— Оно было примечательно для меня.
— Потому что вы расследовали его?
— Потому что оно было первым убийством, которое довелось мне вести. Оно стало примечательным и для Пейнтера, хотя бы потому, что его повесили, и, полагаю, для его вдовы — думаю, это событие потрясло ее несколько больше, чем какое-либо другое в жизни девушки.
Верден довольно нервно следил за тем, как старший инспектор рассматривал прожженную сигаретой одного из недавно допрашивавшихся мужчин желтую кожу сиденья кресла. Он ждал взрыва. Но вместо этого Уэксфорд почти индифферентно спросил:
— Вам не нужно домой?
— Уже слишком поздно, — ответил Верден, подавляя зевок, — да и жена уехала на побережье.
Очень любивший жену, он находил свое бунгало похожим на морг, когда в нем отсутствовали Джин и дети. Именно эта черта его натуры предоставляла Уэксфорду массу возможностей для острот и особо ценных советов, что еще усугублялось сравнительной молодостью Вердена, погрязшей во флегме натурой и некоторой чопорностью взглядов. Но Уэксфорд сказал только:
— Я забыл.
Верден был очень хорош в работе. Крупный задиристый мужчина уважал его за это, как бы ни насмехался, ни высмеивал. Уэксфорд ценил то преимущество, которое давало наличие помощника, чья серьезная симпатичная внешность так привлекала женщин. Сидя против аскетического лица, согретого состраданием, которое Уэксфорд именовал «дряблостью», они были более склонны открыть свои сердца скорее ему, чем пятидесятипятилетнему тяжеловесу. Но характер Вердена, однако, не являлся достаточно сильным, и начальник затмевал его.
— Я надеюсь получить надежные факты для мистера Проклятого Арчери. Но, знаете ли, здесь нет никакой тайны, ничего, что ввело бы следствие в заблуждение. Пейнтер все делал правильно. — Уэксфорд указал на восток за окном. Широкое небо Сассекса покрывалось розовыми, золотыми, светло-кремовыми полосами, словно акварельными мазками. — Сейчас будет восход солнца, — сказал старший инспектор. — Вот уж в чем никогда не было сомнения. Герберт Артур Пейнтер убил свою девяностолетнюю нанимательницу топором, нанеся ей пару сотен ударов по голове. Дикий, жестокий безумец. На следующий день я прочел в газете, что русские называют таких людей бесчеловечными, что как раз ему подходит. Странно, что священник защищает такого.
— Если он его защищает.
— Посмотрим, — ответил Уэксфорд.
Они стояли перед картой, укрепленной на желтых обоях с рисунком «Треснувший лед».
— Она была убита в собственном доме, да? — спросил Верден. — В одном из тех домов, но дороге в Стоуэртон?
На карте был изображен весь этот довольно сонный округ. В центре — Кингсмаркхем, торговый центр примерно с двенадцатью тысячами обитателей, его улицы закрашены желтым и белым, его пасторальные окрестности — зеленым с пятнами более глубокого цвета, обозначавшего лесные массивы. Дороги разбегались, словно из центра паутины: одна на юг к Помфрету, другая на северо-восток к Суинбери. Разбросанные деревеньки Флэгфорд, Кластервелл и Форби казались крошечными мухами на этой паутине.
— Особняк называется «Дом мира», — сказал Уэксфорд. — Забавное название. Один генерал построил его после англо-ашантийских войн.
— И это как раз здесь. — Берден ткнул пальцем в вертикальную линию паутины, ведущую от Кингсмаркхема на север к Стоуэртону. Он слегка улыбнулся. — Мне кажется, я его знаю, — сказал инспектор, — отвратительная свалка из множества зеленых деревянных строений. До прошлого года там был дом престарелых. Думаю, его скоро снесут.
— Полагаю. К нему есть еще пара акров земли.
Берден передвинул свое кресло к окну. Было что-то успокоительное и в то же время юношеское в любовании зрелищем начала того, что обещало стать прекрасным днем. На земле лежали длинные темно-синие тени от деревьев, и народившийся яркий свет сиял на шифере крыш старых домов. Жаль, что он не смог уехать вместе с Джин. Солнечный свет и пьянящий свежий воздух направили его мысли в сторону отпуска и отвлекли от воспоминаний о деталях того дела, которое в свое время потрясло Кингсмаркхем. Он покопался в своей памяти и к стыду своему признал, что не в состоянии вспомнить даже имя убитой женщины.
— Как ее звали? — спросил он Уэксфорда. — Какое-то иностранное имя, не так ли? Что-то вроде Порто или Примо?
— Примьеро. Роза Изабель Примьеро. Это было ее имя в замужестве. Совсем не иностранка — воспитывалась в Форби-Холл. Ее родственники были в некотором роде владельцами Форби.
Берден хорошо знал Форби. Когда туристы заезжали в этот сельский край, где не существовало ни пляжей, ни дворцов, ни соборов, был смысл посетить Форби. Путеводители указывали на нее как на одну из пяти самых прекрасных деревень Англии. В каждом местном справочном агентстве имелись открытки с видом ее церкви. Берден и сам относился к Форби с определенной любовью за то, что местные жители проявили себя людьми, почти не склонными к преступным деяниям.
— Этот Арчери мог быть родственником, — предположил он. — Может, ему нужна какая-то информация для семейного архива?
— Сомневаюсь, — отозвался Уэксфорд, большим серым котом нежившийся на солнце, — единственными ее родственниками были три внука. Один из них, Роджер Примьеро, до сих пор живет в Форби-Холл. Он его не унаследовал и вынужден был купить. Деталей я не знаю.
— В Форби-Холл жила семья Кинестон, во всяком случае, так говорит мать Джин. Не забывайте, что это было годы и годы назад.
— Верно, — в грохочущем голосе Уэксфорда слышались нотки нетерпения, — миссис Примьеро родилась у Кинестонов и носила это имя сорок лет, пока не вышла замуж за доктора Ральфа Примьеро. Можно себе представить, как неодобрительно отнеслась к этому родня — напомню, дело происходило на смене столетий.
— А кем он был, практикующим врачом?
— Думаю, в некотором роде специалистом. Они приехали на жительство в «Дом мира», когда доктор вышел в отставку. Знаете, они были не такими уж обеспеченными людьми. Когда в тридцатых годах доктор умер, у миссис Примьеро на жизнь оставалось десять тысяч фунтов. Брак принес им единственного ребенка, который умер вскоре после смерти своего отца.
— Вы хотите сказать, что она жила в этой большой усадьбе одна? В ее-то возрасте?
Уэксфорд поджал губы, вспоминая. Вердену была известна феноменальная память шефа. Если ему что-нибудь казалось интересным, он стремился вспомнить об этом все.
— У нее была одна служанка, — сказал он, — ее звали, точнее, ее зовут, она еще жива — Алиса Флауэр. Поступая на работу, она была много моложе своей семидесятилетней хозяйки и служила при миссис Примьеро примерно до семидесяти лет. Настоящая старая служанка прежней школы. Как вы можете догадаться, при такой жизни они стали скорее подругами, чем хозяйкой и служанкой, но Алиса знала свое место, так что обращения «мадам» и «Алиса» сохранялись до последнего дня миссис Примьеро. Я знаю Алису только в лицо. Она приходила в город за покупками и была чуть ли не местным символом, особенно когда Пейнтер стал доставлять ее в «даймлере» миссис Примьеро. Вы помните, как выглядели няньки? Хотя вряд ли, слишком молоды. Ну, на Алисе всегда было темно-синее пальто и, что называется, «скромная» фетровая синяя шляпка. Они оба с Пейнтером являлись слугами, но Алиса — рангом выше его и держала себя соответственно, то есть она отдавала ему приказания, будто сама миссис Примьеро. Для своей жены и закадычных друзей он был Бертом, но Алиса называла его «скотиной». За глаза, как вы понимаете. В лицо она на такое не отважилась бы.
— Хотите сказать, что она его боялась?
— Некоторым образом. Она ненавидела его и возмущалась тем, что он там находился. Сомнительно, чтобы эта вырезка сохранилась.
Уэксфорд подошел к письменному столу и выдвинул нижний ящик, в котором хранил личные и полуофициальные вещи и всякие нелепицы, интересующие только его. Он не слишком надеялся найти то, что его интересовало на этот раз. Прежде, во времена убийства миссис Примьеро, полиция Кингсмаркхема размещалась в старом кирпичном желтом здании в центре города. Оно было снесено лет пять назад, и вместо него на окраине города появилась эта пугающая модернизмом глыба. Вырезка вполне могла затеряться при перетаскивании бумаг из высокого соснового письменного стола в нынешний лакированный из палисандрового дерева. Уэксфорд перебирал записки, письма, сувенирчики и наконец просиял от радости.
— Вот он, «бесчеловечный» собственной персоной. Хорош, если вам нравятся люди такого склада. Герберт Артур Пейнтер, бывшая четырнадцатая армия в Бирме. Двадцать пять лет, нанят миссис Примьеро в качестве шофера, садовника и разнорабочего.
Вырезка из «Санди планет». Обрамленная столбцами текста четкая фотография, на которой глаза Пейнтера смотрят прямо в объектив.
