Проявив чудеса памяти, Верден вдруг сказал:
— И в одной их этих сумок было целых двести фунтов?
— Да, — угрюмо признал Уэксфорд. — Однако что бы миссис Примьеро ни была в состоянии себе позволить, она отказалась поднять зарплату Пейнтеру. Если ему не нравится договор, он может уходить, но это означает, что он лишается квартиры. Очень старая женщина, миссис Примьеро была весьма чувствительна к холоду, поэтому топить начинали в сентябре. Пейнтер считал, что в этом нет необходимости, и раздраженно ворчал по этому поводу…
Зазвонил телефон, и Уэксфорд замолк. Он сам взял трубку:
— Да… да… хорошо…
Верден не понял, кто это мог быть. Он допил кофе с некоторым отвращением, потому что ободок озокеритовой чашки слегка отсырел. Уэксфорд положил трубку.
— Жена, — пояснил он. — Я умер? Или забыл, что у меня есть собственный дом? Она замотана домашней работой и не может найти чековую книжку. — Он поискал в кармане и хмыкнул: — Неудивительно. Придется вернуть уворованное. — И неожиданно мягко добавил: — Пойду домой, вздремну. Почему бы и вам не сделать того же?
— Не люблю оставаться в подвешенном состоянии, — проворчал Верден. — Теперь понятно, что чувствуют мои дети, когда я прерываю вечернюю сказку на середине.
Уэксфорд стал собирать вещи в кейс.
— Если оставить в стороне подробности, — добавил он, — осталось немногое. Я говорил вам, что все было просто. Это случилось в воскресенье, 24 сентября, холодным, сырым вечером. Миссис Примьеро послала Алису в церковь. Она ушла примерно в четверть седьмого, а Пейнтер должен был принести уголь в половине седьмого вечера. Все прошло прекрасно, и он отбыл с двумя сотнями фунтов прибытка.
— Хотелось бы услышать подробности, — настаивал Верден.
Уэксфорд был уже у дверей.
— Продолжение в следующий раз, — ухмыльнулся он. — Вы не можете сказать, что я оставил вас в неопределенности. — Ухмылка его погасла, и лицо посуровело. — Миссис Примьеро была найдена в семь вечера. Она лежала в гостиной на полу у камина в большой луже крови. Кровь была на стенах, на ее кресле, а в сердце воткнут окровавленный колун.
Когда будет судиться, да выйдет виновным…
Дети его да: будут сиротами, и жена его — вдовою.
Псалом 108
Дремота, предписанная Уэксфордом, была бы хороша в пасмурный день, но не в это утро, когда небо такое голубое и безоблачное, а солнце обещает к полудню тропическую жару. К тому же Берден вспомнил, что не расстилал постель вот уже трое суток. Лучше уж принять душ и побриться.
После завтрака из двух яиц и пары тоненьких ломтиков любимой ветчины он стал думать, что же делать дальше. У него в запасе час. Он вел машину на север по Хай-стрит, опустив все стекла, мимо магазинов, через мост Кингсбрук, мимо «Оливы и голубки» и выехал на дорогу к Стоуэртону. За исключением нескольких новых домов, супермаркета на месте прежнего полицейского участка и настойчивых дорожных знаков, ничего не изменилось здесь за шестнадцать лет. Те же лужайки, те же высокие, отягощенные июльской листвой деревья и небольшие коттеджи, которые Алиса Флауэр видела, когда ездила на «даймлере» в город за покупками. Хотя транспортный поток, подумал он, в те времена был, наверное, потише. Майк тормознул и, сдерживаясь, только поднял брови при виде юнца, проскочившего на велосипеде всего в нескольких дюймах от него.
Узкая дорога, на которой когда-то располагался «Дом мира», должна была быть где-то здесь. Подробности, которыми его поддразнивал Уэксфорд, всплывали в его собственной памяти. Уверен ли он, что читал об остановке автобуса и телефонной будке в конце дорожки? Существует ли еще та лужайка, которую, как Берден, помнится, читал, отчаявшийся Пейнтер пересек, чтобы спрятать узел окровавленной одежды?
Теперь здесь стояла телефонная будка. Он включил сигнал левого поворота и медленно свернул на узкую дорогу. Сначала шла щебенка, перешедшая потом в проселочную дорогу, упиравшуюся в ворота. За ними стояло только три здания: пара оштукатуренных двухквартирных особнячков и напротив них викторианская громада, которую он назвал бы уродливой грудой хлама.
Он никогда еще не был к ней так близко, но и сейчас не увидел ничего такого, что изменило бы его мнение. Крыша из серой черепицы, почти разрушенная, состояла из нескольких крутых скатов. Два из них доминировали в передней части дома, но с правой стороны оказался и третий, из которого вырастал еще один, поменьше, который, в свою очередь, вероятно, был лучше виден с задней стороны дома. Каждый фронтон крест-накрест пересекали деревянные крепи, некоторые из которых неумело врезали в стропила. И все это было окрашено в тусклый зелено-бутылочный цвет. В местах, где штукатурка между брусьями отпала, проглядывала грубая розоватая кирпичная кладка. Плющ того же бутылочного оттенка распустил плоские листья и похожие на веревки серые усы от окон первого этажа до самого высокого фронтона, где хлопало открытое окно с частым переплетом. Тут он расползался, проделав туннель в рыхлой стене и отделив оконную раму от кирпичной кладки.
Берден смотрел на сад глазами сельского жителя. Никогда еще он не видел столь прекрасной коллекции сорняков. Когда-то ухоженная и плодородная земля кормила теперь целые плантации щавеля с жирными резинового отлива листьями, чертополоха с красно-бурыми головками и крапивы высотой чуть не в четыре фута. Сквозь гравий тропинок проросла трава и пораженный мучнистой росой крестовник. Только чистый воздух и солнечное сияние сглаживали зловещее впечатление от этого места.
Передняя дверь оказалась закрыта. Вне сомнения, соседствующее с ней окно принадлежало гостиной. Берден не смог сдержать удивления с некоторой долей юмора, как это толстокожий администратор дома престарелых решил, что это место, в котором совершено убийство старой женщины, может годами служить убежищем — конечно, последним — для других старых женщин. Но теперь и их не было, и место выглядело так, словно оно пустовало долгие годы.
Через окно он смог разглядеть большую комнату. На решетке камина желтого мрамора кто-то предусмотрительно разложил газету, чтобы перехватывать разлетающуюся сажу. Уэксфорд сказал, что возле камина везде оказалась кровь. Там, как раз против медного ограждения, было достаточно места, где могло лежать тело.
Продираясь сквозь кустарник, он прошел вдоль стены, у которой старые, но крепкие березки грозились вытеснить сирень. Оконные стекла кухни были заляпаны грязью, а двери в кухню не оказалось, только задняя дверь, которая, видимо, вела в центральный коридор. Он отметил про себя, что викторианские архитекторы не слишком сильны в проектировании: две двери прямо друг против друга — сквозняк, должно быть, ужасный.
В данный момент он находился в саду, но буквально из-за деревьев не видел леса. В «Дом мира» пришла обезумевшая природа, и сам каретный сарай был почти полностью скрыт за ползучими растениями. Он прогулялся по тенистому, вымощенному плитняком двору, которому добавляли прохладу стены дома, и в конце обнаружил оранжерею, пристроенную, очевидно, к утренней комнате, или комнате для завтраков. В ней поднималась виноградная лоза, давно уже погибшая и совершенно безлистная.
Таков был «Дом мира». К сожалению, он не попал внутрь, но в любом случае можно вернуться. Вопреки давней привычке он поднял все стекла в машине и закрыл двери. Салон сразу превратился в духовку. Он выехал за сломанные ворота. С узкой дороги он присоединился к транспортному потоку на Стоуэртон.
Больший контраст, чем между строением, которое он покинул, и зданием, в которое он вошел, едва ли найдется. Прекрасная погода как раз годилась для полицейского участка Кингсмаркхема. Уэксфорд всегда говорил, что архитектор, наверное, проектировал это здание во время отдыха на юге Франции. Белая, почти циклопическая коробка, здесь и там украшенная фресками, кое-что позаимствовавшими у мраморов Элджина.
Нынешним июльским утром эта белизна ослепительно сверкала и сияла. Но если фасад здания выглядел охотно наслаждающимся солнцем, то его обитателям приходилось туго. Здесь было слишком много стекла. Что хорошо, говорил Уэксфорд, для оранжереи или тропической рыбы, то представляет сомнительное удовольствие для пожилого англосаксонского полисмена с высоким давлением и плохой переносимостью жары. Трубка почти выскальзывала из его огромной ладони, и, закончив разговор с Генри Арчери, он опустил жалюзи.
— Жара накатывает, — объяснил он Вердену. — Думаю, ваша жена выбрала хорошую недельку.
Берден поднял глаза от отчета, который начал читать. Тощий как борзая, с лицом тонким и острым, он и нюх иногда проявлял собачий на все необычное, сочетая его с богатым воображением.
— Дела всегда случаются в жаркий период, — сказал он, — дела нашего сорта, я имею в виду.
