Александр Борисович открыл нижнюю дверцу сейфа, пошарил там, в углу, за кипами пухлых папок… Подумал еще, сидя на корточках, и со вздохом добыл запечатанную бутылку коньяка. Решил так: это никакая не взятка, поскольку и нужды в ней нет, а вот хорошее к тебе отношение надо ценить наперед, а не только тогда, когда уже петух жареный клюнул, не дай, конечно, бог…
И сунул коньяк, произведенный в солнечной Армении тоже еще при советской власти, а следовательно, не просто старый, а уже очень старый, в кожаную сумку-барсетку.
Скажи кто Александру Борисовичу, что он сию минуту совершил весьма дальновидный и, что гораздо важнее, не менее своевременный поступок, он бы не поверил. Подумаешь, всего и делов-то! Было бы о чем говорить!..
А касаемо «вампуки», Славка отчасти прав. Скорее, по сути. «Вам пук цветов подарим!» — пели хором девицы из какого-то благородного училища песню собственного сочинения своему попечителю великому князю. Народ рыдал, поскольку действительно — полная фигня. Так с тех пор и пошло. Конечно, если уж быть до конца справедливым, то стоило бы добавить и следующее: сие знание получено Александром Борисовичем от его супруги Ирины Генриховны, которая преподает музыку в престижном училище и, следовательно, знает о ней все. Но сам Александр Борисович на подобную ссылку не согласился бы. Из соображений персональной гордости.
Оставалось только ждать, когда прокурор города Москвы Павел Петрович Прохоров даст распоряжение своим деятелям и те безо всякого огорчения, а, напротив, возможно, даже с изрядной долей злорадства скинут неприятное, скандальное служебное расследование на плечи явно страдающих болезненным самомнением работников Генеральной прокуратуры. Ни для кого же не было секретом, где и кем трудится папа Рустама Гусарова. Ну вот пусть теперь они сами и ломают себе головы, защищая честь мундира.
Странно, но, как позже, что называется краем уха, услышал Турецкий, сочувствующих Рустаму в его «конторе» на Пятницкой почему-то не нашлось. А вот почему — это очень тяжелый и неприятный вопрос. «Что с нами происходит?» — сегодня такая же риторика, как набившее оскомину еще в школе «Выдь на Волгу, чей стон раздается?». Хотя, то ли Нинка притащила из школы, то ли Ирина — из своего музучилища, нынче два слова «чей стон» молодежь заменила одним — «чарльстон». Давно уже заменила. И ведь звучит!
3
Он правильно сделал, что запихнул бутылку в барсетку, потому что, оставляя теплую куртку на вешалке, ему пришлось бы перекладывать ее в карман. А на виду у многочисленных офицеров милиции и публики в штатском — последняя, естественно, жаждала здесь отыскать справедливость — подобная «демонстрация» не прошла бы незамеченной.
Войдя в кабинет главного начальника, Александр Борисович испытал все то же часто повторяющееся в последнее время ощущение, напоминающее дежа-вю. Но только, вероятно, с обратным знаком. То есть хозяин кабинета был ему как-то отдаленно знаком, но вот сказать с уверенностью, что это именно с ним изображал он какой-то там балканский танец на вечеринке у Славки, это извините… Возможно, поэтому и застыло у него на лице настороженное выражение.
Но хозяин — рослый, крупный генерал с глубокими залысинами и лохматыми, кустистыми бровями — немедленно поднялся из-за стола и быстро пошел навстречу с раскинутыми для дружеских объятий руками. Е-мое! — сказала бы одна знакомая женщина, что делается.
— Ха-ха! — воскликнул гулким басом Фролов. — И совсем не изменился! Молодец! Садись, рассказывай. — и сам сел к длинному столу для заседаний узкого круга — напротив.
Турецкий поставил барсетку сбоку, на стол, и в ней что-то предательски звякнуло — ну как если бы ключи, к примеру, стукнули по стеклу. И генерал немедленно уставился на нее, потом перевел вопросительно улыбающийся взгляд на гостя.
— А, — небрежно отмахнулся Турецкий. — Искал в сейфе нужный документ, совершенно случайно наткнулся… Хочешь взглянуть?
Он вынул бутылку, протянул через стол. Фролов, не прикасаясь к ней, прочитал надпись на этикетке, покачал головой:
— А что, Саня, и часто тебе удаются такие неожиданные находки?
— Да не знаю, — пожал плечами Александр Борисович, — как-то завалялась.
— Ну раз завалялась, значит, надо понимать, и не жалко. Отчиняй! А я скажу…
Он вышел в приемную, и через минуту-другую его секретарша внесла на подносе пару рюмок и две чашки кофе. Поставила, улыбнулась Александру Борисовичу и удалилась.
— Рассказывай, какие дела, — сказал Фролов, поднимая рюмку. — Твое драгоценное!
— Взаимно! — кивнул Турецкий…
Профессионально выстроенный только на одних фактах и полностью лишенный любых эмоций, недолгий рассказ Александра Борисовича, было заметно, вызвал легкое недоумение у генерала.
— Все понимаю, Саня, кроме одного, — задумчиво пророкотал он, — на хрена попу гармонь? Ты ж у нас по заказухам, на кой черт тебе эта шпана? Я подозревал что-то личное.
Ну вот, теперь, значит, надо и это объяснять. Про Костю Меркулова, про Хасана Гусарова, про Питера Реддвея — словом, про все, с чем невольно столкнулся Турецкий в последнюю неделю. Оказывается, всего неделя-то вроде и прошла, а уж думалось, будто невесть сколько времени занимается действительно не своим прямым делом.
— Словом, понятно… — пробурчал Фролов, уже сам по-хозяйски разливая коньяк. — Хреновая, доложу тебе, Саня, у нас система, если на каждую дырку приходится «важняка» напрягать…
— Согласен, но ведь и сам помнишь наше светлое прошлое. Если не ты, то кто же?
— А это потому, что все работать разучились! За редким исключением. Вот они на тебя и валят.
— Разучили, Федор Александрович, — вздохнул Турецкий. — А точнее, отучили. Думаешь, не умеют? Или не хотят? Нет, дорогой, не дают. Не разрешают — из высших интересов.
Он вспомнил о том же Фрадкине и его более чем странном похищении, обошедшемся концерну в десять миллионов долларов. И можно подумать, будто эти деньги они вынули из собственного кармана, а не из государственного… Вспомнилось не менее странное решение прокурора прикрыть это дело… Но решил, что нагружать сейчас Федора еще и такой информацией было бы откровенно недружественным актом. Хватит уже и того, за чем он пришел сюда. А, собственно, чего он просит-то?
Этот же вопрос задал и Федор:
— Так чем же я-то могу помочь твоему горю?
— Во-первых, Федь, мне бы не хотелось, чтобы тебе донесли, что какой-то там наглый деятель из Генеральной прокуратуры чего-то копает под твою доблестную организацию. А это будет обязательно. И донесут, и распишут в таких красках, что не дай боже. И, во-вторых, чего я буду, в самом деле, при нужде и без надобности трясти своей ксивой? Мне ж много не нужно. Нам бы тех «капитанов-лейтенантов» вычислить и взять за это самое, чтоб у других охоту отбить.
— А вот, кстати, по этому поводу! — засмеялся Фролов. — Было у нас тут… — он обвел пальцем длинный стол, за которым сидели сейчас, намекая на какое-то высокое, видимо, совещание. — Короче, в связи с многочисленными жалобами по поводу хамящих гаишников и пожеланиями оттуда, — он ткнул пальцем в потолок, — мои боевые помощнички внесли предложение… Сейчас скажу, ты отпадешь. Это ж тебе просто повезло — на офицеров нарвался. А кто у нас главным-то образом на дороге стоит? Да сержант с трехклассным в лучшем случае образованием. А других просто нету! Потому что, если у кого семь классов, тот, считай, уже на руководящий пост тянет! Так вот и предлагают, честное слово, не вру! Давай, говорят, Федор Александрович, присвоим нашим сержантам младшие офицерские звания, и дело с концом. Глядишь, и погоны их как бы обяжут… Все равно ж учиться не будут, как есть ваньки, вылезшие из-под пенька на легкие заработки, так ими и останутся.
— А тебе не кажется, что именно сержанты, с их неприкрытой наглостью, и кормят своими поборами всю низовую часть твоей системы? И как разбегутся, где других возьмешь? Одно-то разрушишь, а порядка все равно не наведешь…
— Вот и я говорю — не понос, так золотуха, и так плохо, и этак нехорошо. Нет, это не решение проблемы. Я им так и сказал, только через мой труп. Уйду к такой-то матери, тогда и экспериментируйте… А сейчас идите и лучше думайте… Ну ладно, это все сотрясение воздуха. А по твоему вопросу… Говоришь, район Новокосино? Ну-ну…
Он подошел к огромной карте города, закольцованного МКАД, с протуберанцами новых районов, вошедших в городскую черту. Поглядел. Потом посмотрел район Волоколамского шоссе. Покачал головой с явным осуждением.
— Понимаешь, Федя, — сказал Турецкий, подходя к Фролову, — вот тех, — он показал наверх карты, — я видел. Здоровенные лбы. Даже фамилию одного знаю — Замутенков, хотя, вполне может, и липовая. А здесь, — он показал на другую сторону Кольца, — не видел, но по рассказу примерно такие же.
