Не исключено и другое объяснение.
Так уже случалось в его жизни. Мучаешься над новым холстом, а, едва закончишь, уже думаешь о возможном покупателе.
И это письмо он определил в хорошие руки. Отдал тому единственному человеку, который только и способен его оценить.
Возможно, Эберлинг пытался убить двух зайцев. Другой бы изорвал в клочья и выбросил, а он нашел оптимальный выход.
То есть, и избавился, и не продешевил. Может, и не продал, но расплатился за те одолжения, которые оказал ему собиратель.
Возможно, есть еще один, третий путь. А вдруг художник разрешил своему знакомому порыться, но бумага куда-то запропастилась.
Распереживаешься: ну как же так? и Ваксель хорош, а уж Альфред Рудольфович так и вообще!, а потом возьмешь себя в руки.
Ну чего волноваться? Раз персонаж смог примириться с обстоятельствами, то автору тем более не стоит переживать.
Опять Гоголь приходит на ум. Он ведь тоже испытывал любопытство к подобным героям.
Одного даже вывел в своей поэме. Хорошенький такой, с розовыми щечками. Из тех, что явились на свет в полной гармонии содержания и формы.
Этакий Колобок. Катится по российским просторам, нигде не задерживается, спешит дальше.
Как бы говорит: я от Ноздрева ушел, от Плюшкина ушел, и из самого этого губернского города точно уеду.
Сколько бы Николай Васильевич не брался его описывать, всякий раз выходило ни то ни се. Не красавец и не дурной наружности, не толст и не тонок, чин имеет не малый и не большой.
Узнаете? Ну, конечно, это место. «Знаю дела твои; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч» или «… но как ты тепл, а не горяч и не холоден…»
Вот и Альфред Рудольфович только решил, что уже умер и не воскреснет, но оказалась инфлюэнца. Понедужил какое-то время, а потом и думать забыл.
Кстати, и Тамара Платоновна тоже уже почти не страдала. Хотя и умела чувствовать сильнее своего приятеля, но переключилась на иные сюжеты.
Нет, не то чтобы тридцать шесть и семь. Случалось и тридцать восемь, и сорок, но повод для этого был совсем другой.
Канцеляристы в ее жизни
Иногда женщине хочется чего-то неожиданного, а в результате опять выходит канцелярист. Только ведомства разные. Один муж был служащим Министерства финансов, а другой - сотрудником английского посольства.
Вся ее жизнь в движении, в прыжках и заносках, а ее избранники только и делают, что перебирают бумаги.
Никогда голоса не повысят. Скорее, окончательно уйдут в себя, но не будут вступать в спор.
Так она их приучила. Самый экстравагантный поступок они воспринимают как указание.
Больше всего досталось Василию Васильевичу, но и он сумел не поддаться эмоциям.
И один раз не поддался, и еще. Даже когда она сказала, что любит другого, он продолжал жить дальше.
Принял это к сведению и приступил к исполнению. В том смысле, что отошел в сторону и постарался не мешать.
Кстати, замена спутника нисколько не изменила мизансцену.
Англичанин тоже по большей части пребывал за спиной супруги, а любое проявление самодостаточности называл эгоизмом. «Несмотря на эгоизм, свойственный мужчинам, - писал он в своих мемуарах, - у меня не было никаких амбиций, кроме желания находиться в тени Тамары».
Жалобы Брюса
Всякому канцеляристу известно, что такое гриф: «Совершенно секретно». Это значит, никому и ни при каких обстоятельствах. Пусть тебе угрожают, но ты все равно рта не раскроешь.
Вот и Мухин - молчок. Ему задают вопросы, а он - ничего. Отчего улыбается не очень уверенно? Так ведь рано встает и работает допоздна.
В отличие от своего конкурента, Брюс не стал уходить в сторону. Даже затеял переписку на эти темы с критиком Валерьяном Светловым.
Казалось бы, какие вопросы могут быть к критику? Ну если только об актрисе X или актере Y, но этот критик знал что-то еще.
Интересы Светлова отнюдь не теоретические. Неслучайно он во время войны оказался в армии. Мог, наверное, узнавать о сражениях из газет, но запросился туда, где стрельба и пороховой дым.
Кто-то, попав на театр боевых действий, не вспоминает о театре как таковом, но Валерьян Яковлевич умел совмещать одно с другим.
Во-первых, обычному полку предпочел Дикую дивизию. В большой шапке, френче с патронташем и саблей на поясе выглядел почти как оперный герой.
И к балету оставался неравнодушен. Причем не только к новым ролям любимых танцовщиц, но и к тому, как складывается их личная жизнь.
Помнится, Карсавина не жаловала авторов, которым не сидится в креслах, и они норовят оказаться рядом с кулисами, но это случай другого рода.
Одна газета назвала Валерьяна Яковлевича «балетным папой». Звучит немного иронически, но он в самом деле считался всеобщим опекуном.
Брюс тоже решил с ним посоветоваться. Сам удивлялся: совсем незнакомы, но почему-то кажется, что именно он должен помочь.
Переписка
Как же так? Сын туманного Альбиона, а оказался в плену русских предрассудков. Ведь всякое конкретное усилие у нас заменяют душевные разговоры.
Кому-то способ покажется странным, но на самом деле помогает! Поговорили, высказали все до донышка, и не заметили, как ситуация разрешилась или перестала иметь значение.
Вот еще одна русская беседа. Мол, страдаю бессонницей, не могу молчать, нуждаюсь в собеседнике. Припадаю, так сказать, к Вашей безразмерной жилетке.
Нет, все не так просто. Только что Брюс выглядел растерянным ревнивцем, держащимся только благодаря выпитому, а уже через несколько абзацев он уверенно излагает свой план.
Интонация при этом знакомая-знакомая. Вопросительно-утвердительная. Примерно в таком духе составлялись рекомендации посольства в Лондон.
Этот жанр не предполагает сомнений. Зададут вопрос - и сами на него отвечают. Еще уточнят, что за последнее время сделано в этом направлении.
У Брюса тоже что-то вроде рекомендаций. Хорошо бы так, а лучше по- другому. Уже как бы и не просит совета, а только хочет свои решения согласовать.
«Я абсолютно убежден - и придерживался бы того же мнения, даже если бы этой ситуации был простым наблюдателем - что при благоприятных обстоятельствах он мог бы заново построить свою жизнь, сохраняя от прошлого добрые воспоминания с примесью легкой грусти. Чтобы достичь этого, необходимо его отсутствие в течении нескольких месяцев, чтобы не только отдалиться от нее, но и от всего, что напоминает о прошлом (квартира, слуги, картины); иначе говоря, ему следовало бы уехать за границу. Затем ему понадобилось бы обрести иные интересы, кроме ее карьеры, а для этого лучше всего было бы ему заняться собственной.
Иначе говоря, речь идет о том, чтобы помочь возродиться его интересу к своим личным делам, найти ему хорошее место службы, доходное и интересное - за границей. Если бы это осуществилось, я уверен, что он сможет заново построить свою жизнь»·.
Расчет железный, схема отработанная, результат известный. Правда, Мухин ничего такого не имеет в виду. Готов до конца дней исполнять обязанности младшего столоначальника, лишь бы больше времени посвящать ей.
Вот это и есть беда всех дипломатов и шпионов. Очень они книжные люди. Казалось бы, все продумали, задействовали, вовлекли, а потом все срывается из-за ерунды.
Как бы это назвать? Дальнозоркость. Большое видишь, а тонкостей не замечаешь. Можешь ненароком обидеть человека, которого только что умолял о помощи.
«Я давно хотел написать Вам, - сетует Брюс, - но у меня сильно болели глаза (это единственное почетное ранение, разрешенное дипломатам) - и я не мог ни читать, ни писать».
Как-то несправедливо выходит. Один страдает глазами, а другой недавно получил контузию. Мог исправить положение, так он еще усугубил. Вернулся не в театральную ложу, а снова на фронт…
А.П. и Т.П.
Тут можно немного отступить назад и вспомнить, что когда-то Светлов переписывался с Альфредом Рудольфовичем·. Правда, с ним он общался исключительно на творческие темы.
Нетрудно представить Ниццу, где в это время находился балетный критик.
Очень уж симпатичная гравюрка в верхнем углу бланка отеля «Beau-rivage».
Внушительное здание на набережной и множество прогуливающихся людей. Прямо как на Невском в погожий день. Кто с детишками, а кто с женой или подругой.
Увидят знакомого, поднимут котелок в знак приветствия, и двинутся дальше…
Возможно, есть в этой толпе и русский постоялец.
Как проводит время? Да так же, как остальные русские. Скучает, жалуется на здоровье, сочиняет роман…
Письмо Светлова короткое, по сути - записка, но все таки о личном тут сказано. Как бы невзначай упомянуто, что есть у него в этой области непредвиденные препятствия и сюжеты.
«Все-таки книгу, о которой мы с Вами говорили, - писал Светлов, - я думаю издавать, хотя и не сейчас, потому что дела плохи. Но, во всяком случае, я полагаю, что личные отношения мои к А.П. не должны мешать вопросам искусства».
