— Что случилось потом?
— Когда меня вызвали на опознание, я внезапно забыла обо всех прошлых обидах и поняла, что у меня появился новый шанс. Я начала вспоминать, каким милым и умным человеком был убитый. Это правда! — воскликнула она, будто Харри ей возражал. — Пусть даже он, на мой взгляд, не особенно годился на роль посла. И знаете, я после этого долго думала обо всем случившемся. О том, что я, наверное, не умею видеть главного в жизни, что на свете есть вещи важнее работы и карьеры. Может, я и не буду добиваться этого поста. Посмотрим. Надо еще о многом подумать. Нет, не могу сказать сейчас ничего определенного. — Она всхлипнула еще пару раз и, казалось, полностью пришла в себя. — На самом деле советник посольства редко назначается на должность посла в том же самом посольстве. Насколько мне известно, до сих пор подобного не случалось.
Она достала зеркальце и удостоверилась, что макияж не пострадал, а потом сказала скорее сама себе:
— Но возможно, я окажусь первой.
Возвращаясь на такси в Управление, Харри окончательно решил вычеркнуть Тонье Виг из списка подозреваемых. Она убедила его, а к тому же смогла привести доказательства того, что находилась в других местах в те дни, когда посол ездил в отель «Марадиз». Тонье также подтвердила, что в Бангкоке проживает не так уж много норвежек, так что выбирать было особенно не из кого.
Внезапная мысль, озарившая Харри, показалась ему ударом под дых. Притом что она была вовсе не такой уж невероятной.
Девушка, вошедшая в стеклянную дверь «Хардрок-кафе», была совсем не похожа на ту, которую он видел в саду и на похоронах: угрюмую, замкнутую, с капризным и упрямым выражением лица. Руна просияла, увидев его за столиком с опустевшей бутылкой колы и газетой в руках. На ней было синее в цветочек платье с коротким рукавом. Как искусный фокусник, она держала протез так, что тот казался настоящей рукой.
— Ты ждал меня, — восторженно произнесла она.
— Трудно рассчитать время при таких пробках, — ответил Харри. — А мне не хотелось опаздывать.
Руна села за столик и заказала себе чай со льдом.
— Вчера твоя мать…
— …спала, — коротко закончила девушка. Так лаконично, что Харри понял: это предупреждение. Но у него не было времени на разговор обиняками.
— В смысле — была пьяна?
Она взглянула на него. Радостная улыбка на ее лице померкла.
— Ты хотел поговорить со мной о моей матери?
— И о ней тоже. Как они жили с твоим отцом?
— Почему бы тебе не спросить ее об этом?
— Потому что я считаю, что ты меньше лжешь, — откровенно признался Харри.
— Вот как? В таком случае, они жили потрясающе. — На ее лице снова появилось упрямое выражение.
— Все так плохо?
Она резко повернулась к нему.
— Прости, Руна, но это моя работа.
Она пожала плечами.
— Мы с матерью давно не ладим. А отец был моим союзником. Думаю, мать ревновала.
— Кого именно из вас?
— Сразу обоих. Может, его. Не знаю.
— А его почему?
— Она была ему не нужна. Пустое место…
— Отец не брал тебя с собой в отели, Руна? Например, в отель «Марадиз»?
Она посмотрела на него с удивлением.
— Что ты имеешь в виду? Зачем ему было это делать?
Харри уставился на газету, лежавшую на столике, но потом заставил себя поднять глаза на девушку.
— Брр! — вырвалось у нее, и она уронила ложечку в чашку, расплескав чай. — Странные ты вопросы задаешь. К чему ты клонишь?
— Хорошо, Руна, понимаю, это нелегко, но я вынужден предположить, что твой отец совершил то, в чем ему следовало бы раскаяться.
— Папе? Папа всегда раскаивался. Он раскаивался, брал на себя вину, сожалел и… но эта ведьма не хотела оставить его в покое. Она постоянно пилила его, что он сделал не так и не этак, что он втянул ее во что-то и так далее. Она думала, я ничего не слышу, но я-то все слышала. Каждое слово. Что она не в состоянии жить с евнухом, что она цветущая женщина. Я говорила ему, чтобы он ушел от нее, но он продолжал терпеть. Ради меня. Он не говорил мне об этом, но я знала, что он терпит ее ради меня.
Последние два дня Харри буквально купался в потоках женских слез, но сейчас обошлось.
— Я хотел только сказать, — начал он, наклонившись к ней и заглядывая ей в глаза, — что у твоего отца была не такая сексуальная ориентация, как у других людей.
— Так ты из-за этого так распереживался? Потому что думаешь, будто я не знаю, что мой отец извращенец?
Харри чуть было не обомлел от изумления.
— Что именно ты понимаешь под извращенцем? — выдавил он.
— Гомик. Голубой. Педик. Гей. Я результат тех немногих совокуплений, которые эта ведьма имела с папой. Он считал, что это отвратительно.
— Он сам так говорил?
— Разумеется, он был слишком порядочным человеком, чтобы рассказывать об этом мне. Но я и так знала. Я была лучшим его другом. Это он мне сам говорил. Причем единственным другом. «Ты и лошади — единственное, что я люблю в жизни», — сказал он мне однажды. Я и лошади — здорово, не правда ли? Думаю, у него был мальчик, возлюбленный, еще в годы учебы, прежде чем он встретил мою мать. Но тот парень бросил его, не захотел признаться в такой связи. Да и папа тоже не стремился к огласке. Все это было давно, и в те времена подобные вещи воспринимали иначе.
Она произнесла эти слова с абсолютной убежденностью подростка. Харри поднес стакан к губам и медленно отпил из него. Нужно было выиграть время, ведь все повернулось не так, как он ожидал.
— Ты знаешь, кто бывал в отеле «Марадиз»? — спросил наконец он.
Она лишь кивнула в ответ:
— Мать со своим любовником.
Покрытые инеем ветки тянулись к блеклому зимнему небу над Дворцовым парком. Дагфинн Торхус стоял у окна, наблюдая за человеком, который бежал, зябко подняв плечи, вверх по улице Хокона VII. Зазвонил телефон. Торхус посмотрел на часы: было время обеда. Он проводил взглядом прохожего, пока тот не скрылся в дверях метро, и только потом взял трубку и назвал свое имя. Наконец сквозь свист и треск помех пробился голос.
— Я даю вам еще один шанс, Торхус. И если вы им не воспользуетесь, мне будет грустно сознавать, что МИД объявит вашу должность вакантной раньше, чем вы успеете сознаться, что «норвежский полицейский был умышленно введен в заблуждение начальником департамента министерства». Или что «посол Мольнес стал жертвой убийцы-гомофоба». Такие признания тотчас же станут отличными газетными заголовками, вам не кажется?
Торхус опустился на стул.
— Где вы, Холе? — спросил он, не зная, что еще сказать.
— У меня только что была долгая беседа с Бьярне Мёллером. Я задал ему пятнадцать самых разных вопросов о том, что все-таки делал этот Атле Мольнес в Бангкоке. Все, что мне до сих пор удалось узнать, свидетельствует, что это был один из самых невероятных послов наряду с Райульфом Стеном. [23]Мне не удалось вскрыть этот нарыв, но во всяком случае подтвердилось, что нарыв существует. Мёллер, насколько я понимаю, дал подписку о неразглашении, поэтому он адресовал меня к вам. И я снова задаю свой прежний вопрос. Чего именно я не знаю из того, что вам известно? Я жду от вас ответа, мой факс наготове, и рядом со мной телефонные номера редакций «Верденс Ганг», «Афтенпостен» и «Дагбладет».
От голоса Торхуса в Бангкоке повеяло зимней стужей:
— Газеты не напечатают измышлений спившегося полицейского, Холе.
— Даже если этот спившийся полицейский знаменитость?
Торхус не ответил.
— Я думаю, кстати, что газетчики из «Суннмёреспостен» тоже займутся этим делом.
— Вы не имеете права разглашать служебную тайну, — процедил Торхус. — Иначе вас ждет наказание.
Холе расхохотался:
— Не понос, так золотуха! Знать то, что я уже знаю, и ничего не предпринять — это служебная халатность. А она, как вам известно, тоже наказуема. И что-то мне подсказывает, что я потеряю меньше вас, если нарушу эту самую тайну.
— Какие гарантии… — начал было Торхус, но связь прервалась. — Алло!
— Я здесь.
— Какие гарантии, что вы не проболтаетесь, если я вам сообщу кое-какие сведения?
— Никаких. — И эхо в трубке трижды повторило краткий ответ.
Наступило молчание.
— Положитесь на меня, — сказал наконец Харри.
— С чего бы это? — фыркнул Торхус.
— Потому что у вас нет другого выбора.
Начальник департамента взглянул на часы и понял, что на обед уже опоздал. Бутерброды с ростбифом в столовой конечно же закончились, но его это не волновало: аппетит все равно уже пропал.
