Зато пропало главное — в доме не было Вики. Еще раз обойдя все комнаты, заглянув во все кладовки, окинув взглядом кухню, туалет, ванную, Пафнутьев принял единственно правильное решение — он включил свет во всех комнатах, давая знать незваным гостям, что он уже дома, все понял и готов разговаривать.
И тут его взгляд упал на одиноко лежащий туфель, обычный черный туфель на высоком каблуке. Сколько он не искал — второго не было. И он понял — Вика дала ему знать, что вышла из квартиры не по своей воле. В одном туфле вышла. Другими словами, ее вывели.
Не раздеваясь, Пафнутьев сел в кресло, поставил перед собой телефон и приготовился ждать. Но тут же, спохватившись, набрал номер Дубовика. Тот, к счастью, оказался на месте, к счастью поднял трубку, потому что была у Дубовика дурная привычка — когда заканчивалось рабочее время, он не поднимал трубки, сколько бы кто не звонил. А тут поднял.
— Вас слушают, — несколько церемонно произнес Дубовик.
— Именно это мне и требуется. Слушай внимательно...
— Слушаю!
— И не перебивай. На мою квартиру совершено нападение. В комнатах беспорядок, перевернутые вещи, разбросанная мебель и так далее. Нет Вики.
— В каком смысле?
— Мне кажется, в том смысле, что ее похитили. Наверняка будут звонить. Срочно включай все свои каналы и пусть засекают — кто звонит, откуда, зачем. Адрес, номер телефона...
— А санкция прокурора?
— Забудь. Понял? Забудь о всех санкциях. Потом получим. Мне будут звонить. Хочу знать откуда.
— Думаешь, что они такие дураки?
— Я ничего не думаю. Понял? И тебе запрещаю думать точно так же, как запретил думать себе. Только делай, только выполняй. И больше ничего. Я хочу знать, откуда будут звонить. О законах и правах человека подумаем потом, если у нас будет время. Вопросы есть?
— Нет, все ясно.
— Счастливый человек, — проворчал Пафнутьев и положил трубку.
Он разделся, сбросил куртку на диван, рядом положил берет и опустился в кресло. Посмотрев сейчас на Пафнутьева, вряд ли кто мог предположить, в каком состоянии находится начальник следственного отдела. Его лицо, как обычно, выглядело спокойным и невозмутимым, можно было бы его назвать и сонным, поза в кресле казалась расслабленной, почти ленивой, пальцы с некоторым равнодушием барабанили по подлокотнику кресла, а голова, склоненная к одному плечу, выдавала неспешные раздумья. И даже человек, хорошо его знавший, а такого человека, в общем-то, и не было на земле, так вот, будь такой человек рядом, и он вряд ли бы догадался, что Пафнутьев находится в крайней степени гнева и нет сейчас в мире сил, которые остановили бы его, заставили бы от чего-то отказаться. Ни одна статья уголовного кодекса, ни одно соображение нравственности или совести не могло его остановить. Если говорить откровенно, в кресле сидел уже не Павел Николаевич Пафнутьев, над которым могли и посмеяться при случае, ничем не рискуя, сидело некое чудовище, готовое на самое страшное, чудовище, не знающее пощады, не знающее сомнений и колебаний.
Когда раздался звонок, Пафнутьев удовлетворенно кивнул. Но ошибся — звонил Дубовик.
— Все остается в силе? — спросил тот.
— Ты все сделал?
— Да.
— Хорошо.
— Что-нибудь нужно?
— Найди Андрея... И пусть сидит в машине недалеко от моего дома. Он знает где...
— Подключить Шаланду?
— Позвони и скажи... В общем, ты знаешь, что ему сказать. Как только у меня будут новости, я сам позвоню... Пусть будет наготове.
— Понял. Мне еще позвонить?
— Да. Мало ли чего...
— Паша, только ты того... Не очень. — Дубовик, старый следователь, мудрец и психолог, почувствовал состояние Пафнутьева и, кажется, содрогнулся. Но нашел в себе и слова, и силы предупредить Пафнутьева, чтобы он хоть немного подумал о том, что собирается совершить.
— Я в порядке, — ответил Пафнутьев и положил трубку.
Пафнутьев еще раз прикинул случившееся, пытаясь взглянуть на событие с одной стороны, с другой. И приходил к одному и тому же выводу — Неклясов. По наглости, неожиданности, по той безрассудности, которая здесь вылезала из каждой подробности. Нет, кроме него, вряд ли кто мог решиться на подобное. В конце концов, он начальник следственного отдела, и позволить поступать с собой вот так... Время от времени рука его, как бы сама собой, тянулась к левой подмышке и касалась разогретой рукоятки пистолета. Он даже не вынимал его, не осматривал, заранее уверенный в том, что машинка в порядке и готова к действию.
Квартира не ограблена, можно даже сказать, что чужаки вели себя с некоторой деликатностью. Пафнутьев еще раз взглянул на хрустальную вазу, которая так и осталась стоять на полу у окна — ее не прихватили с собой, не разбили, поставили на пол с большой осторожностью.
Пафнутьев надеялся, что с такой же осторожностью бандиты отнесутся и к Вике. Надеялся, предполагал, но в то же время знал наверняка, что надругаться над женщиной — первое средство давления. Даже если им и не хочется этого, даже если при этом не испытывают никаких приятных ощущений, они чувствуют себя обязанными задрать подол. Иначе над ними будут смеяться. Так что это еще и способ самоутверждения.
Как ни ждал Пафнутьев звонка, но когда он прозвенел, то заставил его вздрогнуть. Пафнутьев не торопился. Он выждал три звонка и только после этого поднял трубку.
— Да, — сказал он. — Слушаю.
— Павел Николаевич? — раздался вкрадчивый голос, и Пафнутьев сразу понял — они.
— Да, это я.
— Вы все поняли?
— Нет, не все... Я не знаю, с кем говорю.
— Это неважно.
— Что вы хотите?
— Дружить хотим, Павел Николаевич.
— Ну и дружите... Кто мешает?
— Мы с вами хотим дружить.
— И в чем это будет выражаться? Как будет выглядеть? К чему сведется?
— Ничего нового... Законы дружбы вам известны. Друзья помнят друг о друге, выручают в трудную минуту... Держат совместную оборону против плохих людей, обстоятельств, событий.
— Это вы побывали у меня дома?
— Заметили?
— Повторяю — вы побывали у меня дома?
— Пришлось таким вот необычным способом привлечь к себе внимание. Дело в том, что...
— Где Вика?
— С ней все в порядке. Она здесь, недалеко...
— Дайте ей трубку. Хочу убедиться в том, что с ней все в порядке.
— Это невозможно... Я звоню из автомата, а она в помещении.
— Тогда передайте трубку Вовчику. На том конце провода возникла заминка. И чем больше она длилась, тем увереннее чувствовал себя Пафнутьев — кажется, он попал в точку.
Если Вовчик здесь не при чем, то почему молчат? Значит, Вовчик действительно рядом, слушает разговор, и теперь они пытаются понять — где оплошали, где выдали себя?
— Не понял? — наконец произнес голос все с той же вкрадчивостью, но теперь в нем была и растерянность.
— Значит так, разговаривать с вами буду только после того, как услышу голос Вики, — Пафнутьев положил трубку. И тут же пожалел об этом, чертыхнулся, но делать было нечего. Дело в том, что чем дольше он говорил, тем больше у Дубовика и Шаланды было бы возможности выйти на похитителей. Но, с другой стороны, Вовчик теперь будет знать, что никто не пытается его засечь, что игра идет открытая. Вот если позвонит, тогда можно будет разговор затянуть подольше.
Так и получилось — телефон зазвонил минут через пять.
— Вовчик говорит, — услышал Пафнутьев голос в трубке и сразу узнал его, это действительно был Неклясов. Нагловатый голос, надломленный, почти скрипучий тембр и уверенность человека, который знает, что может позволить себе что угодно, который не привык сдерживать себя ни в чем.
— Слушаю тебя, Вовчик, — Пафнутьев сразу дал себе команду говорить как можно неопределеннее, чтобы разговор затянулся подольше, чтобы успели, успели ребята засечь этих звонарей.
— Ну, если слушаешь, то слушай... Баба твоя в порядке...
— Ее зовут Вика.
— А мне плевать, как ее зовут. Мне это не нужно вовсе.
— Что же тебе нужно?
— Ерхов. Он мой человек, отдай мне его, Паша.
— А меня зовут Павел Николаевич, — проговорил Пафнутьев, радуясь еще одной возможности затянуть разговор. Он никогда не возражал, когда его называли Пашей, кто бы не обратился. Пафнутьев не оброс еще административным жирком и легко сходился с людьми, не чувствуя большой разницы между последним алкоголиком и первым секретарем. И то, что он сейчас поправил Вовчика, сделал вид, что оскорблен таким обращением, было продиктовано все тем же желанием затянуть разговор.
— Я могу назвать тебя даже многоуважаемым Павлом Николаевичем, но Ерхова отдай. Я понимаю, он тебе нужен для суда, ты ведь посадить меня хочешь?
— Хочу. Это самое большое мое желание.
— Запомни, Паша... Открою тебе тайну... Суда не будет. Не надейся. Осоргин, этот мудак, а не судья... Не решится вынести мне приговор, если в нем будет хоть день заключения... Только условный, только условный, Паша. Ерхов откажется от всех показаний, если я буду в зале суда.
