На улице смеркается. Нажимаю кнопку и говорю вошедшему лейтенанту:
— Приведи Манева. И зажги свет, пожалуйста. Лейтенант щелкает выключателем. В комнате становится
уютней, а окно темнеет еще больше. Вводят Филипа.
— Садитесь.
Он сидит, внешне спокойный, но теперь к этому спокойствию добавилась чуть заметная напряженность.
Занимаюсь своими бумагами, которые, между нами говоря, никак не связаны с моим заданием. Пусть «гость» посидит, соберется с мыслями, освоится с обстановкой.
И он сидит, несколько угнетенный тем, что я не подаю никаких реплик. Галстук исчез. Щеки приобрели голубовато—стальной оттенок из—за отросшей бороды. Усталые глаза смотрят в одну точку. Одним словом, его «светскость» начала испаряться.
Звонит телефон. Наконец—то. Снимаю трубку:
— Да, я. Так… Так… Хорошо!
Наконец—то! Вот бы еще один звонок! И в голове вдруг возникает детская песенка:
«Антошка, Антошка!
Сыграй нам на гар—мо—о–ошке!»
Что называется, ни к селу ни к городу, но мотив уже явно привязался:
«Сыграй нам на гар—м–о—о–шке!»
И как бы отгадав мое желание, телефон звонит снова. Снимаю трубку и с легким разочарованием узнаю голос Доры:
— Товарищ Антонов! Наконец-то вас застала. Хотим пригласить вас с Марином на ужин. Разумеется, если вам хочется…
Благодарю за приглашение и быстро прощаюсь, чтобы освободить линию. Увы, аппарат подло молчит.
— Жду еще одного посетителя, — объясняю Маневу. — Придется потерпеть немного. Конечно, если вам нечего сказать.
— Нет, абсолютно нечего.
— Жаль. Наверное, вы догадываетесь, что другой, кого мы ждем, — это вторая половина убийцы. В вашей истории, как известно, убийца состоит из двух индивидов, автора замысла и исполнителя. Точнее, из Филипа Манева и Спаса Влаева.
— Товарищ инспектор, — устало, но спокойно говорит Филип. — Вы идете по ложному пути.
— Так ли?
— Ваша версия противоречит всем фактам, она абсолютно бездоказательна.
— Будут и доказательства, не беспокойтесь. Такие дела, сами знаете, без доказательств не обходятся.
Снова углубляюсь в размноженные на циклографе приказы и не без удивления устанавливаю, что они датированы прошлым годом. Надо, наконец, разобрать свой стол!
В дверь стучат, и тут же входит милиционер:
— Привели его, товарищ подполковник!
— Введите!
В кабинет входит Спас. Он в наручниках. С человеком—бицепсом надо быть начеку!
— Проходите вперед!
Он приближается без особого желания, слегка покачиваясь «на палубе» этого неустойчивого мира. Очевидно, упрямство будет сопутствовать ему до могилы. И это не воля, а именно тупое упрямство — идти, куда хочется, не считаясь ни с чем.
Милиционер лезет в карман, достает что—то, завернутое в платок. Он кладет на стол массивные золотые часы с массивным золотым браслетом. Наконец-то появилась улика, перекидывающая мостик между берегами — комнатой на пятом этаже и человеком, который там действовал. Филип, до сих пор не отрывавший взгляда от пола, поднимает глаза, видит часы, а затем переводит взгляд на Спаса, как бы говоря: «Дурак!»
В дверях снова появляется лейтенант и делает мне знак.
— Следите за ними! — приказываю я милиционеру и выхожу в коридор.
Значит, телефонного звонка не будет. Мой приятель из торгового учреждения пришел сам. Вместе с ним и один мой коллега. Они передают мне необходимые данные, словесные и материальные, и я спешу в кабинет к моим «гостям». Теперь я располагаю и второй из тех «двух вещей», и эту улику можно назвать для них роковой.
— Влаев, значит, вы все же решили выложить доказательства, хотя и не совсем добровольно. Часы налицо, иными словами, ваша роль в убийстве более чем ясна. А что стало с долларами? Тайник оказался пустым, так?
— Когда имеешь дело с подлецами… — цедит Спас, убийственно глядя на Филипа.
— А вы, — обращаюсь я к Филипу, — не хотите что—либо добавить?
— Все это меня не касается, — холодно отвечает Манев.
— Подлец! — говорит ему Спас.
— Спокойно, — вмешиваюсь я. — Любезности потом. Итак, Манев, жду ваших показаний!
— Я все сказал. Остальное меня не касается.
— Вы даже не интересуетесь доказательствами, на которых так настаивали? — спрашиваю я, показывая на часы.
— Эти доказательства ко мне не относятся. И что бы ни говорил здесь этот…
— Подождите! Он еще ничего не сказал. Что он может сказать, мы знаем и без него. Знаем и то, что вы запретили ему брать эти часы, как предмет, слишком изобличающий вас. Факт, что Влаев спрятал их отдельно от долларов, достаточно красноречив.
— Но где же эти доллары? — презрительно спрашивает Филип. — В моем кармане?
— Не в столь доступном месте. Доллары должны были быть там, где Спас недавно пытался их обнаружить: он хотел убедиться, правда ли, что вы положили деньги в условленное место. Разумеется, никаких долларов там не оказалось — вы взяли их себе. Конечно, вы осторожнее Влаева и не рискнули перевозить валюту в собственном кармане.
— Хорошо, тогда где же эти доллары?! — кричит Филип, явно теряя терпение.
— Вот они, — отвечаю я, вытаскивая из кармана конверт и показывая вложенные внутрь банкноты.
— А на них написано, что я их украл?
— Таких надписей на банкнотах нет. Они есть в письменных показаниях вашего доброго знакомого, австрийского гражданина Кнауса, которому вы передали эти деньги, чтобы он их вывез и вернул вам в Австрии. Могу прочитать эти показания.
Вытаскиваю лист бумаги, но смотрю не на лист, а на Филипа. От его уверенности осталась одна видимость. Взгляд темнеет от беспокойства, челюсти нервно сжаты. И все—таки он находит силы разжать их:
— Если вы больше верите иностранцу, чем болгарскому гражданину…
— А, вы считаете себя гражданином? Поздно, Манев. Слишком поздно!
И, обращаясь к лейтенанту и милиционеру, стоящим у двери, говорю:
— Уведите их.
Моя работа окончена. Найдены не только Икс, но и Игрек. Задача с двумя неизвестными решена. Дальше слово принадлежит суду.
«Так что поздно, Манев, вспоминать о своем гражданстве в тот момент, когда ты растоптал все свои гражданские права», — думаю я, запирая стол…
В сущности, еще не так поздно. Для ужина, хочу сказать. Спускаюсь вниз и направляюсь к трамвайной остановке. Все-таки надо навестить будущее семейство Маневых. Сегодня — ужин, завтра — свадьба. К сожалению, не моя собственная.
Но не воспользоваться ли мне паузой после дела Асенова? Приедет из Перника моя учительница, состоится скромный гражданский ритуал. Двое расписывающихся плюс свидетели. Тихо и мирно, без напутственных речей и «Свадебного марша» Феликса Мендельсона — Бартольди. И уж, конечно, без бразильских мелодий!
Валютный магазин в Софии.
