— Давай, Петрович, без предисловий, самую суть.
— Суть, Дим Димыч, в том, что ошибся наш начальник.
— Бундулис?!.
— Он самый. Понимаешь, Дим Димыч, никак я не мог успокоиться, что подставил тебя под разнос. Пошел к бабке, хозяйке Валета: «Ты что, старая, меня обморочила, время ухода квартиранта неправильно назвала?» Клянется всеми святыми — передача, мол, кончилась в пол-одиннадцатого. У нее, оказывается, часы старинные с боем, как раз пробили один раз. Сую программу под нос, показываю — передача кончилась в двадцать два пятьдесят. Уперлась и ни шагу назад: «Мало ли что напишут, я своим часам больше верю». Не поленился я, сходил на телестудию. И что ты думаешь — права бабка: по техническим причинам трансляция из Москвы была прервана. Вот официальная справка! На студии мне объяснили — редко, но такое случается. Так что, Дим Димыч, рано нам выключать Валерку Дьякова из списка подозреваемых. Вполне мог он за это время добраться до Гончарной...
И вот я снова в отделении реанимации. За прошедшие дни я несколько раз справлялся о состоянии здоровья Носкова. Иногда отвечал Сеглинь, иногда медсестра: «Без изменений... положение тяжелое... надежды не теряем...» В каком состоянии таксист сейчас? Смогу ли я с ним разговаривать? Нужно тщательно продумать вопросы, на которые я хочу получить ответ, чтобы не получилось как в прошлый раз.
Сеглинь встречает меня как старого знакомого и потому особенно не церемонится: кивком головы предлагает обождать и тут же убегает. Видимо, в отделении произошло нечто чрезвычайное: в кабинет то и дело заходят врачи и медсестры, тихо о чем-то совещаются, куда-то звонят. До меня доносятся отрывочные фразы: «...пульс не прощупывается... давление упало... срочно требуется переливание...»
Сеглинь возвращается через десять минут, усаживается рядом. Он радостно возбужден, даже мурлычет что-то вполголоса — видимо, опасность, грозившая больному, миновала не без его участия.
— Ну, инспектор, рассказывайте! Как успехи? Поймали того негодяя?
— Доктор, мне нужно еще раз поговорить с таксистом.
— Ис-клю-че-но! Ка-те-го-ри-чес-ки!
— Неужели ему так плохо?
— Напротив, ему гораздо лучше. Но именно поэтому я вас и не пущу! Сегодня ему лучше, а что будет завтра, мы не знаем. Он все еще на грани. И я не хочу, чтобы ваше посещение нарушило с таким трудом достигнутое равновесие. Спрашивайте меня, я готов ответить на все ваши вопросы.
Странно, ведь он ненамного старше меня, а я безропотно принимаю от него горькие пилюли. Тяжкий груз ответственности за жизнь человеческую... Он взрослит, он на многое дает право.
— Позавчера, когда я вам звонил, вы ответили, что Носков без сознания, бредит. Я хотел бы узнать, о чем говорил потерпевший в бреду. Знаете, поток подсознания, расторможенная подкорка... Меня, в частности, интересует, повторял ли он имя преступника или называл другое?
Сеглинь задумчиво потирает переносицу.
— В бреду он все время звал мать... жену... совершенно четко называл имя «Валера»... Кроме того, были бессвязные выкрики: плащ, кровь, якорь, милиция...
— Постойте, он говорил — «якорь»?
— Да. Вам это что-нибудь дает?
— Пока не знаю, нам дорога каждая дополнительная деталь. Кто-либо, кроме родных, справлялся о его здоровье?
— Звонков очень много, звонят каждый день. Учителя из школы, где он учился, товарищи из таксопарка. Видимо, все его очень любили. Да он и впрямь отличный парень. Правда, один звонок мне показался несколько странным...
Меня аж подбрасывает со стула.
— Ну, ну, доктор!..
В звучном баритоне врача появляются недоуменные нотки.
— Понимаете, все спрашивают: как состояние Михаила Носкова, Миши... И вдруг: «Будет ли жить таксист Еремин?» Разве у него есть еще одна фамилия? Этого я не знал.
— Кто звонил?
— Голос женский, с такой, знаете, жеманцей: «Скажите, пожалуйста, будет ли жить таксист Еремин?» Я даже сразу не понял, о ком речь. Переспросил: «Вы имеете в виду Мишу?» — «Да, да, — обрадованно так подхватила, — Мишу Еремина». Ну ответил, что положено отвечать в таких случаях.
— Еще были вопросы?
— Спросила, пускают ли к нему? Я ответил, что нет.
— Вы не поинтересовались, кто звонит?
— Как же, спросил. «Очень хорошая знакомая», — хохотнула игриво и повесила трубку. Я, признаться, даже расстроился немного. Хотя, если вдуматься...
Я поднимаюсь, протягиваю Сеглиню руку.
— Доктор, не будем делать скоропалительных выводов. Благодарю вас, вы нам дали очень ценные сведения.
Я ухожу из отделения ошеломленный этим сообщением; тут есть над чем поломать голову. Кто она, игривая жеманница? Знакомая времен холостяцкой вольницы? Тогда почему назвала его по фамилии, а не по имени? И главное, откуда у Михаила Носкова вторая фамилия?..
На выходе из ворот больницы ко мне бросилась мать Носкова. Признаться, я не сразу ее узнал. Обтянутые кожей, исхудавшие скулы, горячечный блеск изможденных глаз...
— Товарищ инспектор, скажите хоть вы правду, он будет жить? Врачи утешают, на то они и врачи. Но вы-то можете ответить?
Стараясь не встречаться с ней взглядом, бормочу что-то успокоительно-обнадеживающее: «Врачи обещают, будем надеяться...»
— Я каждый день варю ему свежий куриный бульон и каждый раз слышу: «Пока нельзя...» Ну чем, чем я могу ему помочь?
— Ксения Борисовна, поверьте, врачи делают все возможное. Организм у Михаила молодой, сильный...
— Он у меня спортсмен, борьбой занимается. Сколько у него грамот за выступления!
— Ксения Борисовна, хочу задать вам деликатный вопрос... Не было ли у Михаила увлечений, о которых не знала бы его жена? Вы понимаете, о чем я говорю?
— Что вы, он у меня застенчив, как барышня. И потом, очень уж он Аллу любит. До знакомства с ней не знаю, все может быть, но после... Нет, нет! А почему вы спрашиваете?
— О нем кто-то справлялся. Женский голос. И вот что странно — назвали фамилию Еремина.
Ксения Борисовна пожимает плечами:
— Что ж тут странного? Это фамилия моего второго мужа, Мишиного отчима. Правда, никто никогда Мишу так не называл. И в школе, и в армии, и в таксопарке по всем документам он Носков. Кто ж это мог звонить?
— Ваш муж работает мастером на камвольном комбинате, не так ли? Знают ли там, что он неродной отец Михаила?
Ксения Борисовна задумывается.
— Точно не могу сказать. Ваня ему как родной, никогда и не скажешь, что отчим.
Я торопливо прощаюсь. Сейчас мне нужно побыть одному и как следует все обдумать. Версия любовницы скорей всего отпадает, как-то она не смыкается со сложившимся в моем представлении нравственным обликом таксиста. Тогда кто же? Вполне возможно, что это знакомая преступника. Он боится, что единственный человек, который видел его в лицо, выживет... он один желает Михаилу смерти... Преступник психует, места себе не находит... В одну из таких отчаянных минут он просит знакомую девушку позвонить в больницу и узнать о состоянии своей жертвы. Девушка может ничего не знать, придуман какой-то невинный предлог. Итак, девушка звонит в отделение и называет фамилию — Еремин. Из этого следует, что или она, или сам преступник работает на том же комбинате, что и отчим Михаила. Никто ведь там не знает, что настоящая фамилия таксиста — Носков, все думают, что ранен родной сын мастера Еремина.
Я поворачиваю назад. Ксении Борисовны нигде не видно. Неужели уехала? И вдруг вижу ее в окне троллейбуса. Она сидит скорбная, бесконечно усталая. Стучу в окно, прошу выйти на минутку. Она еле успевает выскочить из трогающейся машины.
— Ксения Борисовна, ваш Миша служил на флоте?
— Нет, он у меня ракетчик!
Ракетчик? А при чем тогда якорь? Первое лежащее на поверхности объяснение отпадает. Что ж, поищем поглубже...
8
Сгущаются сумерки. За окном вяло сеется мелкий осенний дождь. Я зажигаю настольную лампу и погружаюсь в разбор накопившихся бумаг. Однако глубоко погрузиться не удается — входит Бурцев. Он медленно снимает мокрый плащ, бросая на меня интригующие взгляды. Его явно распирает какая-то важная новость, но я делаю вид, что поглощен делом, — выложит сам, никуда не денется.
— «Мы ленивы и нелюбопытны». Это Пушкин про таких, как ты, сказал. Хоть бы для приличия спросил: где был, кого видел, что нашел?
— У кого был, что видел, где нашел? — послушно откликаюсь я.
Бурцев триумфальным жестом кидает на стол любительский снимок. Распущенные по плечам темные волосы... лихо вздернутый нос... крупные чувственные губы... Неужели она?
— Подразумеваешь черноокую красотку? Не исключено! Снимок я нашел при обыске в комнате Валета, притом совершенно случайно.
— Это как же?
— А вот слушай и учись, как надо работать. Обыск подходил к концу. Отыскал я тайник, где он хранил пистолет, еще кое-что по мелочам. Стал проглядывать книги с полки. Понятым скучно — позевывают, а хозяйка, смотрю, чего-то занервничала, появилась в ней тревожная суетливость. Сидит, а пальцы так и бегают по коленям. «Ольга Павловна, — спрашиваю, — вы заходили в комнату Дьякова?» — «Очень мне надо, чего я там не видела?» А голос дрожит, а улыбка не получается. «Ольга Павловна, вы заходили в комнату Дьякова! Что вы там взяли?» — «Господи! — всплескивает она руками. — Уже и свою книгу забрать нельзя!» И приносит библиотечную книгу «Мир приключений». Встряхнул я ее, тут карточка и выпала. Хозяйка признала в девчонке Валетову зазнобу.
