событий не просто механических – не просто передвижений в пространстве и во времени двух людей. Ведь эти их механические передвижения были лишь следствием принимаемых ими решений. А значит, лишь следствием эмоций, переживаний, мыслей! И получается тогда, что именно мысли, эмоции Кярулиса и Фрольцовой – то, что и есть суть человека, и то, ради чего лишь он приходит в мир – и предопределили эту встречу на самом деле! А вероятность этой встречи, если комбинаторике верить, – никакая, невероятная и все. Но если совершено преступление, то жертва всегда встречается с преступником, значит, не про людей она – комбинаторика.
«Без Георгича не разобраться», – именно к этому выводу в результате пришел Ильин и решил, что лучше просто будет дальше свою оперскую работу работать.
К середине дня Кярулиса задержали. Обошлось это уже без Ильина, но начальнику розыска свою версию об убийстве Кярулисом Фрольцовой он уже доложил. Обнаружили преступника там же, где виделся с ним информатор – в районе станции Пумпури. Гуляев обещал Ильину, что попытается выхлопотать для него премию, если, конечно, не заставят объявить всем выговор, и рассказал, что прятался Кярулис в пустующих пока корпусах пионерского лагеря неподалеку от станции. Там же нашли и шкурки от кроликов, и всяческие украденные отовсюду вещи, а также и инструменты строительные, и те самые часы.
Отпираться Кярулис не стал и довольно быстро признался в убийстве, как он сказал «пьяной бабы, с разбитой мордой, бомжихи, наверное», которая увидела, как он перелезал через забор одного из домов в Пумпури. Он там из сарая как раз украл электролобзик. Собственно об убийстве рассказал следующее:
– А она шла – как ничего не видела – я почти ей на голову свалился с этого забора, вот чтобы не закричала, и придушил. Оказалось – насмерть. А она даже и не сопротивлялась. Дурная какая-то…
Труп оттащил в сторону метров на сто, часы с руки снял – «Командирские» называются. Бомжиха их сама где-нибудь украла, наверное. Сходил за лопатой к себе в пионерский лагерь и труп закопал.
Закончил повествование начальник следующим – Кярулис обещал ничего не отрицать. И следователю даст показания, и на суде все подтвердит, и место покажет, и тело откопает сам… если опера обеспечат ему перед этим выездом на природу десять пачек «Примы» в камеру и покормят из ресторана какого-нибудь юрмальского. Котлету по-киевски хочет…
Ильин пошел в свой кабинет. Отвращения к Кярулису не было. Опер уже попривык к животной дикости таких персонажей, хотя котлета по-киевски была уже и несколько… чересчур. В голове роились те же мысли – если встреча Кярулиса и Антонины Александровны была предначертана их мыслями и поступками, то с какого момента в мире который не примитивно материален она стала неизбежной? В какой момент была пройдена точка невозврата? И как суметь ее увидеть и распознать, чтобы вовремя остановиться?
Проходя по коридору, он увидел сидевшую на стуле напротив кабинета Петровича девушку. Вернее, сначала он услышал ее рыдания и лишь потом, завернув за небольшой изгиб коридора, увидел. Девушка плакала навзрыд, зажав в кулачке скомканный и мокрый от слез носовой платок, пряча личико кулачках. Ильин догадался – невеста боксера. Ведь сегодня же к Петровичу она должна прийти! И первое, что он подумал: «Неужели все-таки решили арестовать?» А что еще подумать в такой ситуации? И сказал, обращаясь к рыдающей девушке: «Настя! Вас ведь Настя зовут? Давайте я вам стакан воды принесу». Настя посмотрела на него зареванными, но почему-то совершенно счастливыми глазами и, всхлипывая, не в силах остановить рыдания и говорить, лишь согласно кивала. Ничего не понимающий Ильин принес ей воды и зашел в кабинет к Петровичу прояснить ситуацию.
– Поработаем еще, поработаем! – повторял Петрович сам себе, а потом и обращаясь к Ильину. – Ведь так, старичок?
Петрович пребывал в состоянии радостного возбуждения: потирал руки и подмигивал Ильину.
– С ума все посходили тут без меня, что ли? Объясни что случилось-то! Чего это невеста счастливая, да и ты не в себе? – Ильину и вправду казалось, что это какой-то розыгрыш: и Настя подставная, да и Петрович не настоящий.
– А ты не знаешь? – радостно удивился человек, внешне похожий на Петровича. – Так ведь экспертизу получили по результатам вскрытия убиенного у скамейки. Нет, умершего! – поправился тот же тип из кабинета Петровича, крайне похожий на него:
– Так вот, старичок. Умерший умер не от удара. У него болезнь какая-то в мозгу была. И после удара, при падении на траву, у него в голове что-то то ли оторвалось, то ли прилипло. Одним словом, помереть он мог в любую минуту, просто резко повернув голову. А удар – лишь «легкий телесняк». И ничего больше в такой ситуации нашему боксеру вменить не могут. Так как таких последствий он никак не мог предвидеть. Результат – невеста в слезах от счастья, как и положено невесте, жених покидает «капэзуху» и получает вещички в дежурке, а мы с тобой за это выпьем… Но на твои.
Последние слова монолога не оставляли сомнений в том, что перед Ильиным в кабинете Петровича был не кто-то в облике Петровича, а он сам, своей собственной персоной. Потому что достичь такой степени достоверности вживания в образ невозможно.
Уже не абсолютно трезвый Ильин поздно вечером, выйдя из отдела, подошел к своему верному соратнику по борьбе с преступностью – зеленому «запорожцу» и заявил ему, что до завтра у Тараса выходной, а он поедет домой на городском автобусе вместе с Петровичем по понятной и вполне уважительной причине. Потом, немного помедлив и посовещавшись с подошедшим Петровичем, пребывающим в той же кондиции, опер решил объявить «запорожцу» благодарность за службу. От себя, Петровича и начальника розыска. Что и сделал перед крайне малочисленным, но несмотря на это, не совсем ровным строем в исполнении Петровича, хотя тот и старался.
Ильин всегда предполагал, что его зеленый боевой соратник не был примитивно материален, а потому и не сильно удивился, когда польщенный Тарас, выслушав благодарность перед строем, слегка зарделся. А может, это просто был отблеск вдруг вспыхнувшей красным неоном световой вывески на соседнем магазине?
Дома, уже заполночь, Ильин вспомнил счастливые глаза зареванной невесты Леши-боксера. Вспомнил и придумал стишок.
День спрятался, растаял и исчез.
В театре суток – смена декораций.
На сцене вечер – одинокий бес,
Меня он манит, хочет побрататься.
«Наплюй на всех, переступи, сотри» -
Он шепчет: «Нет людей, одни лишь маски».
