Проблемы борьбы с организованной преступностью мы обсуждали до обеда, с перерывом на чай и кофе, а потом студентка подошла ко мне.
— Йен Уоткинс сказал мне, что у вас сообщение о вампирах, — она вопросительно посмотрела на меня.
— Да, но я думала, что расскажу об этом на второй день конференции…
— Вы опасаетесь, что это не по теме? — она словно прочитала мои мысли. А может, Иен уже поделился с ней моими сомнениями. Я кивнула.
— У нас запланированы секционные заседания, и вы в секции с коронерами. Им будет интересно послушать.
Я пожала плечами.
— Хорошо, если вы считаете, что это уместно…
— Вполне, — она ослепительно улыбнулась и умчалась прочь. Смотря ей вслед, я подумала, что на первый взгляд, ей неплохо было бы подкраситься и причесаться. А на второй, более вдумчивый, взгляд, ее небрежность по отношению к своей внешности есть на самом деле тщательная продуманность. Разница между нашими женщинами и европейскими — в том, что мы подчеркиваем свои достоинства, а они — недостатки внешности, да так, что эти недостатки становятся изюминкой.
Подбежал запыхавшийся Йен, который выходил на улицу курить. Он обрадовался, узнав, что мое выступление о вампирах запланировано на сегодня, напомнил, что послезавтра нас ждут в Скотленд-Ярде, а вечером он приглашает меня и моего сына к себе домой на ужин. Вернее, приглашает его жена, сотрудница юридической фирмы, а он присоединяется к приглашению.
За обедом все старательно обсуждали английскую погоду, то и дело невоспитанно сбиваясь на вопросы борьбы с преступностью. А когда невозмутимые официанты стали интересоваться насчет десерта, у меня от волнения заныло под ложечкой, — все-таки предстояло выступать экспромтом, в незнакомой обстановке, перед незнакомой аудиторией.
Но, вопреки моим опасениям, все прошло совершенно по-домашнему. Не было даже аппаратиков для синхронного перевода, была живая переводчица, сидевшая в гуще событий и общавшаяся наравне со всеми.
Коронеров набралось всего пятеро, и они живо приняли участие в мозговой атаке на ситуацию с вампирами. Конечно, все вспомнили румынских господарей, а также французского вельможу Жиля де Рэ, по преданиям, пившего кровь младенцев, но совсем недавно реабилитированного прогрессивными историками, которые предположили, что судебный процесс с чудовищными обвинениями в детоубийствах и каннибализме был инспирирован королем, чтобы избавиться от неугодного дворянина, болтавшего лишнее про Жанну д'Арк; вроде как Сталинские процессы, на которых политики и полководцы каялись в сотрудничестве с несуществующими шпионскими организациями.
Кроме того, четверо серьезных мужчин-коронеров и одна женщина скрупулезно проанализировали мифическую историю про укушенную барышню из Кроглин Грейнджа. Когда они обсуждали внешний вид чудовища — сморщенную коричневую кожу, длинные волосы и когти, я заметила вслух, что труп с осиновым колом в груди, найденный на прошлой неделе в Санкт-Петербурге, выглядел именно так, как это страшилище из Кэмберленда, только в довершение ко всему был покрыт язвами.
И тут один из коронеров произнес слово “порфирия”. Сначала я не поняла термина, да и переводчица тоже засомневалась, как сказать это по-русски. Мы стали дружно выяснять, что коронер по имени Робин имел в виду, и Робин, отметив, что термин не английский, строго говоря, а латинский (porphiria) прочел нам целую лекцию о страшном заболевании.
Оказывается, Робин был племянником доктора Иллиса, жившего в графстве Хэмпшир и всю сознательную жизнь занимавшегося анализом исторических описаний оборотней и вампиров с медицинской точки зрения.
Результатом многолетнего труда доктора Иллиса явилась монография “О порфирии и этиологии оборотней”. В 1963 году он представил свой научный труд в Королевское медицинское общество и пытался доказать научному миру, что внешние проявления вампиризма происходят от достаточно редкой генной патологии: организм не может произвести основной компонент крови — красные тельца, что в свою очередь отражается на дефиците кислорода и железа в крови. В крови и тканях нарушается пигментный обмен, и под воздействием солнечного ультрафиолетового излучения или ультрафиолетовых лучей начинается распад гемоглобина. Небелковая часть гемоглобина — гем — превращается в токсичное вещество, которое разъедает подкожные ткани. Кожа начинает приобретать коричневый оттенок, становится всё тоньше и от воздействия солнечного света лопается, поэтому у пациентов со временем кожа покрывается шрамами и язвами. По мере того, как Робин рассказывал эти страшные вещи, я перебирала в памяти результаты осмотра и вскрытия чудовища из канавы, и поражалась тому, насколько точно совпадают симптомы порфирии с тем, что пугало нас во внешности трупа.
— Язвы и воспаления повреждают хрящи — нос и уши, деформируя их, — продолжал Робин. — Вкупе с покрытыми язвами веками и скрученными пальцами, это невероятно обезображивает человека.
— Могу подтвердить, — заметила я, — это действительно невероятно обезображивает
человека. Так недалеко и до расстройства психики.
Робин обрадованно кивнул.
— Да, это мой дядя доказывал на протяжении многих лет. Больной порфирией страдает не только физически, но и морально, из-за своего безобразия, из-за того, что он не может показаться на людях. Иногда заболевшие порфирией начинают пить человеческую кровь, ошибочно полагая, что если она помогает мифическим вампирам, то может облегчить и их страдания. Легче им не становится, но сила самовнушения велика, и они уверяют себя, что им уже лучше, и они уже не могут без свежей крови.
— И подобно тому, как наркоман идет на преступление, чтобы заполучить дозу наркотика, больной порфирией впадает в зависимость от глотка свежей крови и начинает убивать и травмировать людей ради этого, — добавил другой коронер.
Мы быстро разобрались с тем, что больным порфирией противопоказан солнечный свет, который приносит им невыносимые страдания. Более того, в процессе болезни деформируются сухожилия, что в крайних проявлениях приводит к скручиванию пальцев. Кожа вокруг губ и дёсен высыхает и становится жестче, из-за чего резцы обнажаются до десен, создавая эффект оскала. Ещё один симптом — отложение порфирина на зубах, которые могут становиться красными или красновато-коричневыми.
Я не выдержала и захлопала в ладоши.
— У нашего трупа были красновато-коричневые зубы!
Робин подался ко мне:
— Скажите, Мария, а вы не осматривали покойника в ультрафиолетовом освещении?
Я почувствовала гордость за отечественную криминалистику.
— Осматривала! Наблюдалось красноватое свечение зубов, носа и белков глаз!
Коронеры тихо застонали. Робин признался, что он готов упасть передо мной на колени, чтобы я выслала ему отчет об аутопсии. Я покровительственно пообещала. На самом деле я тоже была возбуждена, потому что все наконец-то начало проясняться. По крайней мере, если принять версию порфирии, то становится понятно, что человек, убитый осиновым колом, страдал этим заболеванием в тяжелой форме; возможно, имел и психическое расстройство на почве этого заболевания, и пил человеческую кровь, надеясь, что это поможет ему избавиться от недуга. А кто-то, скорее всего, Бендеря, помогал ему раздобыть кровь, и для этого пристроился было в морг с преступными намерениями.
Усилием воли я заставила себя отвлечься от заочного расследования своих уголовных дел, сосредоточиться и дослушать то, что пытался объяснить нам Робин.
— Кроме всего прочего, — говорил он, — на ранних стадиях у пациентов сильно бледнеет кожа, в дневное время они ощущают упадок сил и вялость, которая сменяется более подвижным образом жизни в ночное время.
— Вот и объяснение того, почему вампиры боятся дневного света, — заметила худенькая черноволосая женщина-коронер, определенно индийского происхождения.
Пока мы продирались сквозь специальные медицинские термины, причем даже коллеги Робина не всегда до конца их понимали, я все больше убеждалась, насколько прав был мой дорогой жених, посоветовав взять у трупа кровь и провести тщательный клинический анализ на предмет выявления патологии.
— Может быть, такой анализ уже готов, — вклинилась я в бурную полемику Робина с черноволосой женщиной, они как раз обсуждали способы выявления заболевания. Тут же было решено, что результаты анализа жизненно важно получить и обсудить до окончания конференции. Мне были предложены на выбор все самые современные средства связи: мобильный телефон, факсимильный аппарат и электронная почта. Пока я разговаривала по телефону с заведующим петербургским городским судебно-медицинским моргом, солидные коронеры стояли вокруг меня, разинув рты, и боялись даже дышать.
Закончив разговор, я довела до их сведения, что анализ проведен, гипотеза о генном заболевании крови блестяще подтвердилась, результаты клинического анализа будут высланы им не позднее завтрашнего утра, и что эксперт, вскрывавший этот интереснейший труп, претендует на научное сотрудничество. Об этом, правда, Щеглов меня не просил. Я проявила инициативу, решив, что связи между судебными медиками и криминалистами разных стран нужно по возможности укреплять.
