То здесь, то там различаешь знакомый профиль. Потом понимаешь, что обознался, но всякий раз готов ошибиться.
Опять Василий Васильевич оказался рядом с балетом. При этом не ограничился прямыми обязанностями, но стремился бывать на репетициях.
Все ли хорошо, мои милые? Как дела с вращениями вокруг оси? Неужто тушуетесь, как на уроках английского, и обещаете сделать в следующий раз?
Не только Василий Васильевич млел среди этих полувоздушных созданий, но и девочки страшно заинтересовались новым преподавателем.
Где еще встретишь столь отменного джентльмена? Только в каком-нибудь старинном балете.
И не посмотрит, что балерине только тринадцать. Будет разговаривать с ней так же почтительно, как с солисткой Мариинского театра.
Разумеется, на зачетных испытаниях Мухин занимает место в первом ряду. Не только по праву сотрудника училища, но советчика и друга.
Девочки выглянут из-за кулис в зал, а там уже все в сборе.
Руководительницы курса Агриппина Яковлевна и Мария Федоровна ведут себя так, словно они в гостях, а Василий Васильевич насуплен и сосредоточен.
Сразу видно: он тут не развлечения ради, а для важнейших выводов и итогов.
Таня Вечеслова
Порой выскажется в письме. После спектакля уйдет с таинственным видом, а утром в почтовый ящик опустит конверт.
Могли обменяться мнениями в коридоре, но ему необходима дистанция.
Она, Танечка, богиня, прямая наследница, а он всего лишь поклонник. «Маленький жрец искусства», как сказал бы Альфред Рудольфович.
При этом ничуть не тяготится своими обязанностями. Исполняет их с тем же сознанием своего долга, с каким носил карсавинское манто.
И в письме остается чуть ли не соперником того вельможи из балета, который с места не сдвинется без расшаркиваний.
Все же есть что-то в этой обстоятельности. Ну хотя бы то, что она обязывает ничего не пропускать.
Он и не пропускает. Другие подошли к Танечке с поздравлениями, а он ради нее сел за письменный стол.
«14 декабря 1926 года
Милая Танечка!
Года три тому назад я как-то встретил Вас недалеко от Вашего прежнего дома. Вы шли с Вашей подругой, кажется, с Улановой. Разговор совершенно естественно перешел на балеты. И минуты две мы говорили совершенно серьезно (я, по крайней мере) о том, в каких балетах Вам лучше всего выступать и как интересней готовиться к ним. Тут Вы, смеясь, заметили, что я говорю с Вами так, как если бы Вы и действительно уже «держали» балеты.
Конечно, может быть, это и было дерзостью перед лицом судьбы говорить так тогда и с такой уверенностью о будущем, но для такого разговора были уже тогда основания: у меня уверенность в Вас и в том, что это будет, а у Вас - ощущение в себе этой возможности, мечты Ваши и горячее желание, чтобы это сбылось.
Теперь прошло три года и моя уверенность с одной стороны, а Ваши мечты, горячие желания и предчувствия с другой, - осуществились вчера в самой блестящей и привлекательной форме.
Я далек от мысли, чтобы в этом письме пытаться передать Вам целиком то, что мог бы сказать об этом вчерашнем спектакле, и, конечно, главным образом о Вас. Я просто хочу не столько даже поделиться с Вами своими впечатлениями, сколько выразить Вам мой восторг.
Я был очарован Вашим выступлением в роли Лизы (роль, которую я очень люблю), пленен Вашими талантами, Вашей игрой. Иллюзия была так велика, что трудно было верить, что это все была только игра. Было то, что называется перевоплощением, когда сценическое действующее лицо с наперед установленным для него «действием» оживает в лучах переживаний самой артистки, дающей уже самостоятельно весь перепев настроений и переживаний, для которых роль служит только схемою…»·
Это и есть почти забытый стиль тех письменных разговоров, что вели между собой наши предки.
Давно ли вам встречалась фраза такой длины? Там, где человек новой эпохи поставит точку, у Василия Васильевича непременно стоит запятая.
Скорее всего, преждевременная точка показалась бы ему неучтивостью или даже изменой той обстоятельности, которая во многом определяла его жизнь.
Таня Вечеслова (продолжение)
В те времена, когда Татьяна Михайловна была Танечкой, ее почерк был столь же свободным, как танец. В старости буквы уже не летели, а плелись, с трудом цепляясь друг за друга.
Зато восторженность оставалась той же, из молодости. Словно сейчас она только записала свою старую мысль.
«Сколько чуткости, уважения, желания одобрить начинающую актрису было в этом письме! И какой стимул оно для меня, для формирования моей творческой личности! Какое счастье встретить такого талантливого зрителя, тонкого знатока сцены, зрителя-друга, зрителя-наставника в самом начале творческого пути!»
Конечно, лучше бы не только восхищаться, но и немного поразмышлять: кто он, ее друг-зритель? чем занимается за пределами своих обязанностей балетомана?
И еще бы подумала: каково ему, такому тонкому и внимательному, жить в новых обстоятельствах?
А ведь кое о чем можно догадаться даже по этому письму.
Для Танечки в ее шестнадцать в понятии «судьба» не больше смысла чем в слове «старость», но Мухин уже примеривал эти формулы на себя.
И «перед лицом судьбы» для него не фигура речи, а конкретная мизансцена, в которой он оказывался не раз.
Что касается «сделать Вас счастливою в жизни»… Именно счастья он когда-то желал Карсавиной и был так самонадеян, что рассчитывал ей в этом помочь.
А что значит: «Роль, которую я очень люблю»? А то, что когда-то Лизу танцевала Тамара Платоновна. Он не сравнивает, а просто дает понять, что новая исполнительница не мешает этой любви.
Есть какая-то логика в том, что от нескольких десятилетий жизни Василия Васильевича осталось это письмо и еще парочка фотографий.
Вот он рядом с ней. Дипломатично отступил на шаг в сторону и ждет распоряжений.
Сразу видно, что это за человек. Такой никогда не станет хлопотать за себя, а лишь за кого-то другого.
И, действительно, всю жизнь на посылках. Даже за границу ездил по делам Министерства, а не просто так. И в театр ходил не для одного удовольствия, но исполняя супружеский долг.
Допросы (продолжение)
Письмо Вечесловой ясно свидетельствует, что в советские годы Мухин не переменился. Так же расцветал при виде подлинного таланта.
И его неизменная почтительность оставалась при нем. Иногда и стоило бы вести себя применительно к обстоятельствам, но у него не получалось.
Он и на допросе оставался верен себе. Всегда был щепетилен, а тут особенно. Все ее подарки Василий Васильевич помнил наизусть. Мог как стихи повторить, что содержалось в каждом ящике. Упомянул даже половину посылки. Если ему досталась часть, почему он должен присваивать все? В последние годы ситуация с продуктами еще больше усложнилась. Тут самый безразличный к еде человек поневоле станет гурманом. Попадется на глаза меню «Данона» или «Медведя», и читаешь его с тем же волнением, что афиши императорских театров.
От одних названий приходишь в восторг. С удовольствием перекатываешь на языке: консоме селери! стерляди паровые по-московски!
Благодаря Карсавиной, Мухин не только читал, но и кое-что ел. Иногда попадались такие удивительные вещи, что, если рассказать, не поверят.
Вот и на допросе заинтересовались посылками. Почему-то, правда, говорили не о том, как ему те или иные вкусности, а на совсем посторонние темы.
«С бывшей своей женой…, - рассказывал Василий Васильевич, - находящейся в настоящее время в Англии, имел переписку с 1921 года (нерегулярно), последний мой ответ на полученное мною письмо я послал в 1930 году и тогда же получил от нее письмо. Через американское общество «Ара» изредка получал от нее продуктовые посылки. В прошлом году врач Кузнецов Всеволод Николаевич, прож. в Ленинграде, В.О., 3 линия, д. №8, дальний родственник Карсавиной, получил от нее посылку, часть которой он передал мне».
Еще упомянул свое общение «с Карсавиной Людмилой Николаевной, женой профессора истории и философии Карсавина Льва Платоновича, высланного в ноябре 1922 года из пределов СССР как политически неблагонадежного». Так он подчеркнул, что ничего по сути не изменилось. Он и сейчас считает близкими родственников бывшей жены.
Конечно, политика тут ни при чем. Исключительно человеческий долг и старые отношения искренней дружбы.
Потом коснулись и политики. Общественная и революционная работа? «Нет» и еще раз «нет». Даже в Красной армии не воевал, а состоял помощником начальника информационного отдела.
Этот человек в любых ситуациях сам по себе. Не красный и не белый, не монархист и не социалист. Просто Мухин Василий Васильевич со всеми своими немалыми достоинствами и едва ли существующими недостатками.
Если бы его спросили о бывшей супруге, то он бы ответил: «Да». «Да» - любил, не мыслил без нее жизни. Когда она предпочла ему другого, испытал неприязнь не к ней, а к нему.
