— Господи, — воскликнул Варденэ, — Это же у черта на рогах. Сколько это отсюда — часа три езды?
— Два, — уточнила она, — Я надеялась, что там хорошее место для лыж и вообще. Но потом выяснилось: все зря.
— У тебя там квартира?
— Трейлер. Я живу в трейлере.
— И как оно в трейлере? — спросил он. — Я и сам подумываю об этом. Знаешь, получил я вчера свой налоговый счет и думаю: а может, найти себе что-нибудь в этом роде. Как там жизнь-то, ничего?
— Тебе это бы не подошло, — сказал она. — У тебя сколько — двое ребятишек? Твоя жена бы не выдержала. То есть я хочу сказать, мы там живем вдвоем, и меня часто не бывает дома, но все равно, теснотища и вообще куча неудобств. Нет, ты бы тоже не выдержал. Там и мебель поставить некуда, представляешь? И вечно у всех на виду. Никуда не приткнешься. Нет, тебе бы это не подошло.
— Пожалуй, — согласился Варденэ. — Но я тебе скажу: Боже ты мой, посмотришь на этот проклятый счет — плакать хочется. Я уже начинаю думать: черт побери, да у меня уходит два или три доллара в день просто на то, что я живу в этом городе.
— Слушай, Роже, мы еще друзья или как? — перебила его Ванда.
— А то как же! — ответил полицейский.
— Ну, тогда слушай, — сказала она, — Почему я спрашиваю — если бы я тебе кое-что рассказала, как другу и вообще, ты бы мог не упоминать мое имя, ну, понимаешь?
— Конечно! Я бы, по крайней мере, попытался.
— Э-э! Попытки недостаточно. Ты ни в коем случае не должен упоминать мое имя. Иначе я тебе ничего не скажу.
— О’кей! — сказал он. — Не будет твоего имени.
Ванда открыла сумку и вытащила из нее зеленую сберегательную книжку. На обложке было написано: «Первый федеральный сберегательный и заемный банк Флориды».
— Видал? — спросила она.
— Ну и что?
— Я вчера открыла счет — положила деньги на депозит. Пятьсот долларов.
— Ну И что?
Ванда снова открыла сумку и выудила из нее целую пачку красных, голубых, коричневых и зеленых сберегательных книжек.
— Это то же самое. Я открыла все эти счета вчера.
— И все во флоридских банках?
— Все во флоридских банках. А две недели назад у меня был льготный рейс, мы летали в Нассау. И там я тоже открыла несколько банковских счетов. И еще я открыла счета в Орандже.
— И сколько же всего? — спросил Варденэ.
— Думаю, теперь их около тридцати пяти. А может, и сорок.
— И сколько же на них денег?
— Ну, так сразу я бы сказала — тысяч сорок пять. Может, больше, может, меньше, но в принципе что-то около того.
— Но это же колоссальная сумма для простой служащей! — удивился Варденэ.
— Это уж точно! Но самое забавное то, что все деньги, которые я клала на счет, были наличные. Все. Только пятидесятки и помельче.
— Ну, теперь я вижу, что не тем занимаюсь в жизни, — сказал Варденэ. — Когда в последний раз я видел сберкнижку со своим именем, там что-то говорилось о закладной. Я до сих пор не верил, что есть люди, которые могут себе позволить откладывать лишние деньги. Я-то думал, что деньги нужны для того, чтобы их тратить.
— Я же не сказала, что все эти книжки выписаны на мое имя, — возразила Ванда.
— А на чье? Ты думаешь, я знаю этого человека?
— Тут не один человек, — объяснила Ванда. — Но вряд ли ты знаешь их всех. Понимаешь, я-то знаю, кто открыл эти счета, но думаю, что всех тех, на кого выписаны книжки, вообще не существует в природе. Я думаю, все они — это он.
— Должно быть, очень богатенький господин.
— Но только очень хорошо это скрывает. Уж от меня-то, во всяком случае, скрывает особенно тщательно.
— У него умер богатый дядюшка и оставил большое наследство?
— Три богатых дядюшки. И все они умерли в этом месяце.
— Это занятно, — сказал Варденэ.
— Совсем нет. Насколько я понимаю, у него есть еще один и прекрасно себя чувствует.
— Они что, все занимались банковским бизнесом? — спросил Варденэ.
— Он мне про них не рассказывал. Все, что я знаю, это то, что он очень рано уходит и возвращается после обеда с горящими глазами. Потом он заглатывает восемь или девять порций виски и бросается читать газеты и смотреть телевизор. К ужину у него разыгрывается страшная мигрень, так что он не в состоянии сесть за руль, и мне приходится отправляться в киоск за газетами. Ах да, еще у него есть несколько здоровенных восьмиволновых приемников, которые принимают и короткие, и средние, и УКВ, и переговоры пилотов, а еще один есть — так тот настроен на частоту полицейских переговорников. Да-да, именно полицейских. И когда он ходит навещать кого-нибудь из своих дядьев, он всегда берет с собой его в машину, а когда возвращается и приносит приемник обратно, то слушает его всю ночь. Но так бывает, только когда один из его дядьев вдруг прихворнет, и он уезжает его навестить.
— А с ним кто-нибудь общается? — спросил Варденэ.
— Этого я не знаю. Иногда заходит к нему какой-то тип, они о чем-то говорят. Этот парень оставляет ему большой картонный пакет, ужасно тяжелый, словно там какие-то железки. Так однажды было. Как раз перед тем, как умер его дядя. Он ужасно становится нервный, когда ему кажется, что очередной дядя скоро заболеет. У нас же в трейлере нет телефона. И когда ему кажется, что дядя заболел, он ненадолго отлучается — позвонить.
— Узнать, как здоровье, — вставил Варденэ.
— Наверно! А потом через несколько дней он дает мне конверты с деньгами, простые белые конверты, и просит отнести эти деньги в банк и открыть счета на фамилии, которые он, по-моему, с ходу придумывает, и мне приходится все свободное время, пока я во Флориде, бегать по банкам и открывать счета.
— И как ты думаешь, когда окочурится тот, что сейчас хворает? — спросил Варденэ.
— Трудно сказать, один умер вот только позавчера. И что странно — они все никак не могут умереть одновременно. Они умирают где-то с перерывом в одну неделю, а заболевают почему-то всегда рано утром. И ему приходится навещать их. Я бы не удивилась, если бы тот, что еще жив, дал дуба на будущей неделе. И если бы я была этим дядей, то не стала бы строить далеко идущих планов, скажем, после вторника.
— А не знаешь ли ты, случаем, где живет тот, который еще жив? — спросил Варденэ.
— Я тебе вот что скажу. Позавчера я была дома, и пришел к нему парень, которого он называет Артур. Но я тогда была в ванной, и он пошел сам открывать, а обычно открываю я. Он, похоже, считает, раз я стюардесса, то мне и положено двери открывать, пальто принимать да выпивку подносить его друзьям. Ну, в общем, он в тот день совсем был не в духе. Ко всему придирался, всем был недоволен, словно забыл, сколько я для него делаю, что все свое свободное время бегаю для него по флоридским банкам счета открывать. Он даже раза два отвесил мне, потому что я что-то сказала ему поперек. Короче, я была в ванной, причесывалась, когда он впустил этого Артура, и я не могла всего слышать, о чем они там беседовали, но только Артур тоже был страшно не в духе. Словом, совещаются они там о чем-то тихо-тихо, бу-бу-бу да бу-бу-бу, и вот Артур и говорит: «Ну и что, теперь все сорвется в Линне?» А мой дружок ему отвечает: «Нет, ничего не сорвется в Линне, и самое главное теперь — только смотреть, как бы Фритци опять с катушек не слетел. И все. Надо на этот раз отправить его к Уэйлену, а в банке оставить Донни, потому что никто еще ничего не допер и можно закончить начатое». А потом он и говорит, дружок-то мой: «И не ори ты так, понял? Она же здесь. Ты что, не знаешь, что бабе нельзя доверять!»
— Значит, ты думаешь, что последний дядя живет в Линне? — спросил Варденэ. — И где этот Линн, ты не знаешь?
— Понятия не имею, — сказала Ванда, — Все, что я слышала, я тебе рассказала.
— Слушай, а не можешь ли ты разузнать, где этот Линн? — попросил Варденэ. — А потом позвонишь мне.
— Нет. Я не смогу. Я же тебе говорю, они при мне ничего не обсуждают. Мой дружок любит только обсуждать со своими мужиками, как он меня трахает. Это он любит обсуждать. Но обычно они при мне ни о чем не говорят. Понял?
— Да, — сказал Варденэ. — Да, понял. Я тебе очень благодарен, Ванда.
— Ну и ладненько. И не забудь — я тебе ничего не говорила! И никаких «если» — иначе мне не жить.
— Ясно, — согласился Варденэ, — Но скажи только, мы с тобой о Джимми говорили, у которого так много дядьев?
— Что-то я сейчас не могу припомнить его имя, — сказала Ванда, — Попозже вспомню, наверное.
— Спасибо тебе, Ванда.
— Да ладно уж, чего там, Роже. Ты же хороший парень.
Диллон сказал, что вряд ли Фоли это заинтересует.
— Я сначала думал, что не стоит срывать человека с места из-за какой-то ерунды, у тебя ведь и так полно работы, я же знаю. А потом вот что подумал: пусть сам решает, важно это или нет, понимаешь, а вдруг дело серьезное? Так что спасибо, что пришел.
