— Что будет?
Тихонов хотел улыбнуться, пошутить, но улыбка получилась кривая, и он сказал грустно:
— Не знаю, Лиза. Это все очень сложно. — Потом подумал и спросил: — У него оружие есть?
Лиза вспомнила холодный мерцающий блеск «вальтера» и заплакала.
— Он совершил преступление?
— По-видимому, да. И очень тяжкое.
Она заплакала сильнее, и на шее у нее прыгал маленький комочек, и она никак не могла задушить своих слез, давилась ими. Тихонову казалось, что сердце у нее прыгает и рвется в горле и она не выдержит этой духоты, горя и напряжения. Он обнял ее за плечи и вошел с ней в подъезд. Сзади стоял, не глядя на них, Шарапов, и по его широкоскулому лицу было видно, что настроение у него отвратное.
— Скажите, Лиза, я вас снова спрашиваю: у него есть оружие?
— Не могу я, не могу! Ведь я его люблю! И это предательство…
— Это не предательство, — сказал Тихонов, — это человеческая честность. Хотя бы потому, что я могу через минуту получить пулю в живот. И если это случится, то потом его расстреляют.
Лиза молчала. Стас отпустил ее и повернулся к товарищам:
— Топаем наверх, Шарапов. Открой только дверь лифта, чтобы кто-нибудь не вызвал сверху.
Когда они уже были на площадке второго этажа, Лиза свистящим шепотом сказала:
— Стойте. Стойте, Тихонов!
Стас перегнулся через перила, холодно спросил:
— Что?
— У него пистолет есть. «Вальтер». И он, наверное, с ним никогда не расстается. Я видела его…
Тихонов обернулся к Шарапову.
— Во-о, дела-то! А, отец?
Лиза бежала за ними по лестнице.
— Подождите! Я пойду с вами. Я сама открою дверь. Я не хочу, я не хочу, чтобы его расстреливали… Я его дождусь…
— Не ходите с нами, — остановил ее Тихонов. — Стойте здесь. Дайте мне ключ. Оставайтесь на месте, вы можете все испортить. Сейчас подойдут наши товарищи, вы обождите нас вместе с ними… — Потом спросил: — У вас цепочка на двери есть?
— Нет.
Они поднялись еще на один этаж. Постояли.
— Что это ты так тяжело дышишь? — спросил, усмехаясь, Шарапов.
— Жара. А ты?
— А мне страшновато, — просто ответил Шарапов и негромко засмеялся.
— Шарапов, ты ли это говоришь, старый сыщик?
— Он, между прочим, приготовил нам для встречи вовсе не шампанское. Эта штука не только хлопает, она и бьет неплохо…
— Ну, а?..
— Вот тебе и «ну»! Не боятся пуль только те, кто под пулями не бывал. Да чего тебе рассказывать, ты ведь сам штопаный?!
— Поди-ка, чего шепну на ухо, — Тихонов подтянул его за рукав и сказал отчетливо: — Знаешь, Володя, мне тоже малость того… не по себе. Ну, не то, что я его боюсь! Не его! Очень жить еще охота!
Внизу хлопнула дверь. Шарапов перегнулся и посмотрел вниз, в шахту:
— Все, сынок, пошли. Там наши.
Посмотрели друг на друга, и Шарапов пожал Стасу руку выше локтя:
— Давай…
Бесшумно поднялись на четвертый этаж, остановились перед дверью с табличкой «25». По телевизору, видимо, передавали футбол, потому что из двадцать шестой квартиры доносился гомон и неожиданно раздался мальчишеский крик:
— Пенальти! Пендаля им!
Тихонов достал из заднего кармана пистолет и переложил его в левую руку. В правой он держал ключ. Поплевал на него — чтобы не скрипел в замке. А может быть, на счастье. Вставил в скважину и неслышно повернул. Шарапов толкнул дверь плечом, и они вбежали в квартиру. Было тихо, сумеречно, пусто…
— Ушел, гад! — простонал Тихонов. — Ушел только что! Вон сигарета в пепельнице еще не догорела…
Оперативники заканчивали обыск. Дворничихи-понятые тяжело вздыхали, томились. Тихонов сидел перед Лизой, равнодушной, серой, безразличной. «Как зола в печке…» — подумал Тихонов.
— Скажите, Лиза, — протянул он ей листок с черными каракулями, — куда он вам собирается звонить?
— На работу, наверное.
— А сюда он может вернуться?
— Может. Только вряд ли.
— Он свои вещи все забрал?
— Нет. Вон его костюмы висят.
— Володя, ты смотрел его вещи? Ничего нет? — обернулся он к Шарапову.
— Как щеткой вычищено. Вот только в плаще посадочный талон на самолет.
— Ладно, внеси в протокол, потом разберемся.
— Лиза, как же вы не знаете, где он живет?
— Так вот и не знаю. Не интересовало это меня. Мне важно было, чтобы он рядом…
— У него свое жилье в Москве или он снимал?
— По-моему, снимал комнату.
— Ну район хотя бы знаете?
— В Останкине где-то. Кажется, он говорил, что на Мавринской улице. Да-да, на Мавринской. Мы как-то в Ботанический сад ходили, и он сказал, что здесь неподалеку живет.
— А номер дома или квартиры?
— Не знаю. Помню только, что в старом домишке жил…
— Почему вы думаете, что в старом?
— Он жаловался всегда, что нет ванной, а он привык каждый день принимать.
— Ладно, и на этом спасибо.
Подошел Шарапов.
— Ну, Владимир Иванович, что-нибудь интересное есть?
— Ничего.
— Оставляй засаду — и поехали…
Стемнело сразу. Солнце провалилось в тяжелые клубящиеся облака, как монета в прореху. Но прохладнее все равно не стало. И оттого, что тягучий низкий голос Эдиты Пьехи из динамика страстно твердил: «Только ты, только ты…», дышать было, казалось, еще тяжелее. Валя села в кресле у окна, щелкнула зажимом на задней стенке проигрывателя.
Изящная тонкая пружинка с грузиком на конце, незаметно прижавшись к подоконнику, свесилась наружу. За окном ярко вспыхнула зарница, похожая на далекую молнию.
Настраиваясь на нужную волну, Валя вставила в ухо крохотный наушник и негромко, но внятно произнесла в маленький микрофон:
— Луна, Луна, я Звезда, я Звезда… Прием.
Повторила. В наушнике раздался треск. Валя пробормотала: «Вот черт! Разряды сильные… Гроза будет».
После нескольких мгновений тишины раздался далекий, но отчетливо слышный голос:
— Звезда, я Луна, вас слышу. Прием…
— Докладываю. К наблюдению приступила, запрашиваю график связи… Прием.
— Вас понял. Имеете непрерывную связь с оперативным дежурным. Прием.
— Вас поняла. Отбой…
— Хошь сверху бросайся, — показал Тихонов на ажурный стакан строящейся телевизионной башни. Машины с визгом прошли поворот, фыркнули на последней прямой и влетели в ворота 138-го отделения.
— Брось гудеть. Найдем, — ответил Шарапов.
— Думаешь?
— А чего там думать? Факт, найдем, — расплылся круглым своим лицом Шарапов. — Ты думаешь, он тебе только нужен? Мы его полтора года ищем, ищем, и вот он только первый раз всплыл.
В дверях Тихонов пропустил Шарапова вперед, и они вошли в дежурную часть, жмурясь от света. Разомлевший от жары немолодой лысоватый дежурный говорил какому-то пьянчужке:
— Давно тебя пора лишить родительских прав, раз навсегда совсем. Ну, какой ты ребятам родитель? Горе им от тебя одно. Вот и поставим этот вопрос перед комиссией, раз навсегда совсем…
Пьяница горестно икал. Оперативники подошли к барьеру.
— А, товарищ Шарапов! — уважительно сказал дежурный. — Здравия желаю. Что приключилось?
— Поговорить надо.
Дежурный встал, позвал из соседней комнаты старшину:
— Быков! Замени меня, я с товарищами побеседую. Если этот, — он кивнул на пьянчужку, — будет проситься домой, не пускай покуда, пусть подумает о своем поведении, раз навсегда совсем…
В маленькой комнатке устоялся тяжелый запах ружейного масла, сапожной ваксы и крепкого табака. Дежурный открыл зарешеченное окно.
— Слушаю вас, товарищ Шарапов!
Шарапов коротко объяснил, что им надо. Дежурный задумался.
— Книг домовых-то у нас нет. В ЖЭКе они раз навсегда совсем. А паспортный стол давно закрыт. Прямо беда! Постойте, сейчас мы найдем Савельева, оперативника, это его территория, он ее как свои пять пальцев знает. Он вам сразу скажет, где можно искать. Поедет с вами, и возьмете того…
— Раз навсегда совсем? — спросил серьезно Тихонов.
— Что? — растерялся дежурный. — А, ну да!..
— Все ясно, — встал Шарапов.
— Так что, звонить Савельеву? — спросил дежурный. — Он живо будет…
— А где он живет? — поинтересовался Тихонов.
— Да здесь же, на Третьей Останкинской. Подождете?
— Некогда, — отказался Шарапов. — Вы нам дайте человека. Мы поедем к Савельеву домой, чтобы сразу тронуться — времени терять нельзя. А вы ему пока позвоните, чтобы собрался.
Они вышли в дежурную часть. Быков читал «Вечерку», в углу тихо бубнил закипающий на плитке медный чайник. Пьяница сочно похрапывал на деревянной скамье.
— Хорошо, Тихонов, а? Благодать?
— Куда как. Ладно, поехали.
Дежурный сказал Быкову:
— Поезжай с товарищами к Савельеву. Покажешь квартиру…
