После десерта наши восхитительные хозяйки привечают нас, склоняют, возбуждают, завлекают, щекочут, прижимают, сжимают, ласкают, приглашают, встречают, принимают, постигают, оценивают, говорят нам о нашей бесценности, показывают нам ее, доказывают (не на словах, а на деле), обнимают, обвивают, вызывают, совращают, поглощают, потребляют, изымают, расстегивают, меняют, передают друг дружке на поруки, осаждают, пленяют, взаимозаменяют, заворачивают, разворачивают (по длине), потрясают, изумляют, ошеломляют, выжимают, вновь наполняют и окончательно опустошают!
Конец света! Всемирный потоп! Вселенское блаженство!
Толстяк — в полном ауте. Я — тоже.
— Я, наверное, успел порадовать с полдюжины, — вздыхает он. — Когда я расскажу об этом у нас в конторе, мне никто не поверит. Но ты — мой свидетель, Сан-А! Ты ведь подтвердишь им это?
— Я гораздо больше, чем свидетель, корифан! Я — твой главный сообщник. Я ведь сам ублажил четырнадцать цыпочек!
— Это твой рекорд?
— Да, и я горжусь им! Жаль, что его не занесут в книгу рекордов Гинесса!
Берю ликует:
— Знаешь, — говорит он. — Здесь я за один час узнал о любви больше, чем за всю свою жизнь, несмотря на то, что моя Берта в постели тоже — не снеговая баба и не египетская мумия под гусеницами трактора. Она знает такие штучки, которых ты не найдешь в Лapycce37. Но по сравнению с этими лапочками, она столь же темпераментна, как тяпка на прополке сорняка! С этих пор, когда я буду выполнять свои супружеские обязанности, мне не придется ломать голову над тем, чем бы ее удивить!
Он умолкает, так как появляется делегация юных гейш. Они преклоняют перед нами колени, а самая старшая из них, некая Лю-Ткни-Ню, вручает мне маленький цветок лотоса из золота, а Берю — серебрённый цветок сурепки. Люлю объясняет мне, что у них это является высшими наградами за достижения в области любовных утех, которые учредила их организация.
Цветок лотоса до сих пор вручался лишь трижды: два раза — посмертно, так как награжденные скоропостижно скончались в одночасье, в третий раз — заочно некому Ай-Болиду, который получил сию награду, будучи в звании почётной гейши. Что касается «серебрённого цветка сурепки», то это более распространенная награда, что отнюдь не умаляет ее достоинства. Толстяк, находящийся на седьмом небе от счастья, куда он вознесся без помощи лифта, клянется никогда не расставаться с ней.
Я возвращаюсь к изголовью нашего старичка-страдальца. Он еще не оклемался, так что если у вас есть желание сделать ставку на его земную жизнь, не спешите, господа, вы здорово рискуете!
Я слышу настойчивые автомобильные гудки за окном, наверное, это прибыл Рульт. Действительно, наш дружок уже здесь, перед входной решеткой из бамбука, за рулем «скорой помощи».
Я открываю ему, а он в свою очередь еще шире распахивает глаза при виде наших красоток.
— У вас с другом ноги — в форме «W», — попутно замечает он.
— Есть от чего. Я все расскажу тебе по дороге, нам нужно побыстрее сматывать отсюда удочки, приятель!
Он хватает складные носилки, и мы мчимся за нашим старичком. Но очутившись в комнате, Рульт застывает от удивления,
— Не может быть! — бормочет он.
— Что?
— Ты знаешь, кто это?
— Не имею понятия.
— Это Бяку-Хамури, глава одной из самых знатных семей японской империи, а заодно, и самых богатых. Этот господин стоит миллионы долларов!
— Ты уверен в этом?
— Еще бы! Я сто раз видел его во время официальных приемов. Он крупнейший магнат, владеющий промышленными и оборонными предприятиями, банками, макаронными фабриками и торговым флотом. Перед ним дрожит сам император!
Я почёсываю затылок.
— Ты ошеломил меня своим известием!
— А я из-за тебя рискую потерять свое место! Хорошо еще, если меня не упекут за решётку после всего этого!
— Никто об этом ничего не узнает.
— Ты думаешь, что здесь живут папуасы? Японская полиция не хуже нашей, сынок! Они откроют следствие и…
— Пошевели мозгами, у меня очень многое завязано на этом деле. Давай сначала определим папашу Бяку-Хамури, а я введу тебя в курс дела по дороге.
Мы уходим: Рульт, Берю, старая развалина и я. Прощайте, прелестные обитательницы райского уголка! У наших милашек на кончиках ресниц дрожат бусинки слёз. Они машут нам на прощанье веерами. У Берю слезы так сжимают горло, как пояс верности сжимает интимное место жены крестоносца.
Наконец, мы выкатываемся.
— Ты решил, куда мы отвезем папашу? — спрашиваю я у Рульта.
— К Барбаре.
— Ты с ума сошел! Как мы сможем незамеченными подняться на шестой этаж ее дома?
— Мы повезем его не в ее квартиру в Токио, а в загородный дом.
— Она не подумает, что мы злоупотребляем ее гостеприимством?
— Барбара?! Чем больше ей злоупотребляют, тем больше ей это нравится, — смеется Рульт.
* * *
Спустя три четверти часа наша карета подкатывает к поместью неутомимой мисс Ловикайфмен. Она поджидает нас в изумрудном бомбоно38, принимая солнечную ванну в тени бледноножника с отражающей листвой и пуленепробиваемой кроной, с бутылкой виски под своей прекрасной ручкой.
— Хелло! — приветствует нас она.
— Не стоит, я это не пью, — отвечает Берю, думая, что ему предложили сорт лимонада, в то время как в его поле зрения находится бутылка Black and White39.
Он лобызает ручку нашей хозяйке. Но эта невинная форма вежливости не удовлетворяет аппетит любвеобильной дамы, которая возвращает ему приветствие засосом пухлых губ. Толстяк, растративший весь свой любовный пыл и думающий лишь о том, как бы отдохнуть, пытается протестовать, но Барбара списывает это на его настроение.
— Эй, — говорит она, — вы часом не импотент?
Тогда Громила гордо указывает на свою петлицу.
— Нельзя так говорить с мужчиной, носящим эту награду, — заявляет он.
Мы оставляем их выяснять отношения и несём папашу Бяку-Хамури в отведенную ему комнатуху. Уложив его на кровать, Рульт, который был санитаром у сантехников во время последней войны, осматривает пострадавшего.
— Ничего себе, — говорит он, — У него, по-моему, сломана челюсть.
— Да, он упал вниз головой с шестиметровой высоты в лодку.
— Черт возьми! Мне придется вызвать врача.
— Мы сильно рискуем!
— Нет. У меня есть знакомый бельгиец, который работает в местном университете и не откажется оказать мне услугу.
Он звонит по телефону, после чего я вкратце рассказываю ему о наших приключениях. Мой рассказ ошеломляет его.
— Клянусь, я ни черта не понимаю в этой истории! — восклицает Рульт.
— Что представляет из себя этот конверт? Сегодня утром я повесил объявление в холле своего агентства и ко мне пришел швейцарский профессор, специализирующийся в изучении восточных языков.
Я хмурю брови.
— Значит, ты кому-то показывал конверт?
— Да, но не волнуйся, я знал, что он собирается вскоре уезжать в Лондон. Поэтому у меня возникла мысль дать такое объявление: «Ищу специалиста-европейца для расшифровки документа».
Я усмехаюсь:
— Ты в самом деле чокнутый, Рульт, или прикидываешься?
— Что тут такого? Нам в любом случае нужен был результат!
— И ты его получил?
Он отрицательно качает головой.
— Нет. Тип, которому я показал конверт, не смог расшифровать текст, несмотря на то, что съел собаку на восточных языках.
— Больше никто не приходил?
— Никто.
— Срочно позвони секретарше и попроси ее снять объявление!
— Не стоит, я сам снял его перед тем, как уйти.
— Молодец!
Мы идем пропустить стаканчик в компании воркующих голубков. Берю уже вошел в форму и флиртует на газоне со своей кралей в бомбоно.
— Мне кажется, что я и вправду неотразим, — доверительно шепчет он мне. — Она сказала, что я мужчина ее мечты. Она любит полных и сильных мужчин со шрамами и грубыми манерами, короче говоря, таких как я.
Через секунду он встает и просит разрешения позвонить по телефону. Я выбиваю из него признание:
— Ты собираешься звонить Берте?
— Да, — признается он, краснея, — на этот раз моя песенка спета, Сан-А. Я думаю, что эта женщина создана для меня, ну а я как-нибудь привыкну к японскому образу жизни.
Я пытаюсь урезонить его, но Толстяк неумолим и не хочет ничего слышать.
— Начать с того, что ты не сможешь работать здесь по специальности, Берю!
— Ничего, я сменю её.
— И чем же ты займешься?
— Буду вести курс лионской любви в школе гейш!
— Потерпи со звонком хотя бы до завтра.
— Нет!
— Да! — рычу я. — Нас, скорее всего, уже разыскивают, и, если ты закажешь разговор с Францией, нас наверняка засекут. Я запрещаю тебе звонить, Берю! Это приказ! Он покоряется.
— Ладно уж, я подожду. Но если ты считаешь, что я передумаю, то заблуждаешься, как блудный сын!
