Сергей Майоров - Иллюзия смерти

Именно моя вера в безупречность отца, в его несгибаемый дух была им предана. Он спал, раскинув руки, а я, продолжение мамы, последнее, что у него осталось, стоял перед ним, промокнув до нитки и стуча зубами от холода.

Я взобрался на маты и сел рядом с ним. Кто-то из нас должен оставаться сильным. Конечно, я так не думал. Я не умел этого делать. Я так чувствовал. А еще мне хотелось быть рядом и снова и снова думать о том, что я превозмог страх и повел себя как мужчина. Я нашел его.

Сжав руками коленки и ощущая, как холодная одежда на мне становилась теплой, я принялся думать о том, что сказать отцу, когда он проснется. У меня и в мыслях не было упрекнуть его. Напротив, я размышлял, как сгладить ситуацию, чтобы он, проснувшись, не ужаснулся случившемуся. Отец всегда остро переживал любые свои промашки, и протрезвление в спортивном зале рядом с сыном, который ночью прошел путь от дома до школы, поразило бы его в самое сердце. А мне не хотелось, чтобы отец страдал. Я желал, чтобы теперь, когда все изменилось, мы были рядом. Я не знал, чего можно еще хотеть.

И вдруг в темноте зала что-то изменилось. Я не сразу понял, что именно.

Дождь перестал шуметь по крыше, а в зале стало чуть светлее из-за луны, вышедшей из-за туч. Но если бы произошло только это, то я, напротив, успокоился бы.

Я увидел, как голубая острая полоска разрезала пол, расчерченный линиями.

Когда стало ясно, что это приоткрылась дверь с улицы, я сжал колени так, что у меня заболели пальцы.

В этот момент дверь распахнулась настежь. В проходе, освещенном лунным сиянием, стоял человек. Я видел опущенный на голову капюшон брезентового плаща, не доходящего ему до колен, и бугрящиеся, заправленные в сапоги брюки. Руки его были опущены, и он весь блестел от воды, словно был обернут в фольгу, содранную с гигантской шоколадки.

Человек сделал шаг вперед и закрыл за собой дверь.

Мы с отцом были в спортзале не одни. В полной темноте.

Я хотел сглотнуть, но у меня не получилось. Слюна наполнила рот, и я не знал, что с ней делать. Единственное желание, которое я теперь испытывал, состояло в том, чтобы оглушительно закричать. Но проснется ли от моего крика отец?.. Я никогда не видел его в таком состоянии, но дедушка частенько крепко набирался и спал. В эти минуты над ним можно было включать уличный громкоговоритель без опаски, что это хоть каким-то образом прервет его безмятежный отдых.

Когда до меня донесся шелест потревоженной волейбольной сетки, я прижался спиной к стене и тут же вспомнил, что там глаза мои привыкли к темноте и я стал различать предметы. Я услышал короткий вздох и понял, что человек догадался о том, что именно преградило ему путь, и нагнулся.

Я вспомнил и шорох гравия за спиной, когда стоял перед школой. Это была не собака. Если взрослый человек идет туда, куда ему не следует — ночью в спортзал, значит, он делает это не просто так.

Мне захотелось завыть. Коротко, выпуская из себя ужас. Чем медленнее подходил кто-то к матам, тем хуже я чувствовал себя. Зачем красться в пустом спортзале?..

Он пришел за мной.

Он видит меня!..

А сколько… берез в школьном дворе!

— Папа! — заорал я что было сил. — Папа!..

Слюна вылетела изо рта, заставив меня коротко закашляться.

Отец шевельнулся, поднял голову. До меня донесся звук тяжелой подошвы, ступившей на деревянный пол совсем рядом.

— Папа!.. — Схватив отца за воротник спортивной куртки и за ухо, я стал дергаться всем телом от стены к краю матов. — Папа!

Отец вскочил и схватил меня за плечи.

— Ты?! Где… как я?.. — слышал я его бессмысленное бормотанье.

— Папа, там!.. — Я схватил отца за голову и развернул ее в центр зала.

В этот момент небо над школой разрезала жирная, ослепительная молния.

Окна вспыхнули так, словно снаружи кто-то включил яркий свет. Я увидел человека в блестящем, как зеркало плаще, стоящего в нескольких шагах от матов.

— Что за черт?! — проревел отец, вскакивая на ноги.

Зал наполнил топот ног человека, бегущего к двери.

Отец бросился за ним.

Молния снова расчертила небо на вены и капилляры. В ту же секунду я увидел, как человек, убегающий от отца, грудью врезался в волейбольную сетку. Мрак после яркой вспышки снова лишил меня зрения, но грохот посреди спортзала объяснил происходящее без подсказок. Сетка сбила беглеца, перевернула вверх ногами. До меня донесся омерзительный звук удара головы об пол. Что-то отлетело в сторону. Отец, настигая незнакомца, наступил на эту вещицу, и она хрустнула.

Дверь распахнулась. Беглец оказался проворнее. Он проскочил в дверной проем, захлопнул дверь перед самым носом отца и исчез. Вместо того чтобы броситься в погоню, которая, я уверен, увенчалась бы успехом, отец развернулся и метнулся ко мне.

— Сынок!.. Как ты здесь оказался? — говорил он и нервно гладил меня по голове.

Отец совершенно не контролировал свою силу и причинял мне боль. Но я терпел, понимая, что так нужно.

— Кто тебя сюда привел?

— Я сам пришел, папа.

Он обмяк, как тогда, в больнице, сел рядом со мной, вздрогнул и зарыдал. После ухода мамы я не раз слышал, как из спальни ночью раздавалось несколько судорожных всхлипов. Но потом все смолкало, потому что отец накрывал лицо подушкой. Каждый раз он не успевал на несколько секунд, и тогда я, уничтоженный этими всхлипами, тихо плакал, зарывшись в одеяло. Но сейчас отец не скрывал рыданий.

Словно опомнившись, поняв, что пугает меня, он сдернул с плеч куртку и накинул ее мне воротником на голову. Отец закутал меня как маленького и взял на руки.

— Это никогда… ты слышишь, сынок? Никогда больше не повторится. Прости… — говорил он, неся меня домой по улице, и я облегченно вдыхал носом аромат яблонь, покрытых водой. — Никогда…

Я прижимался к нему и шевелил пальцами в его волосах, ощущая непреоборимую потребность в этом. Мы снова были вместе, любили друг друга. А большего мне было не нужно.

Мы вошли в квартиру, и отец разложил диван. Еще перед дверью я хотел попросить его лечь рядом, но нужда в этом миновала. Он сам хотел быть возле меня этой ночью.

Повернувшись у стены на бок, я долго не мог уснуть. Знал, что и отец не спит, притворяется лишь для того, чтобы я успокоился. Так мы лежали, прислушиваясь к стуку по подоконнику снова зарядившего дождя. До тех пор пока я не увидел, как на нашем балконе встал во весь рост человек в плаще.

Я приподнялся на локте и почувствовал, как каменеет лицо. Страх, мерзкий, отступивший и пообещавший никогда больше не появляться, снова окутал меня липкой паутиной. Сжав в кулаке край простыни, я смотрел, как человек, лица которого я не видел из-за капюшона, поднес к лицу руку и приложил палец к губам.

«Он видит меня в темноте, знает, что я боюсь…»

Не отнимая пальца от губ, человек растянул их в улыбке и второй рукой потянулся к балконной двери.

— Там!.. — закричал я, хватая отца за плечо. — Там! — Он вскочил, и я показал ему где…

Отец стремительно добрался до двери, клацнул шпингалетом, вышел на балкон, растер ладонями лицо и вернулся.

— Там никого нет, сынок. Не бойся. Я рядом.

Комната наполовину была заполнена водой. Дом качало, вода билась о стены. Так в скверную погоду река колотится о берега. Брызги летели мне в лицо, я стирал их рукой раз за разом.

— Артур?..

— Никогда не уходи, — произнес я.

Вода поднялась до потолка и поглотила меня. Я схватил ртом воздух, но вместо него в меня хлынула вода.

Непомерная тяжесть накренила кровать так, что голова моя оказалась почти у пола. Она придавила и обездвижила меня.

Не знаю, сколько длилось мое забытье. Но я все-таки открыл глаза и увидел бабушку из большого города. Конечно, отец не мог сидеть со мной постоянно, у него были дела, которые ему нужно было делать. А потому он вызвал бабушку.

— Я хочу есть.

Услышав это, бабушка засуетилась. Я нечасто произносил такие фразы. Радость ее понять было нетрудно. Она считала, что выздоравливает только тот, кто ест. Поэтому, если я испытывал чувство голода, то, значит, выздоравливал. Я не припомню, чтобы что-то вызывало у нее большую радость, чем это.

Через час я уже соскочил с кровати. Я постоянно смотрел на часы, убеждаясь в том, что до прихода отца остается все меньше и меньше времени. Отец появился еще через шестьдесят минут, причем не один. С ним был тот самый следователь, который допрашивал меня в больнице. Закрыв за собой дверь и рассевшись в кухне на стулья, они заговорили о чем-то размеренно и тихо.

Сказать, что меня это не устраивало, — ничего не сказать. Я ходил кругами около двери, пытаясь расслышать хоть слово, но бабушка была начеку. Усевшись перед телевизором на стул так, чтобы проход на кухню был затруднен, она изо всех сил делала вид, что смотрит «Соломенную шляпку». Но я-то знал, что на самом деле бабуля прислушивалась к разговору.