вытертой и выцветшей от солнца сутане, в теплых, хотя уже не холодно, туфлях. Он ставит на стол деревянный поднос, снимает с него тарелочку с медовыми сотами, несколько горбушек свежего хлеба, масленку и глиняный кувшинчик с молоком.
— Нужно подкрепиться, сын мой, — говорит он сержанту, — путь до нас нелегкий. Обещали провести железную дорогу, но это только в будущем году. Деревенька на отшибе, может, это и к лучшему.
Ксендз разливает молоко по кружкам, придвигает одну из них сержанту.
— А что с этим Эмилем Зомбеком, — спрашивает Клос, — о котором я вам говорил?
— Сын мой, это тяжелые воспоминания, — морщится ксендз, — Во время войны гитлеровцы сожгли всю нашу деревеньку за укрытие партизан. Все тогда ушло с дымом, даже деревянный храм, а было ему уже за триста лет. И приходские книги все сгорели. У нас теперь новый, каменный храм, может, видел по дороге? Сухой, прочный, крытый оцинкованным железом, а все же тот, деревянный, был сердцу милее.
Сержант высасывает мед из сот, закусывает хлебом, запивает молоком.
— Это самая здоровая пища, — улыбается ксендз, радуясь аппетиту своего гостя. — О чем это я говорил?
— Об Эмиле, который тут родился, — подсказывает сержант.
— А, правильно. Скажу тебе искренне, этого Эмиля Зомбека я не очень-то и помню. Знаю только то, что жил у него за лесочком дядька, кузнец. А родителей его гитлеровцы здесь убили. Родителей помню, почтенные были люди.
— А может кто-нибудь в деревне…
— В деревне трудно дознаться, здесь уже все новые. Из-за Буга пришли, репатрианты. Старые прихожане вымерли. Немцы всех сожгли и расстреляли, дитя мое… Хотя, подожди, соврал я тебе, бог свидетель, что соврал. Остались двое с того времени.
— И живут здесь?
— Здесь. Один — старец, блаженный с того страшного дня. А другая — его дряхлая жена, совсем глухая и неграмотная. Они, когда жгли деревню, укрылись на картофельном поле, около самого леса. Больше с того времени никто не уцелел.
— А та кузница, про которую вы говорили? А кузнец?
— Кузня была деревянная, только каменный очаг от нее и остался. А кузнец примкнул к войску, которое пришло с востока, и больше уже сюда не возвращался.
Ксендз снова выходит и возвращается через минуту с маленькой миской и лоскутом льняного полотна.
— Руки вымой после меда, — говорит он.
Сержант погружает ладони в миску, перебирает в воде пальцами.
— А как же вы уцелели, пан отче?
— За два дня до того, как сюда пришла жандармерия, чтобы спалить деревню, я уехал в Люблин… Сын мой, пути господни неисповедимы, и никогда неведомо, почему всевышний одних забудет, а других оградит. Никогда неведомо — почему.
Рука ксендза дрожит, когда вслед уходящему сержанту он чертит крест в воздухе, пахнущем мятой и сеном.
39
Я выехал в Н. только тогда, когда уже получил отчеты поручика Витека и сержанта Клоса.
О дороге к монастырю мне даже не пришлось расспрашивать: размещенный в старом замке, он стоял на вершине пологого холма, господствуя над окружающей местностью.
Я представился вялой привратнице. Она захлопнула ворота, оставив меня снаружи. Через несколько минут вернулась и впустила во внутренний двор.
Мы брели крутыми лестницами и коридорами, от которых веяло сыростью и холодом, потом через обширную трапезную вошли в монастырскую библиотеку. Это была, вероятно, единственная комната, выдержанная в своем первоначальном средневековом стиле, ее не затронули более поздние перестройки.
В библиотеке меня ожидала почтенная монахиня. Сначала она держалась довольно недружелюбно, но когда узнала о цели визита, тон ее изменился.
— Да, — подтвердила она, — у нас был на воспитании юноша. Быстрый, вежливый. Его звали Эмиль Зомбек. Он пас монастырский скот на лужайке у леса.
— Что с ним стало? Куда он уехал?
— Он оставил нас в последний день войны. Ушел с какими-то войсками, или они его сами забрали… В тот день он должен был пригнать скот пораньше, но так и не вернулся. Какой-то старый пастух, немного не в своем уме, говорил потом, что гитлеровцы забрали Эмиля прямо с пастбища и расстреляли. Но люди из деревни часто фантазируют.
— Почему вы сказали, что пастух был не в своем уме?
— Потому что он не ходил в церковь.
— У Эмиля были с собой какие-нибудь документы?
— Да, — ответила монахиня, — во время войны у нас все дети носили в мешочках на груди свои метрики. Ведь как-никак, здесь крутилась немецкая полиция. Искала еврейских детей, которые убежали из гетто.
— А были у Эмиля еще приметы — возможно, родимое пятно?
— Он единственный из всех носил серебряный медальончик с выгравированной надписью «Эмилю в его первый день рождения — Мама». — Монахиня улыбнулась. — Все дети ему завидовали. И еще приметы — он был щербатым, и большой палец ноги у него был раздроблен. Эмиль говорил, что помогал своему дяде-кузнецу, и молот упал ему на правую ногу.
— Это не мешало ему при ходьбе? Он не хромал?
— Нет. Можно узнать, почему вы спрашиваете об Эмиле?
— Потому, что вы его знали, — ответил я уклончиво.
Затем попросил разрешения заказать телефонный разговор с управлением. Сказал, что узнаю, сколько он будет стоить и сразу же заплачу. Монахиня придвинула ко мне железный аппарат. Я заказал срочный разговор на имя сержанта Клоса.
— А откуда взялся тут Эмиль Зомбек? Где сестры его нашли?
— Это не мы, — ответила монахиня. — Его привел к нам здешний ветеринар, доктор Шыдло.
— Вы знаете об этом докторе еще что-нибудь?
— Люди говорят, что иногда он выпивал с немцами. Однако, что его винить — он был вынужден это делать, так как работал в канцелярии старосты. Шыдло здесь уже не живет. Уехал через несколько месяцев после окончания войны. Кажется… в Колюшки… впрочем, в этом я не уверена.
