— Наверное, он кого-то там знает или знает, кому позвонить. Люди вроде него всегда это знают. — Судя по тону Вьянелло, не похоже было, чтобы Вискарди вызвал у него симпатию.
— Что он за человек? — спросил Брунетти.
Вьянелло улыбнулся, потом скривился:
— Ну как вам сказать, типичный миланец. Не выговорил бы букву «р», даже если бы у него рот был ими набит, — сказал он, опуская все «р» в своем предложении, в точности имитируя аффектированную речь миланцев, столь популярную среди большинства политиков-arrivisto[25] и комических актеров, обожающих их передразнивать. — Он начал с объяснения того, какую ценность представляют эти картины, чем он, по-моему, хотел показать, какую ценность представляет он сам. Потом пожаловался на то, что провел ночь в общей палате. Наверное, опасался, как бы ему не подхватить какую-нибудь болезнь низших классов.
— Он дал вам описания грабителей?
— Он сказал, что один из них был очень высокий, выше, чем я. — Вьянелло отличался очень большим ростом. — А у другого была борода.
— Так сколько же их было, двое или трое?
— Он не уверен. Они его схватили, когда он вошел в дом, и он так удивился, что не заметил или не запомнил.
— Сильно он избит?
— Не настолько, чтобы требовать отдельной палаты, — ответил Вьянелло, даже не пытаясь скрыть свое неодобрение.
— А нельзя ли поточнее? — с улыбкой спросил Брунетти.
Вьянелло не обиделся и ответил:
— У него подбит глаз. Кто-то действительно звезданул ему в это самое место. У него разбита губа, синяки на руках.
— И все?
— Да, синьор.
— Согласен с вами; вряд ли такие ранения требуют отдельной палаты. И вообще больницы.
Вьянелло мгновенно прореагировал на интонацию Брунетти:
— Я верно угадываю вашу мысль, синьор?
— Вице-квесторе Патта знает, что представляют собой три пропавшие картины. Когда был сделан вызов?
— Сразу же после полуночи, синьор.
Брунетти посмотрел на часы:
— Двенадцать часов. Картины принадлежат кисти Гварди, Моне и Гогена.
— Простите, синьор, в таких вещах я не разбираюсь. Что, эти имена означают деньги?
Брунетти кивнул особенно утвердительно.
— Росси сказал, что дом был застрахован. Откуда он это узнал?
— Агент позвонил нам примерно в десять и спросил, можно ли пойти осмотреть палаццо.
Вьянелло вынул из стола пачку сигарет и закурил.
— Росси сказал, что эта бельгийская парочка уверена, что там был Руффоло. — Брунетти кивнул. — Руффоло ведь совсем коротышка, да, синьор? Он совсем не высокий. — Он выпустил тонкую струю дыма, потом отогнал ее рукой.
— И уж разумеется, он не отрастил бороду, когда сидел в тюрьме, — заметил Брунетти.
— Значит, ни один из тех, кого якобы видел Вискарди, не мог быть Руффоло, да, синьор?
— Вот в этом-то и дело, — сказал Брунетти. — Я попросил Росси пойти в больницу и спросить у Вискарди, опознает ли он Руффоло по фотографии.
— Наверное, нет, — лаконично заметил Вьянелло.
Брунетти оттолкнулся от стола:
— Пожалуй, пойду и сделаю несколько звонков. Прошу прощения.
— Ну что вы, синьор, — сказал Вьянелло, а потом добавил: — Ноль два. — Это был код Милана.
У себя в кабинете Брунетти вынул из стола блокнот на спирали и принялся листать его. Многие годы он обещал себе, и даже поклялся, что все имена и номера в этой книжке он обязательно приведет хоть в какой-то порядок. Каждый раз, вот как сейчас, он снова давал себе эту клятву, когда ему нужно было выудить из нее номер, по которому он не звонил много месяцев. В некотором смысле листать эту книжку было все равно что проходить по музею, в котором висит множество знакомых картин, и каждая из них, вызвав вспышку воспоминаний, останавливала его, прежде чем он снова принимался искать нужный номер. Наконец он нашел его — домашний телефон Риккардо Фоско, редактора отдела финансов одного из крупных еженедельников.
До последних лет Фоско был звездой этого журнала, который выкапывал финансовые скандалы в самых невероятных местах, одним из первых начал задавать вопросы о банке «Амброзиано». Его офис превратился в центр информации об истинной природе бизнеса в Италии, его колонки — в источник сведений о первых признаках неблагополучия в той или иной компании, о проблемах с долевым выкупом или с покупкой пакета акций. Два года назад, когда Фоско вышел из своего офиса в пять часов вечера, направляясь на встречу с друзьями, кто-то из припаркованной машины открыл стрельбу из автомата, целясь ему в колени, раздробил оба, и с тех пор офисом Фоско стал его дом, а ходить он мог только при помощи костылей, потому что одно колено у него окончательно окостенело, а другое сохраняло подвижность только на тридцать процентов. В связи с этим преступлением не было произведено ни одного ареста.
— Фоско, — ответил он привычно.
— Привет, Риккардо, это Гвидо Брунетти.
— Привет, Гвидо. Сто лет тебя не слышал. Ты все еще пытаешься разузнать о деньгах, которые могли бы спасти Венецию?
То была их старая шутка, она касалась той легкости, с которой миллионы долларов — никто не знал, сколько именно, — собранные ЮНЕСКО на «спасение» Венеции, исчезли в офисах и глубоких карманах «составителей проектов», сбежавшихся со своими планами и программами после сокрушительного наводнения 1966 года. Был создан фонд, полностью укомплектованный штатом, архив с проектами и чертежами, устраивались даже празднества и балы, но денег больше не было, а наступающая вода беспрепятственно делала с городом, что ей вздумается. Эта история, нити которой вели в ООН, Общий рынок и к различным правительствам и финансовым структурам, оказалась слишком сложной даже для Фоско. Он никогда не писал ней, опасаясь, как бы читатели не обвинили его в том, что он вешает им лапшу на уши. Брунетти со своей стороны пришел к выводу, что поскольку большинство людей, имеющих дело с проектами, были венецианцами, деньги в самом деле пошли на спасение города, только не в том смысле, который предполагался.
— Нет, Риккардо, речь об одном из ваших миланцев. Вискарди. Я даже не знаю его имени, но он производит оружие, и он только что потратил целое состояние, чтобы реставрировать у нас палаццо.
— Аугусто, — сразу же ответил Фоско, а потом повторил имя исключительно ради его красоты: — Аугусто Вискарди.
— Быстро ты это, — сказал Брунетти.
— Ну как же — это имя я слышу довольно часто.
— А что ты слышишь?
— Его военные заводы находятся в Монце. Их четыре. Говорят, что у него контракты на огромные суммы с Ираком, с несколькими странами на Среднем Востоке. Он не прекращал поставки даже во время войны в Заливе, через Йемен, наверное. — Фоско помолчал, потом добавил: — Но я слышал, что во время войны у него были кое-какие проблемы.
— Какие проблемы? — спросил Брунетти.
— Ну, особенно они не могли ему повредить, по крайней мере, так я слышал. Ни один из военных заводов не закрылся во время войны. И не только его заводов. Я слышал, производство пущено на полную мощность. Желающих купить оружие достаточно.
— Но в чем заключались его проблемы?
— Точно не знаю. Надо кое-кому позвонить. Но судя по слухам, по нему неплохо прошлись. Говорят, расчеты по подобным сделкам производятся в каком-нибудь безопасном месте вроде Панамы или Лихтенштейна, по принципу деньги-товар, но Вискарди так давно вел с ними дела — я думаю, даже сам ездил туда несколько раз на переговоры с боссом, — что не всегда брал деньги вперед, он был уверен, что его, как постоянного клиента, не прокатят.
— И что-то не сложилось?
— Да, кое-что не сложилось. Товар исчез по дороге к месту назначения. Наверное, весь груз захватили пираты в Заливе. Дай мне время позвонить кое-куда, Гвидо. Я перезвоню тебе в течение часа.
— Еще что-нибудь личное?
— Я ничего не слышал, но поспрашиваю.
— Спасибо, Риккардо.
— Ты можешь сказать, в чем дело?
— Вчера ночью ограбили его дом, и он наткнулся на грабителей. Он не мог опознать всех трех грабителей, но точно знает, что украдены три картины.
— Очень похоже на Вискарди, — сказал Фоско.
— Он настолько глуп?
— Нет, он не глуп, он высокомерен и не любит упускать свое. Именно эти две вещи и сделали ему состояние. — Голос Фоско изменился. — Прости, Гвидо, мне звонят по другому телефону. Позвоню тебе попозже, ладно?
— Спасибо, Риккардо, — повторил Брунетти, но не успел он добавить «очень признателен», как линия отключилась.
Брунетти знал, что секрет успеха полиции заключается не в блестящей дедукции или психологических манипуляциях с подозреваемыми, но в том простом факте, что человек склонен считать свой собственный интеллектуальный уровень нормой, стандартом. Поэтому так легко поймать человека глупого. Ведь то, что кажется ему хитростью, на самом деле такое убожество, что он сразу же попадает впросак. То же самое правило, к несчастью, серьезно затрудняло работу, когда приходилось иметь дело с преступниками, обладающими умом и смелостью.
